Генерал

Снимаю шляпу за последние работы. Тушканчик меня порадовал своей какой-то лёгкостью. Фортуната - да, похожа на самого Декабриста, особенно удивило это её грозное выражение лица, но в целом рисунок приятный, а Элроуз вообще прекрасна (разве что не считать, что скалка выглядит в её руках как резиновая ), порадовала её одежда и лицо.

Мне всех одинаково рисовать - и зверей, и людей, и пейзажи, и натюрморты. Рисую всегда по настроению, но главное, вкладывая душу. Сколько я их уже перерисовала... Должен же быть результат! Спасибо за комментарии

У лошади коротковаты передние ноги. Ну и да - ошибки с пропорциями человека. Теперь к хорошему: лицо прорисовано прекрасно, сам по себе дядя совсем даже ничего, чувствуется и движение и решительность (почему-то вспоминаю богатыря Кульнева, глядя на эту картину). На доломане (зелёненьком) шнуров маловато Главное, похож на казака, похож. Маленький совет: Это и ко мне относится в том числе - мало места оставляешь для рисунка. Слишком сжат он. Хотелось бы узнать, а что там дальше? Но картинка как-то обрывается. Оно не слишком бросается в глаза, но мешает общему восприятию картины. Сабля уходит в конец листа, что не даёт ощущения простора, наоборот, лист как-то давит на картину - всё потому, что не хватило места. Вывод таков: либо листы больше брать, либо композицию размещать на листе согласно правилам. Потому как сейчас это ещё только зарисовка, а если добавить места (воздуха) она уже превратится в работу. В этом вся разница. И да, творчески успехов и ждём новых работ

понравилось. Особенно, тот, что в нижнем левом углу. Хорошо получился он в лежащей позе. Того и глядишь, поползёт!

Глава двенадцатая Альберт Нерст, человек не от науки, носил в обществе прозвище «Академик». Только такой умник, как он, мог не имея ни малейшего представления о роде деятельности своего напарника и босса Вингерфельдта умудряться постоянно что-то ему советовать, помогать, вертеться под ногами, все формулы умело переводя на язык человеческий. Собственно говоря, холодный и нелюдимый Нерст вполне заменял всю шумную банду лиходеев, никогда не надоедая и готовый работать целыми сутками вместе со своим боссом над любым заманчивым проектом, не щадя ни сна, ни здоровья. С тех пор, как Альберт попал в эту компанию, он очутился в ближайшем окружении Вингерфельдта, помогая тому своими высказываниями по поводу того или иного случая. Этот день так же ничем не отличался ото всех предыдущих, так же проведённых в лаборатории. Здесь жили. Рабочие столы заменили спальные места. И всё ради исполнения одной-единственной заветной цели, ради которой и сна не жалко, чего уж говорить. Альберт Нерст проснулся от какого-то шума, доносившегося из лаборатории. Он подскочил на месте, но когда открыл глаза, понял, что причина громкого звука уже пропала. В лаборатории стояла кромешная тьма, которую и представить было трудно. Потом раздался звук около стены и зажглось газовое освещение. Показался Вингерфельдт с угрюмым лицом, но сохранявший спокойствие даже в такой кромешной тьме, потерпев очередную неудачу. - Не? – спросил зачем-то Нерст, прекрасно зная ответ на вопрос – он был изображён на лице самого Алекса. - Всё по-прежнему, - вздохнул Вингерфельдт, собирая с пола осколки от испытуемой лампы. – Я напугал тебя, дружище? Как хоть спалось тебе этой ночкой? - Я не помню, чтобы я спал, – вздохнул Нерст. – Я уснул прямо над чертежами. - Мы все сейчас изнурены, но нельзя прекращать ни одного опыта. Ах, как мне хочется задрать нос Читтеру, публично опровергающему все мои идеи с изобретениями. - Это сущий бред, - согласился Альберт. – Все его статьи и деятельность направлены лишь на то, чтобы отнять всю нашу славу, и без того прогорающую. Это человек, не ведающий жалости. Алекс, стой где стоишь! Нерст проворно метнулся вниз, присел на корточки и поднял несколько осколков от лампы, на которые чуть было не наступил Вингерфельдт. Альберт сокрушенно покачал головой, когда увидел, что случилось с лампой после очередного опыта. Впрочем, подобные взрывы проходили здесь неоднократно, и к ним уже привыкли все. Вингерфельдт тоже посмотрел в сторону лампы, и произнёс, стараясь поддержать в такой ситуации самого себя: - В любом случае, мы добьёмся своего, Нерст, верь мне. - Ах, я уже не знаю, кому мне верить… У меня нету выбора, светлейший дядя Алекс. - Понимаешь же, - глаза Вингерфельдта заблестели новыми надеждами. Он не отрываясь смотрел на огрызок стекла, который несколько минут назад был лампой накаливания Лодыгина. – Если нам удастся сделать эту лампу, мы добьёмся великих результатов. Газовое освещение, керосиновые лампы – все они канут в лету вслед за паровой машиной Уатта! Мало того, я не говорю только о лампе. Она уже придумана до нас. Наша цель сделать так, чтобы она была доступной каждому человеку. Чтобы она дольше служила человеку, вот для чего мы тут работаем в поте лица! Я не говорю о лампах, я говорю о целой системе освещения. Чтобы в каждом доме вечером горела такая лампочка, освещающая путь к истине. Да что там лампы накаливания – там дело пойдёт дальше, едва мы собьём с неё дорогую цену, вот увидишь! И тогда мы сможем жить не только в этом обшарпанном помещении, которое лишь буквально именуем лабораторией… Это, это будет наша империя! На руинах прежней. Разве ради этого не стоит трудиться целыми днями? Это мы делаем не для себя, а для всего мира. Когда наша лампа будет применяться в домашнем быту, уж не это ли – мечта и счастье изобретателя? - А разве не награда – высший помысел изобретателя? Чтобы пойти дальше, нужны деньги, - вставил со своего места Альберт Нерст. - Ну, и это в том числе. Особенно сейчас… Перед Нерстом стоял невысокий человек в прожженном кислотами халате, с всклоченными волосами и горящими идеями глазами. Да, во время работы он не был похож на такого магната, которого видели все официальные лица. Вингерфельдт в лаборатории о своей внешности думал в самую последнюю очередь. Он жевал листья табака, думая о чём-то своём. Дядя Алекс подошёл к столу, достал из папки бумаг небольшую газетёнку и угрожающе шёпотом начал: - Есть большая вероятность того, что нам придётся покинуть это помещение, в котором сейчас находимся, и за которое я выгреб последние геллеры из своего кармана. Мне уже угрожают, что отберут всё здание за налоги, людям не нравится то, что мы не платим налоги. Нечем платить. Теребить свои же компании – это ещё хуже. Мы стоим над пропастью. И ещё… Я боюсь темноты! - Значит, лампу надо изобрести обязательно, - сделал вывод из разговора Нерст. – Кризис сейчас решил надавить на нашу компанию более жестко и сильно. Работников мало, денег мало. А вот идей много. В конце-концов, не будет же это вечно продолжаться, а? И что же пишут в газетах? - Пока я продолжаю раздувать миф о нашей непреклонности и непобедимости. То-то будет скандала в прессе, когда нас выгонят вон из здания за долги! – многозначительно взглянул Вингерфельдт на Альберта. – Боюсь, что до публичного скандала и дойдут наши делишки. Впрочем, и этот вариант развития событий я уже давно продумал в своей голове. Наша лаборатория просто может переехать в мой дом. К тому же меня уже давно ругали мои домочадцы, что я редко прихожу домой… В любом случае, у меня там и природа, и народа поменьше будет, и деятельность повеселей. - Да уж, я помню, Алекс, как умеет готовить твоя жена, - улыбнулся Нерст. – Ты во всём умудряешься находить плюсы. Меня удивляет это качество. А потом ты расскажешь, что как раз долгий переезд к тебе в тихий пригород позволит сделать не что иное, как развить физическую активность своего тела, я прав? Впрочем, я только за. Тем более, раз так поворачиваются обстоятельства. Но неужели. Ты хочешь сказать, милый, что твою карту Европы, считавшуюся истинным символом компании, ты тоже перенесёшь в свой подвал к своим прекрасным баночкам, а? - Вообще-то идея этой карты взята именно из моего подвала, - широко улыбнулся Вингерфельдт, оставшись вполне довольным собой. Он отошёл к столу и сокрушенно покачал головой. – Я изучил множество книг, но пока ещё ни в одной не нашёл решения проблемы. Можно. Конечно отвлечься и заняться чем-то другим, но… Не изобретай то, на что нет спроса. Вот мой девиз. Он подошёл к столу, после чего принялся разбирать груды книг, явно выискивая какую-то нужную. Вингерфельдт разучился спать за всё это время, он глотал книги залпом, не останавливаясь ни на секунду. И всё, чтобы найти нужное решение проблемы. Напряжение не сходило с его пасмурного лица, когда он перебирал множество всяко-разных бумаг. Можно было сойти с ума от этого занятия. Затем он вдруг что-то вспомнил. И обернулся к Нерсту, продолжая просматривать залежи бумаг: - Слышь, в газете уже упоминается имя Николаса Фарейды… Того самого, которого мы недавно взяли на работу. Вот, можешь прочесть из любопытства, - он бросил газету своему коллеге. - «Работник знаменитой компании Европы, работает, как африканец!» - удивлённо вычитал Нерст. – До чего докатилась пресса. Уж откуда им-то знать о наших делах? А тем более об этой сделке? - Это уже детали… Важен сам факт! Вингерфельдт слегка улыбнулся, сам невольно поражаясь остроумию прессы. До последней новости доходили разве что не со скоростью звука. Кто и как туда это всё передавал – неизвестно. В любом случае, читателей заинтриговать журналистам удалось просто прекрасно. «Опять этот Фарейда! Если так дела пойдут дальше, он уже обгонит и меня по числу появлений в обществе», - отметил про себя с некоторой улыбкой Вингерфельдт. В душе у него осталось нехорошее впечатление, затмить которое он пытался, выкручивая остатки испробованной лампы из того самого места, в котором она находилась. Нерст искоса взглянул на него из-под своих пенсне, словно бы узнал что-то ещё интересное. - Алекс, вот смотри, что тут ещё написано. Упоминается имя некоего Генри Форда… Какое совпадение, не правда ли? - И что там пишут про этого умника? – продолжал скрежетать стеклом Вингерфельдт. - Пока вроде ничего интересного, помимо того, что конвейер его сборки получает широкое применение в Америке. В любом случае, нам никогда не поздно свалить в эту страну, ставшую просто раем для предпринимателей и подобного рода изобретателей. - Увы, Альберт, ныне я определяю течение научного мира. Пусть это и шаткое положение, я на него вступил совсем недавно, однако, что-то мне подсказывает, что буйное течение умных голов в Прагу вышло не из-за повышения акций чешских крон. Это приятно видеть имя знакомого нам героя, однако наша цель сейчас абсолютно в другом… Вингерфельдт раздражённо выкинул остатки лампы в ведро, и присел на стул, уронив голову на руку, словно боясь, что она упадёт, как хрустальный шарик. Огонь угас в его глазах. Лицо приобрело усталый вид и состарилось лет на десять из-за своей кислой мины. Было видно, что настроение этого человека было подвластно лишь колебаниям окружающей среды, что и приобрело здесь трагический оттенок. Нерст, видя что даже такой неколебимый титан, как Вингерфельдт, пребывает в отчаянии, хотел было его успокоить, но тишину первым прервал сам дядя Алекс, достав из кармана сигара и в задумчивости закурив её. - Ни к чёрту всё это не годится, Альберт! Дела не идут ни в какую, мы терпим одно поражение за другим. Будь я на месте Читтера, я бы уже давно скрутил бы всю нашу компанию в бараний рог. А тут ещё опыты с этой проклятой лампой накаливания. Зачем мы их ведём? Мы просидели так уже в этом помещении эдак месяц второй, и ни на фунт не продвинулись в достижении намеченной цели…. Мы не имеем никаких результатов, кроме безвозвратно потраченных нервов. И надежды, которая не покидает нас уже столько времени. - Но мы ведь стали ближе к верному пути, если я не ошибаюсь? – вновь встрял Альберт, цитируя самого Вингерфельдта. – А вдруг верный путь находится в двух шагах, а мы так возьмём и нагло бросим наше дело, которому так отдаём своё время? Должен быть результат. Сколько на него уйдёт времени – не важно. Хватит киснуть, Старик! Уж не ты ли учил меня оптимизму? Взгляни на улицу, и пойми, что всё, что ты делаешь, ты делаешь ради всех этих мелких и простых людишек. Ради них на свою жизнь ты тратишь копейки. Ради них мы тут с тобой стали жить, совсем позабыв о наших домочадцах… - Наших? – переспросил Вингерфельдт, и Нерст смущённо осёкся, начав протирать стёкла пенсне. – он всегда так делал, когда нервничал, или вспоминал что-то неприятное. - Я бы не хотел рассказывать о своей прошлой жизни. - Я просто переспросил, но не задался целью так уж тебя потревожить. Альберт, ты мне ведь никогда и не рассказывал ничего о себе. Позволь, я задам тебе один-единственный вопрос касательно твоей жизни ещё там, в Америке. Что всё-таки заставило тебя покинуть эту страну неограниченных возможностей? - Это долгая история, я бы не хотел освежать её в памяти. Единственное, что я скажу вслух, в этом виновен Генри Читтер. Я до сих пор вздрагиваю при виде его фотографии на первых полосах газет и журналов. Меня пугает человек с усами кайзера и взглядом чувствительного хищника. - Так чего уж ты так боишься? Неужели те события прошедших лет так сильно отпечатались в душе, что хочется их поскорее забыть? После утвердительного кивка Нерста, Вингерфельдт замолк и больше уже ни о чём не расспрашивал. Он открыл какую-то книгу на произвольной странице, что-то вычитал там, и кивнул головой в знак понятия. Затем неторопливо пересёк лабораторию, достал ещё одну нить накаливания, протёртую углём. Несколько минут он искал пустую колбу по столу, и наконец найдя её, с удовлетворением вернулся к точке своего первоначального положения. - Ты знаешь, Нерст, моя племянница уже выступает в хоре, в мелком пражском объединении. Её мечта – попасть в этот знаменитый театр, в котром мы недавно давали концерт для публики, может быть, ты его ещё помнишь? И тогда время её работы резко сократится на мою контору. Однако, это её путь. - А кого-то другого приобщить, это не? – спросил удивлённо Нерст, удивляясь резким перепадам настроения и тем в разговоре. – Того же Надькевича… Я чувствую, он просто печалиться от нечего делать. Гай его периодически вытаскивает куда-то, но это явно не помогает. - Главное, чтобы он не повторил моих ошибок, - усмехнулся Алекс, вынув сигару изо рта. – Я в его года был сущим кошмаром всей немецкой нации. Моя склонность к обогащению и хулиганству не знала пределов. Ты читал «Тома Сойера»? Это и есть прототип меня в детские годы. Альберт, скажи на милость, ты куда складываешь нити накаливания? В этом хаосе я без тебя не справлюсь. Давно хочу здесь порядок навести, а ведь всё должно быть под рукой. Да и для опытов постоянно всё требуется. Некогда мне, как ты знаешь. Нерст смутно взглянул на своего босса, встал из-за стола, и измерив шагами комнату, подошёл к одному из столов, на который были помещены всякие сосуды и баночки. При удачном стечении обстоятельств, если их обронить, могла произойти утечка этих кислот, и тогда бы всё, к чему они бы прикасались, было бы разъединено. Однако к подобного рода вещам Вингерфельдт пристрастился с детства. Нерст достал коробку, стряхнул с неё пыль и вручил Старику. - Так-с, - Алекс открыл её и несколько секунд внимательно изучал содержимое. – Скоро денег уже и на эти опыты мне не будет хватать в полной мере. Впрочем, отбросим все чёрные мысли в сторону. Друг мой, пока я буду измываться над газовым освещением, пожалуйста займи себя приготовлением других нитей. Я чувствую, этих нам тоже не хватит. Так и будет работать в паре. - Если б найти это решение этой гигантской задачи! Нерст присел за ближайший к нему стол, и принялся за свою нудную утомительную работу, повторявшуюся изо дня в день. Но то было свойство Вингерфельдта – вдохновлять людей на подвиги, и тогда они уже не жалели сил и энергии, полностью отдаваясь делу. Альберт тоже неважно выглядел. Руки скользили из-за пота, волосы так же были всклочены, но чего ещё можно ожидать от ночлега на рабочем месте? Столы заменяли кровати, а лаборатория – дом. - … А этот умник опять продолжает свои дела, хо-хо! – продолжал что-то рассказывать Вингерфельдт, но лишь затем, чтобы в помещении создавалось ощущение, что кто-то есть, и просто чтобы сбить меланхолию, бушевавшую в связи с последними событиями. Альберт знал, что еженедельно Старик делает взнос шерифу в размере пяти крон, чтобы не закрывали его лабораторию. Компания была на грани банкротства, представая в свете могущественной державой. Лишь работники знали, что вся эта система уже давно прогнила насквозь – и вопрос лишь в том, когда она рухнет окончательно. Нерст сунул в рот мышьяка, и долго стал разгрызать его зубами, не видя ничего кроме нитей накаливания. Несколько иначе начиналось это утро в другом конце города. Без взрывов ламп во время экспериментов, но имеющее свою особую притягательность. Окна как всегда были открыты, а утро начиналось с прогулки – что помогало освежить голову и провести достаточно бодро всё своё утро, а затем уже и приниматься за всю свою нужную работу, которая работой порой была лишь на словах – на деле очередным развлечением. Разум человека способен самое скучное и нудное превращать в интересное и забавное. Собрание всегда проходило на кухне, поэтому после просыпания Николас шёл именно туда – это было единственное место квартиры, где интересы обоих её жителей пересекались утром. Для кого что – у кого-то макароны смысл завтрака, у кого – каши, а у кого и бутерброды, без которых жизнь была бы просто скучна и неинтересна. - Знаешь ли ты, - усмехнулся Николас, следуя заразительному примеру Гая в насыщении желудка, и намазывая маслом бутерброд. Он взвесил его слегка в воздухе и продолжил,- сколько энергии в хлебе с маслом? - Ну, просвещай меня, раз знаешь, - не стал упорствовать Гай, заинтересовавшись. - Её хватит, чтобы 15 минут идти быстрым шагом, или ехать на велосипеде столько же, 6 мнут прыгать или спать полтора часа, а если отнестись к технике – чтобы машина со скоростью 80 километров в час ехала семь секунд, или же, чтобы лампочка мощностью в 60 ватт горела полтора часа… - Увы, сейчас такой лампы нет, - вдруг встрял Гай, для которого последняя фраза оказалась решающей. – Но я верю и надеюсь, что вся деятельность дяди Алекса взялась не на пустом месте. И не на пустом месте она окончится. Николас кивнул головой, после чего доел свой бутерброд и взглянул в окно. Погода была прекрасная – не смотря на то, что конец осени неутомимо приближался. Солнце светило, но переставало греть. Гай внимательно проследил за взглядом серба, после чего куда-то удалился, а пришёл уже с газетой, вынутой заблаговременно. Он вручил её Николасу на осмотр, и сел ожидать реакции. Взгляд серба сразу же упал на первую страницу, где было… его имя! Удивлению просто не было предела. - Удивлён? – тихо спросил Гай, довольный собой. – Я давно пытаюсь вычислить того человека, который продаёт всю информацию о нас прессе, но он умело скрывается… - Меня удивляет другое, - поспешил заметить Николас, напряжённо вглядываясь в текст статьи. – Помимо всего прочего, они знают, на каких условиях я попал в компанию. Да и заголовок статьи просто прекрасен. Ещё и обо мне что-то написали, о моём характере. Интересно. Николас пролистал газету и отметил для себя, что на каждой странице так или иначе попадаются имена Вингерфельдта, его компаний, и конкурентов. Изредка мелькают попытки чего-то другого – но они малы и не заметны. Все газеты трубили исключительно про их компанию, словно по какое-то чудо... Были и восхвалительные, и унижающие заметки, ни на те, ни на те журналисты не жалели ни копейки, умело орудуя пером. На последней странице Николасу попался сатирический рисунок на Вингерфельдта. Он долго всматривался в него, после чего поспешил прокомментировать, не щадя слов: - Юмор в упадке, как я смотрю. Подобного рода карикатура была раньше в сатирическом журнале «Панч» на Бисмарка. Разве что это карикатура на карикатуру, - он слегка улыбнулся, отложил газету в сторону. На ней чётко виднелось название – «Злата Прага», это было неофициальное название Праги среди всех путешественников и посетителей города в мире. В последствие, это прозвище так навсегда и закрепилось за столицей Богемии. Гай взял в руки газету, внимательно изучая её содержимое, после чего резко открыл её на заветной странице с карикатурой. Дядя Алекс был довольно известный герой, как для журналистов, так и для карикатуристов. На рисунке в конце странице был помещён портрет самого Вингерфельдта в виде заядлого путешественника, сидящего с трубкой на стуле и смотрящего на карту Европы под своими ногами. Рядом виднелись записные книжки и всякие туристические заметки. Точками отмечены наиболее известные предприятия, а подпись гласила: «Гм, ха! Куда же направить стопы?». Даже с одеждой карикатуристы постарались, превратив её в одежду истинного заядлого путешественника. Гай долго смотрел на рисунок, пока его не оторвал от неё голос Николаса: - В мире существует человеческий мозг, который представляет огромную ценность в промышленном и деловом мире его оценивают в 15 миллиардов долларов… Не миллионов, а миллиардов! И этот мозг принадлежит Александру Вингерфельдту, - слегка заметил Николас. - Ах, вот он чем всё это время занимался! – вдруг, словно пришло озарение, догадался Гай о сущности вопроса. – всё подсчитывал стоимость мозга дяди Алекса, а? Вот отчего я тут наслушался про твои проблемы с учёбой. Всё сидишь на лекциях да считаешь. Знаю я уже, что твой мозг – огромный калькулятор, в котором всё считается в уме. - И во сколько же ты его оцениваешь? – поинтересовался Николас, вставая из-за стола. - Стой! Куда идёшь! Я не буду со спиной разговаривать! - А с моим профилем подойдёт? Да, откуда тебе известно про мою учёбу. Не уж-то у вас в компании знают всякую, даже малейшую новость? - Твой мозг оценят патентное бюро, Вингерфельдт, и Карлов университет. Я умею считать только на пальцах и только прибыль. Да уж, у дяди Алекса, а особенно у его племянницы, язык родился раньше их самих на свет. Вся компания знает о твоём заговоре против постоянного тока. Ты мне лучше вот скажи, ты тогда там, с Новаком, как, серьёзно что ль? Серб пожал плечами, как-то сразу теряясь от подобного каверзного вопроса. Ну что можно было ему сказать? Рассказывать о своей пока ещё сырой идее, не имеющей никаких доказательств и оснований? Но разве он что-то изобрёл? Он даже машины постоянного тока видел лишь несколько раз в жизни! Может, он и в правду был не прав тогда, перед Новаком? Профессор ведь авторитетный всё-таки. И как Николасу вообще идея такая в голову пришла? В любом случае любая гипотеза заслуживает тщательной проверки и перепроверки. Смелые утверждения без доказательств, лишь слова, пустые слова… Но ведь эта мысль не случайно посетила его голову! Замкнутый круг получается… - Наверное да. Я себя как-то чувствовал не очень. Наверное, это изобретение просто повергло меня в такие дикие чувства, что я уже не силился проинести что-то стоящее в те дни. Бывает со мной такое… - Смотри у меня! – пригрозил пальцем Гай. – Знаю я тебя. Глаза страшатся, а руки делают. Не имея никакого образования летишь вперёд паровоза – людей готовить надо к своим открытиям. Иначе они будут просто не поспевать за тобой. Дядя Алекс долго смеялся над этой историей с профессором. Извинись хоть перед Новаком. Даже если ты и прав – враги тебе не нужны. Они и так найдут тебя. Старик, кстати сказал, что тебе лучше всю свою энергию употребить на более прибыльные дела – говорит, скоро найдёт тебе занятие, чтоб не страдать подобным времяпрепровождением. Что с тобой, Николас? Тебе дурно от моих поучений? Серб отошёл назад, явно опираясь обо что-то. В глазах промелькнула боль, затем она повторилась с ещё большей силой, Николасу стало ни с того, ни с сего тяжело дышать, он больше приблизился к буфету, было видно, что ему становится всё хуже и хуже. Затем серба скрутило от боли, он просто задыхался! Гай со всех ног подбежал к нему, явно обеспокоенный происходящим. Гезенфорд стал искать глазами в поисках каких-нибудь лекарств и прочих вещей, годных к первой помощи, но ничего не оказалось поблизости. Серба трясло, словно в лихорадке. Картина была довольно страшная… Николас сквозь зубы, терпя боль, прошептал одно-единственное слово, на обдумывание которого у Гая ушло несколько секунд: - Персик… Гай мгновенно сорвался с места, не успевая обдумывать свои шаги и мысли, так как ноги неслись впереди него – привычка, выработанная годами. Гезенфорд ещё раз пробежался глазами по комнате, вскоре и нашёл яблоко раздора. Вернее. Персик раздора, лежащий на столе, и на который так страдальчески смотрел Николас, которого било в конвульсиях. Подхватив этот злополучный фрукт в руку, Гай подбежал к открытому окну, точно прицелился и попал прямо в голову полицейского, бывшего тут поблизости, после чего исчез из окна, как ни в чём не бывало. Несколько минут Николас просто приходил в себя, пытаясь отдышаться после случившегося с ним приступа. Гай кружился возле него, подобно коршуну. Сербу стало легче после того удачного броска, затем Гезенфорд помог ему подняться на ноги. Николас прошёл немного вперёд, неуверенно держась на ногах. - Что это было? – тихо спросил Гай. - А не видно было? Это реакция моего организма на этот фрукт. С детства меня преследовала эта мания. Иногда доходило и до более ужасных последствий. К слову сказать, мой брат страдал подобной же болезнью. - Брат? У тебя есть брат? - Был, - отрезал Николас, опустив голову. - Прости, - отвернул голову в сторону Гай, после чего с воодушевлением взглянул на своего подопечного, похлопал его по плечу, и поспешил задать неожиданный для Николаса вопрос, заставший последнего врасплох. – Мила-ай, а ты в бильярд умеешь играть? Или в снукер хотя бы, а? Мерно стучали часы в маленьком магазине на небольшой улице Праги. Причём где-то стучали в разнобой. А в некоторых местах можно было услышать и кукушку, и прочие интересные вещи, например, каждые полчаса в некоторых из часов начинались разыгрывать целые представления. В самом углу небольшого магазина сидел задумчивый Феликс, провёртывая в голове все свои аферы и действия, на выдумку которых он был просто прекрасно горазд, что и проявлялось то и дело. Он прочитал ещё одну газету, в печали посмотрел на окно. Раздумья не давали ему покоя. Так уж он был устроен, что ему постоянно надо было знать и слышать обо всём. Человеком он был начитанным, а что касается воровской карьеры. То в этом плане он скорее был просто интеллигентом среди воров, и вряд ли бы пошл на те низкие поступки в виде мародёрства, предпочитая редко, но зато срывать гигантские куши. Впрочем, это не мешало мнению окружающих, которое окрестило Феликса как доброго, отзывчивого и тихого молодого человека с задатками старого аристократа. Жил тихо, неприметно, однако в этом плане он чем-то напоминал Нерста: за безобидными внешними данными крылся характер опасного и коварного человека, не боявшегося влипнуть во всякие опасности и аферы. Достаточно сказать, что Феликсу всегда удавалась выигрывать там, где всё решалось одним лишь везением. Он мог не задумываясь срывать большие деньги, удачно делая ставки на выигрыши, и ни разу в жизни не ошибался в этом. В любой азартной игре он был профессионалом. И помимо магазина, который содержал на личные деньги, он так же посвящал время (особенно по ночам) именно хождениям по всяким азартным играм, где мог до второго часу ночи нещадно рубиться в шахматы, бильярд, карты. А ещё много читал по политике – недаром так ожесточённо готов был вступить в споры с Гаем, причём эти знания не ограничивалась простыми газетами. Никто, как он, не знал экономического развития любой страны, он с точностью мог воспроизвести статистику любого государства, и это давалось ему особо легко и непринуждённо. Числа в его голове укладывались просто прекрасно, поэтому в этом плане он был просто незаменим для Вингерфельдта и его компании. Вдруг дверь со скрипом отворилась, Феликс медленно повернул голову, оторвался от газеты и взглянул по направлению шума вправо. В магазин ввалился весёлый Гай, подняв вихрь воздуха, подбежал к стулу, на котором сидел его друг, поманил рукой Николаса и занял выжидательную позицию. - Ну, и чего ты решил меня навестить? Не уж-то, ещё подобные часы Вингерфельдту сломал? Увы, не успею ещё раз работать в авральном режиме. И не проси. - Да какие часы! – махнул рукой Гай. - Мы по делу, - улыбнулся таинственно Николас, обозревая всю площадь магазина, обставленную со вкусом, и явно должную заинтересовать покупателей. – Как насчёт прогулки по городу? - С посещением местного игорного заведения? – усмехнулся Гай, пожирая глазами Феликса. - Господи, Гай, куда ты впутал этого молодого человека?! Уж ладно мы с тобой, грешники великие, но он. Ты меня иногда поражаешь. И неужели ты так удачно промыл ему мозги, что он согласился?! - Да, всё именно так. Я просто хочу научить его играть в бильярд. Разве это плохая цель, и она не подлежит исполнению? А у тебя же есть связи, и не отнекивайся. Ответственность поделим пополам. - Это нескромный намёк на то, что ты не согласен отсиживать свой срок один? – усмехнулся Феликс, после чего поднялся из-за стола, достал табличку «закрыто» и ключ от магазина. Он взглянул на Николаса. – Пока я буду собираться, пожалуйста, разберитесь с окнами. Прикройте их, чтобы никакая собака не подсматривала за моими часами без оплаты просмотра! Когда с магазином было покончено, все трое вышли на улицу. Особенно выделялся Феликс в своём поразительно интеллигентном пальто – на улице уже скоро осень кончится, поэтому чтобы не замёрзнуть, приходилось кутаться. Бодро и достаточно весело они шагали по площади, обсуждая всё на свете, пока Гая кто-то за язык не дёрнул. И он поспешил обратиться к Николасу: - Ты мне честно скажи, не уж-то ты всё успеваешь с учёбой и работой? И как отношения с Новаком? На оценках ли не сказывается? - Разве за плохую учёбу способны отчислить из компании? – поинтересовался Николас. – Пока всё нормально. Жить можно, так или иначе. - Достаточно того, что дядя Алекс и так служит утешительным примером для двоечников всего мира! – Гай развёл руками, заехав по лбу Феликса, который в свою очередь машинально подсёк под ноги своего друга и подхватил его в полёте. - А я вот другого не понимаю, – честно признался Феликс, ставя на ноги своего друга Гезенфорда. – Раз уж мы тут все свои, все о делах компании ведаем, то позволь задать тебе лишь один вопрос – чем занимается вся эта команда, набранная дядей Алексом в данный момент? На мой взгляд, там есть много бездействующих людей. - Там нет бездействующих людей, - возразил Гай. – Ума Вингерфельдта вполне хватит на то, чтобы никто и ни при каких условиях не страдал бездельем. Сейчас он всех прижучил к своему проекту, так что все – от Надькевича до старины Нерста, все они сидят и трудятся во благо людей. Не надо тут рассказывать, что в компании дяди Алекса всё так печально. Этот домашний коллектив вполне жизнеспособный и прекрасный для работы, что и подтверждается многими годами упорного труда. Николас слушал особо внимательно их обоих. Успевая смотреть по сторонам, он отмечал про себя узкие пражские улицы, их дома. Невольно он остановился на полпути и взглянул на эмоционального Гая, который что-то начинал увлечённо рассказывать своему другу, идущему рядом, и кивающему подобно китайскому болванчику. - А у меня такой вопрос, - вставил своё слово Николас, дождавшись, пока остальным будет сказать нечего. – За что ты так оберегаешь Надькевича? Гай удивлённо приподнял брови, не ожидая подобного вопроса. Однако ответа не лишил он Николаса: раз спрашивают, значит надо отвечать. - Ну что тут сказать, - пожал плечами Гай, и мгновенно из вора превратился в обычного, полного заботами человека, которым по сути дела и являлся в большее время в своей жизни. – Надькевич просто ужасно жалостливый человек. Мне жалко этого парнишку. Вокруг него создан собственный маленький мирок, сам по себе он одинокий и печальный. Почему он такой ершистый? Всё по тому же – от малого общения. Дядя Алекс тоже заметил в нём это качество. Которое напомнило ему о самом себе. Вот для чего он взял его к себе в команду. В любом случае, из этого химика-самоучки может получиться довольно толковый работник, просто он ещё об этом не знает. Надькевича у нас любят все в команде… - Особенно Гай! – вставил свой рупь двадцать пять Феликс, любивший подобными краткими фразами показывать свою позицию и отношение к той или иной теме разговора. - Ну, естественно, - улыбнулся он сам, строя из себя невинную овечку, и не отрицая ничего… Они прошли дальше, осматривая всю Золотую Прагу по сторонам. Эти маленькие уютные домики особо привлекали внимание Николаса, имевшего обыкновение обозревать всё необычное и интересное со всех сторон. Они свернули в какой-то переулок, улицы стали ужасно узкими, но наверняка подобному заведению, в которое они направлялись, не положено быть в центре города, открытым для всех желающих и не желающих. Постоянно куда-то сворачивали, то и дело толкая Николаса при каждом повороте, так что когда они пришли, у того распухло плечо от боли. - И последний поворот! – провозгласил радостно Гай, и они осторожно вошли на следующую улочку, оказавшись перед высоким, построенном в готическом стиле зданием. На улице было полностью безлюдно. Дом был сам по себе тёмный, пасмурных тонов, что не вселяло радости в души и сердца всех троих. Феликс, видя, что Николас отчаянно пытается найти вход в здание, оттолкнул его в сторону, открыл небольшую железную дверь, и они оказались в широком помещении, полном людей. На них никто не обратил внимания, и вся эта троица прошествовала вперёд, огибая некоторых попадавшихся на пути людей. - Нам прямо, - как гид, произнёс Гай, успев одновременно с кем-то раскланяться, сняв свою кепку. Феликс о чём-то заговорил с одним из статных господинов, а затем все трое вошли в небольшое помещение с открытой дверью. Оно было слегка затемнено, причём эта тьма так больно ударила в глаза после яркого света в прихожей, что у Николаса разболелись глаза, и он сначала вообще ничего не видел дальше собственного носа. Потом глаза стали привыкать к этой чарующей обстановке. В помещении находилось совсем немного людей – помимо себя, Гая, и Феликса серб насчитал ещё порядком десятерых человек, половина из которых наверняка относились к руководящему звену этого игорного заведения. Все трое не обращали внимания на людей, разбросанных в различных углах комнаты, двигаясь предпочтительно прямо, и плывя по доскам, словно призраки. В дальнем углу помещения тускло светила масляная лампа, оставляющая золотые отблески на казавшихся чёрных стенах. Едва все трое подошли туда, лампа загорелась вдруг ярче, осветив разом половину помещения. Николас смог разглядеть стоящий тут же бильярдный стол, к которому они и направлялись. Серб поднял глаза вверх, ища глазами того, кто сделал освещение мощнее и увидел коренастого господина с каменным лицом. Феликс во мгновение ока оказался рядом с ним и слабо улыбнулся. - Ах, здорово, Альбрехт! – Он пожал руку каменному господину, извлекая из кармана монеты. Потрясши их в руке, он просунул их стоящему неподвижно мужчине и ловко пересыпал их к нему в ладонь, после чего продолжил разговор. – Здесь двадцать дукатов с точностью до последнего геллера, как ты и просил. Если ты не веришь мне, можешь их пересчитать. Я ручаюсь за свою честность! В это время Гай стал кружить, подобно ястребу возле стола, с трогательностью провёл по покрытию рукой и вздохнул. Затем оба достали длинные кии, и с выжиданием взглянули на серба. На миг в помещении воцарилась грядущая тьма – масляная лампа слегка потухла, потом вновь разгорелась, потрескивая и шипя, словно тающая сальная свеча. Феликс аккуратно подошёл к столу и расставил шары по своим местам, как гласили правила одной из старых английских игр – снукера, довольно популярной на родине Гая. Расположив шары, как надо, он отдал свой кий Николасу и довольный отошёл в тень, куда не попадал луч масляной лампы. Гезенфорд уже выбирал шар для забивания, а Феликс поспешил обратиться к Николасу, краем глаза следя за всеми новаторскими действиями своего лучшего друга: - Сразу хочу предупредить, чтобы потом вопросов не возникало, - это довольно-таки тайное общество. Так что простому смертному сюда не попасть – да простым гражданам здесь бывать и не надо, да и держится всё это заведение на одном честном слове. В нашей компании все играют в бильярд. Некоторые из наших, например, прекрасно справляются и с другими производными от него играми. - Все, - мягко добавил Гай, улыбнувшись. – Это я, Феликс, и Нерст. Мы почти профессионалы в этой игре, да и не только в этой, и давние посетители этого прекрасного тихого здания, о котором не догадывается полиция уже много-много лет. - Да, так что ты учти, дружок, что это никак не должно отразиться на Университете – хватает и так последних событий! Так уж и быть. Мы обучим тебя исключительно за свой счёт, но мы тебя предупредили, значит, за дальнейшие твои действия с нас ответственность снимается. - Какие тут могут быт проблемы – мы же сейчас не на деньги играем, - сверкнули на свету глаза Николаса. – Если вся проблема заключается в том, чтобы никто не узнал об этом помещении, и что надо держать язык за зубами – так вопрос снимается. - Смотри! – пригрозил пальцем Гай. – Я тебя предупредил. А дальше, как знаешь. У каждого своя дорога в этой жизни. И пересечься не могут ни одни пути. Сказав эти слова, он вновь подошёл к столу, после чего выбрал удачный для себя шар и прищурился. Высчитав в уме его траекторию, он обошёл стол и наточил мелом кий для удара. Затем прицелился, замахиваясь для удара, и через несколько секунд несильно ударил по белому шару, который в свою очередь совершил интересную траекторию, пройдя через полстола, коснулся красного шара, тот подтолкнул ещё один, который и свалился в лузу, некоторое время вися на волоске, пока наконец не лишился точки опоры. Это произвело впечатление на стоящего тут же рядом Николаса. Очередь дошла и до серба, которого Гай с хотой стал обучать своей любимой игре. Шары покатились интенсивнее по столу, подбадриваемые одобрительными и неодобрительными возгласами Гая, который смело комментировал весь момент игры. Так же валлиец поспешил отметить, смотря на серба довольным взглядом, что у него есть все задатки профессионала этого дела. Высокий рост, сноровка, просчёты в уме, - то что и требуется для этой игры. Во время забивания шаров в лузы приходило какое-то душевное спокойствие, которого, например, не хватало в обычное время. Для этого и стоял бильярдный стол у Гая в его кабинете – он помогал уйти от нервных перетрясок, и забыть полностью всю эту мрачную действительность. Пусть и приходилось иногда играть самому с собой. Однако это не убавляло результативности, что высоко ценилась в обществе. Вот и здесь оба так сосредоточённо смотрели на столы, что забыли уже обо всём на свете, смотря только на шары и на лузы. Оба были сильно увлечены этой игрой, что ни на шаг не отходили от стола, прохаживаясь взад – вперёд, и тем самым нарезав уже не один километр вокруг стола. А игра была действительно захватывающей, особенно после объяснений несложных правил, и поэтому она быстро увлекла серба своей лёгкостью и интересом. Странно, что раньше он к подобному рода играм относился более скептически, не подозревая о том, что они могут быть такими же интересными и увлекательными. Понимал это и стоящий рядом Гай. Оба позабыли уже обо всём на свете, и порой даже забыли о треске масляной лампе, о течении времени, видя лишь стол и шары. Они разом отвлеклись от серых будней и унеслись прочь… Домой они вернулись поздно ночью, всё ещё находясь под впечатлением от игры. Николас всё это время размышляло чём-то своём. Даже не подозревая, что именно с этого дня жизнь поменялось на корню, и причём не в лучшую сторону. Но время стремительно неслось вперёд, оно бежало, текло, дни сменялись ночами, солнце продолжало светить всё бледнее и меньше, но оставляя багровые отблески на домах, деревьях, и всём, что попадалось под его лучи, и всё же даже оно продолжало светить так же, по-прежнему, не меняясь из года в год. И лишь однажды, гуляя по парку вместе со своим другом-однокурсником Сцигетти, он невольно воскликнул, глядя на картину пламенного заката: - Я так и не могу понять одного, - произнёс Николас, озарённый какой-то новой идеей, и долгое время молчавший обо всём на свете, что приходило в его пытливый ум, - если всё же существует Высшая Сила, то почему солнце одинаково светит как для добрых, так и для злых людей? Почему часто ест тот, кто не работает, а тот, кто работает обречён на полунищенское существование? - Справедливость – понятие несправедливое, - отвечал Сцигетти, пропуская остальную часть вопросов мимо ушей, и тем самым прекращая разговор… Николас был всё более тих и нелюдим, за что был прозван «волком-одиночкой» в обществе. Он не любил весёлых и больших компаний, чувствуя всегда там себя скованно, и стремился как можно скорее улизнуть из подобного общества. Он не понимал радость принадлежать к толпе, не любил принадлежать этому животному существованию в стаде, которое лишено своего мнения и подвластно лишь мнению большинства, которое обычно представлял один человек. Неумолимы были законы капиталистического мира, и он прекрасно это понимал. В нынешнем обществе самым главным были деньги, достижению которых люди придавали наивысший смысл жизни, не брезгуя никакими путями к достижению своей цели. За всё его время пребывание у него были лишь два близких человека, с которыми он не боялся делиться своими взглядами и убеждениями – это был простодушный и весёлый итальянец Сцигетти, особо не уделяя внимания учёбе, веря во что-то наивысшее, и Гай Гезенфорд – в котором Николас видел надёжную опору своим дальнейшим планам. Причём влияние последнего было так велико, что подчас настроение всецело зависело от слов, сказанных валлийцем. Вместе с ним они любили рассуждать на различные темы философского характера, подолгу гуляя в парке, порой нарезая в нём не один круг. И если Сцигетти был более безобиден к пониманию многих истин, и порой представлял из себя больше хорошего друга и простого парня, то Гай выделялся своими знаниями и начитанностью, готовый ответить буквально на любой вопрос. Валлиец всегда стремился уйти подальше от мирской суеты. И чем-то в этом плане напоминал Николаса, не боясь отшельнического образа жизни, а наоборот, всецело предаваясь ему. Для этих целей он и держал свой бильярдный столик, помогающий избавиться от нервного напряжения и на миг позабыть тяжёлые призраки настоящего, подумать о чём-то светлом, хорошем. Он так же никогда не стремился к общественной жизни, живя тихо и незаметно. Когда он разговаривал с Николасом – в его голосе звучала неприкрытая обида, причиной которой Николас назвал не что иначе, как белую зависть. Тогда и он смог частично понять душу одинокого служащего компании. Особо никого Гай в друзьях не держал, хотя и легко мог общаться с любым человеком в виду своих широких познаний. И всё это шло от изувеченной жизни. Его отвергло общество, и он не стремился пойти против его мнения, выбрав свой путь, который видел гораздо выше путей других людей и их предрассудков. Да, он завидовал Николасу, и особо не старался этого скрывать. Гай ничего огромного не добился в жизни, и вся его карьера могла в любой момент развалиться, подобно карточному домику, не смотря на все его умения и многочисленные таланты. Знания не пробили ему дорогу вперёд, и он просто жил, медленно хирея в этом обществе. Слава? Но это слава метеора, и если сейчас его имя мелькает в газетах, то по прошествии времени о нём забудут все, и уже никто не вспомнит несчастного парня из Уэльса, умиравшего от голода в холодных трущобах великой страны… Сам же Николас уловил в этом союзе не только приятного собеседника, но и будущего делового партнёра, к мнению которого стоило прислушаться, а вот сам Гай в душе прекрасно понимал, что этот серб для него не просто ходячий мешок с деньгами, но и просто отдушина, и повод отвлечься от бедствий, которых на его время хватало с лихвой. Однажды они всё так же гуляли по парку вместе с собакой Гая, оба о чём-то размышляли. Любуясь на красоту вокруг, как Николас решил завести разговор на ту же самую тему, что и пытался со Сцигетти. - Понимаешь ли, - немного подумав, ответил Гай, почёсывая собаке за ухом и присев на колени, тем самым отвернувшись от Николаса. Он запустил руку в шерсть своего любимца, и она буквально потонула там, - всё не так просто. Это называется Нравственным чувством. Способностью отличить добро ото зла, и этим качеством обладает лишь человеком. Оно и является причиной всех наших сомнений и предрассудков. Он всё ещё сидел спиной к собеседнику, затем поднялся с колен и выразительно взглянул вперёд. Гай был не из таких, кто любил по сотне раз изучать знакомое лицо собеседника, объясняя это лишь тем, что лицо почти не изменится, а вот природа и погода вокруг меняются за доли секунды, и можно пропустить гораздо больше интересного и важного. Серб взглянул несколько свысока на худощавую фигуру своего приятеля, и продолжил разговор довольно задумчивым тоном: - И чем же оно может принести вред людям? - Ах, Николас! Ты ещё не был знаком с обманом и поворотной стороной общества. Весь этот маскарад создан лишь для того, чтобы скрыть своё истинное лицо. Все люди в этом хороводе только и делают, что уничтожают друг друга, хотя бы взглядами. Внешне всё кажется безалаберным, в то время как на самом деле здесь таится наивысшее зло света. И всё из-за Нравственного Чувства. - Ты считаешь, что все мы лишь жалкие, не способные к самосовершенствованию существа? - Нет людей. Есть лишь жалкие букашки, из которых только малая часть смеет называться этим гордым именем. Все мы лишь жалкие песчинки в руках Высшей Силы, и мы никогда не знаем, куда подует ветер, а что-то ещё планируем. Все люди на Земле лишь жалкие подобия совершенства, все мы жалкие, безнравственные полуживые существа. - Значит и я тоже жалкое полуживое безнравственное существо? - И ты, друг, и даже я. Я жалею о том, что не был рождён птицей, этим наивысшим началом в природе. Они не ведают о распрях и пороках. Вполне счастливо, пусть и не осознанно, проживая свою жизнь. Николас на миг умолк и полностью ушёл в себя. Разговор прекратился на полуслове, и из парка они выходили, так не разу и не обмолвившись лишним словом, словно бы дали обет молчания. Они шли не спеша, собака то и дело крутилась у них под ногами, и Николас не удержался от того, чтобы почесать её за ухом и тем самым доставить и себе, и псу удовольствие. Здесь он и возобновил разговор: - Таковы все люди. Лгут, претендуют на добродетели, которых у них в помине нет, и не желают признавать их за высшими животными, которые действительно их имеют. Зверь никогда не будет жестоким. Это прерогатива тех, кто наделен Нравственным чувством. Когда зверь причиняет кому-либо боль, он делает это без умысла, он не творит зла, зло для него попросту не существует. Он никогда не причинит никому боли, чтобы получить от того удовольствия; так поступает только один человек. Человек поступает так, вдохновленный все тем же ублюдочным Нравственным чувством. При помощи этого чувства он отличает хорошее от дурного, а затем решает, как ему поступить. Каков же его выбор? В девяти случаях из десяти он предпочитает поступить дурно. На свете нет места злу; и его не было бы совсем, если бы не Нравственное чувство. Беда в том, что человек нелогичен, он не понимает, что Нравственное чувство позорит его и низводит до уровня самого низшего из одушевленных существ. - Вот ты и ответил на свой вопрос, Николас, - довольно произнёс Гай, сверкнув глазами, после чего снова замолк. Вечером того же дня Николас сел читать одну книгу о Средневековье. В ней рассказывалось о жизни одной из фабрик, где богатые хозяева нанимали себе множество рабочих, и женщин, и детей, и стариков, не отходивших от станов по 14-15 суток в день. Они почти не спали, ничего не ели, а за работу им платили копейки. Люди буквально умирали на работе, тощие, голодные, бессильные. Казалось от них остались лишь глаза. Это была медленная смерть. Яды, вдыхаемые при работе, множество болезней, - всё это косило людей десятками, а то и сотнями тысяч. И никто не помнил о них, не записывал и не знал их имён. Это были мёртвые души… « Не это ли и есть то самое лучшее проявление Нравственного чувства?» - думал Николас, откладывая книгу в сторону. Таков был Человек – относящийся порой к зверям лучше, чем к себе подобным. И в этом его беда… Прошла и эта беседа прочь, отпечатавшись в душе вместе со всеми вытекающими из неё последствиями. И продолжилась простая, житейская жизнь в небольшой квартире служащего огромной компании, переживающей далеко не лучшие времена. Утром куда-то стало пропадать хорошее настроение, и даже Гай не в силах был что-то сделать, теряя свой нескончаемый оптимизм. Как будто в жизни было потеряно важное, имеющее смысл. Тем не менее оба всё списывали на погоду, тем самым разом решив все проблемы и продолжая заниматься своими делами, думая что так кризис пройдёт лучше, чем в него вмешиваться, или хуже того, паниковать. И в этом оба оказались правы. Гай всегда был излишне придирчив ко всем мелочам. На них он в первую очередь и обращал внимание, пользуясь своей феноменальной памятью в личных целях. Он давно стал замечать, что в неизвестном направлении стали сначала пропадать крохи со стола, потом отдельные куски хлеба, которые, как он помнил, до этого всегда лежали на своём законном месте. В нём проснулся дух сыщика, и он решил разгадать это ужасное преступление, внимательно следя за всем в доме. Гай давно заподозрил в этом нехитром деле Николаса – благо свалить больше было не на кого, разве что на домовёнка Кузю, существование которого так и не было никем доказано. В один прекрасный день он нашёл ключ к разгадке. Гай проснулся от едва заметного шума на кухне. Поняв, что здесь зарыта вся собака, он осторожно оделся и пошёл в кухню, боясь спугнуть кого-то, кто издавал эти звуки. Шум доносился за занавеской, где было открыто окно для проветривания. Громадная тень явно виднелась за шторкой, но она не испугала Гая, который как и должен был матёрый вор, осторожно подкрался к ней. Звуки были какие-то странные, чем-то напоминающие птицу, но имеющие и какое-то особое звучание. Оказавшись у шторки, он понял, что наступил момент истины. Гай решительным жестом распахнул занавеску, тут же перед глазами пронеслась белая пелена, раздался хлопот крыльев, его обдало множеством белых перьев, кто-то задел его крыльями, лапами… Гезенфорд так же стремительно ринулся обратно, прикрываясь руками от неведомых врагов, но спасаться было уже не от кого – голуби улетели, оставив на подоконнике солидный ворох перьев самых различных расцветок.

Герои моей книги. Старалась

Крошка Рыж - который то и дело пытался показать себя значимым и важным, не смотря на малый рост и пр. недостатки. и пожалуй Клогго - довольно весёлый персонаж.

Просто шарж

С Днём Рождения!

Уже заинтриговало.) Хотелось бы посмотреть. Сама обожаю историю. Живу в ней.) Скоро я кой-чего забавного добавлю.

Ух ты , как живописно прорисовано. Птица получилась как живая. А мышь вообще натуральна.)

Великолепно! Только вот эта штриховка неба создала немного неприятного впечатления. Впрочем, я опять придираюсь. Освещение, Клуни вообще прекрасны!

Спс Ну, сколько я уж их перерисовала. Должен же быть результат. Буду ждать подобной темы. Да не, я ничего не привязываю к праздникам. рисую то, что приходит в голову, на что руки чешутся. Он достоин этого портрета )

Жди. Повлиять на решения администрации подобными лозунгами ты не сможешь. Не надо нервничать. Вдох-выдох. Представь, что ты спокоен... как миллиард китайцев( Вроде там всё ясно расписано - веди себя, как мышка и катай пасквили сообщения, проявляя активность.

Последний рисунок мне напомнил барса - символа Олимпийских игр)) Очень понравился этот рисунок. Да и картёжники замечательны!

Подумала-подумала Ариадна, и решила всё-таки открыть эту тему, хотя, честно признаюсь, идея раздробления тем мне не очень нравится. Впрочем ладно. Сий герой отнюдь не такой, каким он представлен на оном рисунке. Но захотелось так зарисовать - а против желания не попрёшь Никола Тесла На рисовании попросили натюрморт нарисовать. Разве отказывать в просьбе?

Когда посмотришь наверх и почитаешь первое сообщение темы.

Глава одиннадцатая Шёл 1907 год, неизведанный, пугающий. Авиация в те года ещё только начинала развиваться, и поэтому небо ещё оставалось каким-то недостижимым, нависающим. Сколько веков уже люди пытались подняться в воздух, сколько сделали чертежей – не счесть! Небо всегда хотелось покорить, подчинить себе. Да, мечта всех детей любого времени – взмыть в воздух подобно птице и полететь, рассекая его… И приходилось с вожделением глядеть на это голубое небо, мечтая, что когда-нибудь оно перестанет быть таким высоким и человек сможет приблизиться к звёздам ближе. Это удалось в конце девятнадцатого века – и человек взмыл в воздух, первый раз в истории! Да, полёт был недолгим, но он разом перевернул всё в мире вверх-дном! Впервые человек может покорить воздух. Впервые! Сколько неудачных попыток других изобретателей прошло, сколько людей отдали свои жизни на то, чтобы хоть на чуть-чуть взвиться вверх – это имело своё значение – на энтузиазме подобных людей и состоялся первый в мире полёт, с которого и начинается история авиации нового столетия. Первые аппараты были тяжелы и непригодны для полётов, самый первый больше 800 м не пролетал, и вся эта когорта романтиков кинулась исправлять эту проблему в самом срочном порядке. Теперь все знания ушли на то, чтобы сделать летательный аппарат как можно более лёгким, чтобы увеличить продолжительность полёта. Самое главное – осталось уже позади, и имя француза Клемента Адера навсегда вошло в историю… И началась Эра Пионеров. Были выдуманы дирижабли, работающие на двигателе внутреннего сгорания, и это было зрелищем не менее интересным, чем первый полёт – особенно когда бразилец Альберто Сантос-Дюмон на своём дирижабле пролетел над Парижем из Сен-Клу, вокруг Эйфелевой башней (считавшейся уже тогда самым высоким сооружением в мире!), и вернулся менее чем через тридцать минут, чтобы выиграть приз. А затем началось строительство тяжёлых дирижаблей, способных переносить большие грузы, и наибольшую известность там приобрёл немецкий граф Цепеллин – это его именем называют дирижабли, и в плоть до Второй Мировой войны можно было услышать имя этого конструктора, побившего все рекорды других дирижаблей того времени. Строительство летальных аппаратов не стоит на месте и начинает так же развиваться вперёд. На этот раз в историю вошёл Самуэль Лэнгли – он создал первый аппарат, способный к полёту. Аппарат был назван изобретателем как «Аэродром» (впоследствии они приобрели нумерацию), они пролетали значительно большее расстояние, и один из самых значительных был сфотографирован Беллом – тем самым, которому принадлежит изобретение телефона как такового. Были и другие попытки – кончившиеся неудачами, однако они подтолкнули других изобретателей к делу. Здесь следует упомянуть Густава Уайтхеда, аппарат которого удачно совершал полёты протяжённостью в километр, по некоторым данным, наибольшим полёт был в десять километров – неслыханное чудо для того времени! Следующими великими изобретателями в этом деле были братья Райт. Им принадлежит изобретение воздушных змеев и различных планёров, которых они с успехом запускали в воздух. Ими был создан первый самолёт, наиболее успешный, и превзошедший все успехи предыдущих изобретателей, их можно назвать первой командой авиастроителей. Наиболее знаменитыми считаются их аппараты Флайеры. Флайер-III был прозван самым надёжным самолётом, который мог летать продолжительное время и вернуть пилота к отправной точке приземления, приземлившись без повреждений. Первый полёт такой машины длился ровно 39 минуты 23 секунды. Были и другие ранние полёты, появились на свет первые вертолёты и гидросамолёты, но неслучайно наше внимание заострённо именно на авиации, на самолётах и дирижаблях. Почему именно на них? Для этого всё-таки вернёмся в Прагу, в которой медленно протекала осень, и начинал отдавать концы 1907 год… Новости о первых успешных полётах быстро разлетались по миру, о них писалось во многих журналах, они не сходили с первых полос газет, естественно, будоражили всё воображение слушателей и читателей. Не прошло это и мимо Праги. В ведущем городе Европы, городе культуры и науки, тоже проходили события, связанные с этим мероприятием. Люди были заинтригованы последними новостями мира, кто-то даже коллекционировал вырезки из газет со статьями о Цепеллинах, Райтах и других. А большая часть людей втайне мечтала, что вскоре в воздух подняться можно будет и простым людям, и потрогать звёзды рукою, ощутив себя птицей… Романтика преследовала всё начало столетия – начиная с телеграфистов (ещё одного бурного течения романтиков, о нём – позже) вплоть до любителей авиамоделизма. Самолёты ещё только начинали входить в моду, вживаться. Пробовать свои силы. Впоследствии им суждена великая роль в мировой истории, далеко не последняя! Любой выдающийся промышленник, магнат и т.п. обязан следить за рынком и смотреть, что востребовано там, а что нет. «Никогда не изобретай того, на что нет спроса» - слова, ставшие почти девизом Александра Вингерфельдта, очень явно отражают всю эту сущность эпохи. Поэтому газеты не сходили со столов не только простых граждан, но и ведущих производителей мира. И их заместителей в том числе, да. Эта отрасль манила всё новые и новые умы, да и кому не хотелось осуществить своей детской мечты и взмыть высоко в воздух, забыв уже обо всём на свете и получив массу новых впечатлений и эмоций? А потом пронеслась по Праге весть, мгновенно сплотив всех людей в одно общество. Суждено было пройти первому полёту и здесь, в этом центре Европы! Эта весть разом пронеслась от центральных кварталов до близлежащих деревушек, и появилось множество желающих посмотреть авиацию – «железных птиц» вживую, хотя бы вдали, хотя бы в воздухе! Как тут не заёрзать на месте всем ведущим компаниям во всех видах деятельности, а тут ещё и сами организаторы этого полёта пообещали, что прокатят на самолёте любого желающего из когорты магнатов. Деньги делались на пустом месте – и даже в этой романтике полётов магнатам хотелось усмотреть новый способ наживы своих денег. Чтобы разом увеличить свои капиталы – а вдруг их вложение денег в капиталы новой развивающейся индустрии приведёт к существенной прибыли? Риск? Да. Самолёты могут прийти в моду – и точно так же выйти из неё тихо и незаметно. Как электромобили, которых потихоньку начинают вытеснять конвейеры Форда и других производителей, гонявшихся за скоростями… Как отказаться от такого интересного предложения? Может, в воздухе и станет понятно, стоит ли финансировать это довольно шаткое и рискованное дело? А небо манило. Страшно, как что-то неизведанное, но оттого и не менее интересное. Как собственно и ожидалось, всем компаниям хотелось поучаствовать в этом проекте, что они даже согласились спонсировать его некоторое время, оплачивая непредвиденные расходы, показывая тем самым свою замечательную связь с наукой того времени, что того же плохим не считалось, благо изобретателям удавалось в буквальном смысле завоевывать мир почище всех военачальников, и не менее полным завоевание это было интриг, чем всякая политика… А тут ещё одна новость, заставившая шире раскрыть кошельки предприимчивым господам, рассчитывающим на прибыль в области авиастроения. Известно, что первые опыты с летательными аппаратами особо не финансировались, что останавливало развитие прогресса авиастроения, естественно, организаторы этого проекта в Праге тоже хотели заполучить свою выгоду с этого дела и потребовали солидной суммы – авансом как бы. Что делать – и компании согласились даже на такое, благо любопытство взяло верх над подозрительностью, а тем более здравым смыслом. Изобретатели не хотели идти по стопам своих коллег, которых мгновенно лишали денег – оно и понятно. Финансировать вызвалась компания Вингерфельдта, разом обогнав конкурентов, тем самым сделав себе прекрасную рекламу. Поэтому быстро организовали это мероприятие на одной из местных площадей – самой большой в Праге. Предложение поехать туда рассматривалось недолго в компании Вингерфельдта – ровно столько, сколько бы хватило на то, чтобы выслать делегацию из двух человек, как это водится, в самый последний момент. К своему же несчастию, сам основатель компании удачно приболел к тому времени, да и лабораторию покидать не хотелось… Это памятное событие ехали запечатлеть в памяти Гай и Мориц Надькевич, страстные любители всего интересного и неизведанного. Полёту суждено было состояться нигде иначе, как на поле, что было в близлежащих окрестностях от города. На этом «аэродроме» на скорую руку и суждено было разместиться всем зрителям – зато места всем хватило, что нимало важно! Вот и пошёл народ, заинтригованный и воодушевлённый. Кто-то приходил, что называется, за тридевять земель, чтобы посмотреть всё это чудо… - Бабушка, а уж ты-то зачем сюда пришла? – поинтересовался Мориц. - На птиц железных посмотреть, внучек, - отвечала старушка, указывая пальцем на небо. Люди с раннего утра поджидали этого памятного события, но их усиленно отгоняли прочь, и им приходилось чуть поодаль смотреть на стоящую «железную птицу». Один её вид произвёл незабываемое впечатление. Когда публики собралось предостаточно, а в особенности когда приехали и дошли все влиятельные лица, решено было начать мероприятие. Из-за громадного летательного аппарата показалась небольшая голова человека, поспешившая улыбнуться, едва увидев зрителей. Затем оказалась вся фигура полностью. И всем стало ясно, что это и был тот, кто сегодня будет проводить прокат по воздуху. Удивлению Гая и Морица не было предела. Они ожидали увидеть немного другое… - Мне казалось, - прошептал Мориц, - здесь будут сами изобретатели, а тут… - Не унывай. Ты просто завидуешь, что слетать суждено мне, а не тебе, - подмигнул правым глазом Гай, и Мориц послушно кивнул, как китайский болванчик. Удивительно, что пражский народ как-то сразу полюбил авиацию. С первых же минут. Первыми в воздух суждено было взлететь самым предприимчивым людям, так сказать, почётным гражданам. Слегка колыхалась желтеющая трава, летательный аппарат напоминал нечто среднее между стрекозой и этажёркой. - По законам физики, - начал паясничать Мориц, сам не зная того, о чём говорит. - Да, я согласен, шмель не должен летать, но, увы, летает! – выдавил улыбку Гай, перебив своего напарника и оруженосца. Гай надолго ушёл в себя, что и не заметил, как успели слетать другие люди до него в свой первый в жизни полёт. Даже аплодисменты и воодушевляющие высказывания людей остались незамеченными до той поры, пока Гезенфорд не опомнился от толчка извне. Мориц подтолкнул своего босса вперёд, и Гай наконец-то пришёл в себя, подходя к этой огромной махине, именуемой самолётом. «Как может летать это тяжёлое сооружение, которое тяжелее воздуха?!» - пронеслось у него в голове. Пилот добродушно улыбался, ожидая подходящего с опаской Гая. Треск мотора, брызгающего на траву касторовое масло, наполнял сердца зрителей сладким ужасом чего-то необыкновенного. Они ещё пока не могли придти в себя после этого удачно свершившегося полёта других людей вверх – где ж это видано, чтобы человек смог покорить небо! Гай шагал через поле, не видя путей к отступлению, ибо газеты (ах, эти газеты!) уже растрезвонили на всю Австро-Венгрию, что он, заместитель гениального изобретателя и предпринимателя в одном лице, полетит именно сегодня – 21 октября… - Ну-с, - хлопнул в ладони пилот, стоящий тут же, неподалёку. – Раньше я был офицером пехотного корпуса, а теперь управляю летальными аппаратами, не так давно изобретёнными в нынешнее время и усовершенствованными моим знакомым приятелем. Хорошая работа. Эх, прокачу! Правда, прежде чем лететь со мною вы подумаете, не боитесь ли вы высоты, а тем более моей неуправляемости? - Ах, гори оно всё синим пламенем! – махнул рукой Гай. – Слетать в небо и умереть! - Ну, тогда полетим… Пропеллер уже начинал вращаться. Пилот помог Гезенфорду забраться в кабину, крепко стянул на нём ремни, велел держаться за борта обеими руками. Затем сам забрался в кабину, натянул очки, и они поехали вперёд. Гай повернул голову и, заметив в толпе Морица, стоящего разве что не с разинутым от удивления ртом, успокоился, помахал ему рукой и взглянул на небо. Оно было ясным. Этажёрку начало трясти всю полностью, вплоть до последнего винтика, она стала набирать скорость, а всем сидением Гай ощущал каждую кочку и каждый камешек под собой. А потом… она взлетела! Сначала оторвавшись от земли передними шасси, а потом задними, машина взмыла в воздух. Сердце объял страх, перемешанный с новыми чувствами и эмоциями, разом охватившими человека. Гай невольно оказался вжат в сидение, но это не мешало ему повернуть голову в сторону, и только тогда он понял, как высоко находится. Предметы, люди стали медленно удаляться внизу. Они летели навстречу облакам, подобно птицам! Кто бы мог подумать, что детская мечта станет столь отчётливой явью. Летальный аппарат всё набирал скорость в полёте, сердце бешено колотилось, в какой-то миг какая-то волна прокатилась по животу – не понятно от чего, от страха ли или от волнения… Гай не отрывался от пейзажа внизу, он почувствовал страшную боязнь высоты, которая никогда не преследовала до этого момента. Выпасть из кабины было не таким уж сложным делом. Затем его всего охватил неописуемый восторг, присущий ребёнку, и, позабыв рекомендации пилота, он вскинул руки к небесам, некоторое время крича от восторга и восхищения – такого ему ещё никогда не приходилось чувствовать и ощущать. - Ну, хватит вопить! – раздался голос пилота, вернувший Гая обратно с небес в кабину самолёта. – Ну что, полетим к облакам, или назад сворачивать? - К облакам! – с жаром крикнул Гай, словно могли быть ещё какие-нибудь сомнения по этому поводу. Да, не Мориц, не Вингерфельдт, даже Николас, все они не ощущали сейчас того, что чувствовал и переживал сейчас Гезенфорд! Валлиец с восхищением смотрел на развернувшиеся внизу ландшафты, поля, дома… Пилот что-то сделал рукой в своей машине, и она перестала подниматься, после чего принялась рассекать одно облако за другим, делая впечатление от полёта совсем незабываемым. Гай с жадностью ловил ртом чистый воздух, увлечённо наблюдая, как нос самолёта рассекает причудливые барашки облаков. А вот и Прага! Такой себе её сверху Гай, наверное, никогда в жизни представить не мог, она показалась ему таким сказочным зелёным городом, что сначала он и не мог понять, что это и есть тот самый город, в котором он уже жил столь долгое время для себя. Увидев реку Влтаву, он всё расставил для себя по местам. Пилот резко повернул машину, они стали снижаться, пока не оказались на уровне моста, где на этой дряхленькой, но подающей надежды машине суждено было случиться трюку – пилот удачно провёл машину вокруг одной из башен, описав тем самым полукруг, что восторгу Гая не было предела. Вингерфельтдту суждено было разориться на эту индустрию – ведь слово всегда оставалось за Гезенфордом, да ещё какое слово! Напрасно заболел дядя Алекс… Они ещё долго рассекали облака, пока наконец самолёт не полетел по направлению к пригороду Праги. Показались знакомые поля и леса, летальный аппарат стал медленно снижаться, пока не приземлился на сухую жёлтую траву, покачивающуюся от ветра. В голове всё ещё не укладывался тот прекрасный полёт, Гаю казалось, что он всё ещё летит в воздухе – настолько сильны были впечатления. Он взглянул на часы и с удивлением для себя отметил, что полёт длился всего полчаса, показавшиеся в воздухе вечностью… «Может, на небе теряются пространство и время?» - подумал он про себя. Может. Всё может быть. Гай почувствовал, как у него затекли ноги от долгого сидения в одном положении. Он проворно выскочил из самолёта, едва пилот помог ему справиться с ремнём. Своей ловкостью Гай удивил до крайности стоящего бывшего офицера пехотного корпуса. У Гезенфорда резко приподнялось настроение – хотя первые шаги от такого впечатлительного полёта было сделать трудно, и приходилось останавливаться, ноги отходили постепенно. Затем Гай неожиданно подбежал к Морицу, схватил его радостно за плечи и потряс несколько секунд взад-вперёд. - Веснушечкин, ты даже не представляешь, какое это счастье – впервые пуститься в полёт! Я видел всю Прагу сверху, я рассекал облака, я…. - А не самолёт? – спросил Надькевич, освобождаясь из тисков своего босса, напуганный этим неожиданным проявлением внеземной радости. – Я искренне рад за тебя… И за твой первый полёт. - Не, ты даже не представляешь, как это прекрасно – пролетать на такой высоте и видеть всё и вся как на ладони! – Гай провёл рукой по волосам Морица, тем самым сделав ему новую причёску наподобие этой: «я летела с сеновала, тормозила чем попало». Надькевич и валлиец подошли к пилоту того самого самолёта, всем своим видом намекая на серьёзный разговор. В глазах Морица сверкали искорки зависти и сожаления, когда он глядел на стоящий на траве летальный аппарат. Пришлось плохое настроение заглушить мыслями, что когда трясётся каждая гайка этого самолёта, приятного мало. Да он бы и сам вряд ли бы полетел – он вряд ли вытерпит огромную высоту под собой, дрожь его охватит мгновенно… Нет, хорошо, что его не пригласили летать наравне с влиятельными лицами. - А это кто? – улыбнулся пилот, глядя сверху вниз на пятнадцатилетнего мальчишку. - Мой оруженосец, - с гордостью сказал Гай, протолкнув его вперёд, чтобы на него успели все насмотреться, словно бы это было диковинное животное. -А-а, - кивнул головой пилот, приподняв светлые брови. – У вас остались какие-то вопросы ко мне? Так, позвольте мне догадаться, уж не вы ли тот заместитель Александра Вингерфельдта, запамятовал, как вас зовут… Гезенфорд? Господин Гезенфорд? - Он самый. Моё имя Гай Юлий Цезарь. Для друзей просто Гай, - усмехнулся он. – Да, вопросы имеются. И предложения в том числе. Ухо пилота насторожилось при последней фразе. Отреагировав на имя Гая улыбкой, он решил уделить больше внимания этой довольно интересной паре, представляющей целую монополию, подмявшую Европу. Что-то просчитав в голове, пилот запоздало кивнул головой: - Так, я вас слушаю. - Если наша компания окажет вам финансовую поддержку, вы ведь будете дальше развиваться, и мы сможем иметь от этого выгоду? Если мы поможем вам организовать ваше дело, последует ли ваше развитие изобретательства и совершенствования тех же самолётов? – Гай хищно впился в свою жертву, но пилот устоял под взглядом коршуна. - Если будет финансирование, будет и результат. Вы всё-таки решились во время полёта вложить все свои деньги в это дело? Уверены ли вы, что оно принесёт вам коммерческую выгоду? Может, самолётам не суждено великое будущее, и они уйдут в тень, и станут лишь динозаврами наших дней. И тогда все вложенные деньги попусту прогорят. - Может, кажется, если бы, - как я ненавижу эти слова! – возмущённо крикнул Гай. – Я чую прибыль везде, и поверьте, оно принесёт нам выгоду. Эти слова закреплены будут пусть моими впечатлениями от полёта. Что за вздор! Не суждено им быть динозаврами, если индустрия будет успешно развиваться. Жаль, я здесь вижу лишь управляющего самолетом, а не тех, кто их производит… - Это дело поправимое, - мягко возразил пилот, смущённый возмущением Гезенфорда. Всё это время Мориц стоял, внимательно изучая землю под своими ногами, словно бы в ней была зарыта та самая коммерческая выгода, о которой так ожесточённо спорили оба. Один удачный полёт стоил пилоту обретённой работы и состояния, а Гай уже мысленно продумывал, как бы получше запустить свою когтистую лапу в новую бурно развивающуюся жилу, где при хорошем подходе можно было получить хорошие деньги. Только вот Мориц вероятнее всего думал о чём угодно, только не об этом. Он жалостливо глядел на своего босса, и не выдержав, спросил голосом замёрзшего человека: - Г-гай, когда мы отсюда уйдём, а? Чай не май-месяц, я не хочу из-за тебя простудиться… Гай, ты меня слышишь? Ау! И пилот, и Гезенфорд склонились над какой-то бумажкой, лежащей на самолёте, на ней что-то помечал ручкой валлиец, словно и не замечая своего посиневшего от холода товарища. Лишь когда Мориц стал уже чуть ли не танцы плясать, чтобы согреться, Гай вспомнил о его существовании и треснул себя ладонью по лбу, пожав перед этим руку пилоту, показывая, что сделка совершена. - Мориц, прости меня, твоего доброго приятеля, бросившего тебя на холод судьбы! Потерпи ещё немного, и я тебе… Мороженое куплю, точно! - Нет, никаких мороженых! – отказался и без того холодный Надькевич. - Держись, приятель! – и Гай снова обратился к ожидавшему его пилоту. – Господин, да простят меня за то, что я вас отвлекаю и заставляю ждать народ, но это ещё не все вопросы… Можно спросить, а кто вас научил управлять самолётом? И где? - Погодите… Он порылся у себя в кошельке, извлёк небольшую бумажку, как понял Гай, визитку. Удостоверившись, что это именно та, которая нужна, он торжественно вручил её валлийцу и поспешил отойти куда-то назад, к людям. Гезенфорд быстро прочитал, что на ней написано, сунул её во внутренний карман своего пиджака, после чего подхватил Морица и повёл его прочь. Он поднял руку в знак прощания с пилотом и поспешил увести околевшего телеграфиста. Чтобы согреть Надькевича, им пришлось зайти в первое попавшиеся на пути здание, которым оказалось местное здание культуры и просвещения. В нём проходила выставка – но это не волновало никого. Медленно Мориц стал оттаивать. На бледном лице проскочил румянец. Гезенфорду невольно стало жалко его, что едва тот стал согреваться, Гай купил ему стакан горячего шоколада, не смотря на его дороговизну. - Ну, так и прошёл этот памятный день, - прошептал Гезенфорд, удобнее устраиваясь на стуле. – Не знаю, правда, как отнесётся Вингерфельдт к тому, что я нашёл новое применение его уходящим и без меня в никуда деньгам… - Да уж, - согласился Феликс, тыкая не поддававшиеся вилке макароны. – Дела сейчас у него складываются далеко не прекрасно. Хотя дядя Алекс намекал, что нашлись спонсоры для его дел. Заказов маловато будет, это да… в долгах, к счастью не погрязли ещё. - Ну, может, всё ещё наладится, как в былые времена. Выдвинув свою гипотезу, Гай уделил внимание заказанному салату, ловко накручивая его на вилку. Несколько минут они молчали, уплетая еду, причём за звоном вилок больше не было ничего слышно. Гай, однако, и в этой тишине умудрился увидеть что-то юмористическое: - Ах, друг, неужели мы идём по стопам дяди Алекса, и решили выучить азбуку Морзе? Увы, мы таким образом вряд ли поймём друг друга. Хотя, хорошо подходит для передачи секретных сообщений… - в доказательство Гезенфорд наглядно постучал вилкой о край тарелки, делая то короткие, то длинные постукивания. На Феликса это особо не подействовало, однако он улыбнулся оригинальному предположению Гая, так славившегося своим остроумием. Один раз удачно подцепив макаронину, он стал подносить её ко рту, но в последний миг она свалилась с вилки вниз и испачкала дорогую скатерть. Сценка окончательно развеселила Гая, обладавшего далеко не прекрасным в этот день настроением. Они сидели на стульях с хорошей обивкой, при свечах, собственно, как и все, кто был здесь. Это создавало атмосферу таинственности. Скатерти были тёмно-голубого цвета из прочной ткани, опускались на пол. Стол был украшен искусственным букетом из цветов, тут же лежала интересно оформленная подставка для салфеток. Один из самых старейших ресторанов Праги – именуемый довольно интересным названием «У Красного Места» - по названию здания, в котором он находился. Находился он в живописном местечке возле Карлова моста. Особо известен был в это время своими терассами, на одной из которых и сидели Гай с Феликсом, наблюдая картину вечера. С их места открывался чарующий вид на панораму Старого Города и самого моста, которыми они и спешили любоваться. Негодяй Феликс, однако же, своё обещание сдержал и сводил в ресторан за свои деньги. Осталось Гаю лишь угадать подвох. Сначала надо занять выжидающую позицию, что он и сделал. - Да, нынче Вингерфельдту не повезло – а тут ещё и приболел… - Думаю, он поправится быстро – с его неутомимой жизненной энергией, которой хватит, чтобы осветить весь мир. Это не каламбур, - ответил на вопросительный взгляд Гая Феликс. – Мне жалко этого несчастного магната, который и в руках-то никогда не держит всей своей прибыли. Они там целыми сутками просиживают в лаборатории, ужас просто! - Они? – удивился с набитым ртом Гай. - Недавно в проекте стал принимать участие Альберт Нерст, он усиленно помогает нашему дорогому товарищу в его проектах. Как раз тогда, когда тебя послали на испытание самолётов, наш мистер холодность решил подключиться к делу. Хотя, они уже давно работают вместе, с тех пор как Нерст присоединился к нам. Да, неужели так прекрасно обстоят дела в мире с авиацией, что ты с таким упоением мне о ней рассказываешь? - Ах, если бы Вингерфельдт ещё понял бы значимость моих мыслей. Он обычно привык к тому, что я люблю острить, да деньги расходовать в самые бесполезные дела. Хотя, честно признаюсь, самолёт произвёл на меня большое впечатление. Если грамотно и умело вести бизнес, то можно добиться ошеломляющих успехов. Дядя Алекс ещё молод и свеж, если он ещё применит свои способности и в этом русле, это будет просто… Здорово! Правда, жаль мне его в последнее время. - Это да, - согласился Феликс, прикончив свою тарелку макарон, и приступивший к десерту из какого-то аппетитного сочетания, что Гаю ничего не оставалось, как глотать слюни. – И всё же, за него не стоит беспокоиться. Меня стал пугать больше Генри Читтер. Он стал необычайно ёрзать на своём месте, словно предчувствуя что-то грандиозное. Ты, может, обратил внимание, что долгое время мы не видели, не слышали его. Боюсь, что этот чёрт из табакерки на другом континенте ещё покажет всем нам. Сразу ведь активен стал. - У него же другой часовой ремень, тьфу ты, пояс! – усмехнулся Гай своей удачной оговорке. – Они встают позже нас. Куда ему с нами тягаться. А? Забудь ты этого гениального магната, в мире есть вещи гораздо более интересные. В доказательство своей правоты Гай извлёк из-под стула газету, приготовленную заранее на этот удобно представившийся случай. Феликс с хитрым взглядом проследил внимательно за всеми движениями своего товарища по ремеслу, ожидая увидеть что-то гениальное и интригующее. Как показано в последствие, его ожидания нисколько не обманули. - Вот, смотри, что в мире происходит, олух! – Гай развернул газету на первой странице. Кинул её Феликсу. У последнего начался дикий припадок смеха от увиденного. - Что там такое? Гезенфорд с непонимающим видом взял газету в руки и невольно удивился тому, что в ней было написано. Феликса прорвало на смех, и он захохотал так, что задрожали стены. Потом хохот перерос в повизгивание и кончилось хрюканьем. Из глаз потекли волной слёзы. На первой странице Гай вычитал заголовок: «Неожиданное признание Генри Читтера о компании своего главного конкурента и соперника Вингерфельдта». - Это конец, - улыбнулся Гай. – теперь все газеты посвящаются только одним нам. Куда катимся? - К славе, - успокоившись, предсказал Феликс. - То-то и оно! – фыркнул Гай, продолжив исполосовывать свой салат вилкой. Опять воцарилось молчание, пока Феликс не протянул руку за лежащей на скатерти газетой. Рука Гая мгновенно его остановила, пресекая все попытки свершить намеченное. В конце-концов он всё-таки высвободил руку, и Гай не смог удержаться от комментария: - Прежде чем что-то взять, говорят «пожалуйста». А не нагло захватывают и присваивают себе средь бела вечера. - Ах, Гай, солнышко ты моё! Я ж забыл, когда ты кого-то обкрадываешь, ты всегда стараешься быть вежливым. И просишь у всех прощения и говоришь волшебные слова. - Вежливость – лучшее оружие вора! – многозначительно произнёс Гай, убрав руку с газеты, чем и поспешил воспользоваться Феликс. Обокрасть самого Гезенфорда – такая возможность может представиться лишь раз в жизни, и нельзя упускать её! Феликс с воодушевлением пролистал газету, что-то прочитал в ней интересное, отложил на стол её и присел в позу заинтересованного человека. Гай словно бы не замечал ничего вокруг кроме своего салата, пока, наконец не съел его полностью, и с тем же воодушевлением взялся за чашку кофе, игнорируя десерт. Отпив от неё немного, Гезенфорд кивнул на газету, и с интересом спросил своего лучшего друга: - Ну, я смотрю, по твоим глазам, ты вычитал что-то очень интересное? - Как знаешь, - вздохнул Феликс. – События в мире не луче наших. Ты же знаешь, я любитель политики, а тут такое происходит. Печально мне как-то жить. Прошла Гаагская конфереция несколько лет назад за всемирное разоружение, после которой все стали стремительно вооружаться… Кайзер Германии продолжает давить на угнетённые Австро-Венгрией народы, успешно готовясь к новой войне, в то время как русский царь продолжает одиноко рубить дрова в своём Зимнем дворце. К чему я это? В общем, всё просто прекрасно в мире… Нужен только жалкий повод – и пойдёт цепная реакция, начнётся война, и понеслось… - С твоим философским разумом только и делать, что работать в своём маленьком магазине, успешно мастеря часовые механизмы всех видов и вариантов, - поспешил заметить Гай, постепенно выпивая свою чашку кофе. - Увы, у меня разум лишь начитанного человека. Не знаю, хорошо это, или плохо. Зато это маленькое прибыльное дело позволяет отречься от всей мирской суеты, зато знаешь как тихо и спокойно в этом маленьком уголке Золотой Праги? Там можно целиком заниматься любым делом, не то что в вашей ораве молодцов, где царит страшный ужас и шум, и каждый норовит отомстить друг другу… Нет. У меня такого никогда не было, и я надеюсь, не будет! Гай громко фыркнул. Нелюдимость была присуща всем тем, кто так или иначе входил в костяк молодцов Вингерфельдта. Пока ещё ни одному работнику этого маленького «домашнего» предприятия не удавалось долгое время работать в коллективе – возникало ощущение, что дядя Алекс нарочно подбирает людей с несносным характером, но вот чудо! Объединённые вместе, они могли долго и продуктивно работать. Гай допил до конца кофе, и ещё раз пролистал свою газету с присущим ему любопытством. - Знаешь, Феликс, мен вот уже начала пугать вся эта наша банда разбойников – конечно да. Выбор Вингерфельдта пал просто удачно на них. Они на удивление хорошо помогают в опытах ему. Знаешь, недавно мне наш Старик рассказал одну интересную идею – от безысходности: в последнее время у него очень туго с деньгами, что мы и обсуждаем. Возникают проблемы с помещением компании – Вингерфельдту, чтобы не закрыли его лабораторию (читай: НАШУ лабораторию), приходится платить шерифу пять долларов ежедневно. Нам уже почти отключили газовое освещение, скоро великая и могущественная компания погрузится во тьму. Если так всё и будет падать вниз, то… - Увы, падать вверх мы ещё не научились, - согласился Феликс, о чём-то думая напряжённо. -…То дядя Алекс продаст это здание на знаменитой уже улице Праги, и вся наша банда переместится к нему на дом, где у него просто прекрасно оборудован цокольный этаж – а короче, подвал. Тоже хорошее место. - По соседству с баночками «Яд» и «Опасно!»? О да, жаль, там ещё нитроглицерина не хватает… Для полноты счастья. Боюсь, из всех нас повезёт там больше всего одному лишь Надькевичу – можно сказать, это для него – это рай. Он единственный, кто хоть что-то понимает в этих ёмкостях с жидкостями. А мы – простые смертные. Кстати, ты не рассказал, как старик отреагировал на починенные часы? Что стало с оригиналом и новыми? - Оригинал вернулся к Вингерфельдту. А новые – ко мне в квартиру. Николас найдёт им применение. Правда, я вот лично до сих пор не понимаю, зачем эти часы нужны позарез дяде Алексу, особенно, если мы учтём, что его любимой фразой является эта: «Я добиваюсь многого, потому что у меня нет на столе часов». - Их отсутствие не увеличивает числа часов в сутках, - заметил мудро Феликс. – В Старике есть много непонятного, однако без этого человека жизнь была бы куда скучнее, чем она есть сейчас. Александр Вингерфельдт помимо всего прочего. Получил довольно интересное прозвище «старик» - отнюдь не из-за возраста. Всклоченный, взмыленный, часто не заботясь о том, какое впечатление производит он на зрителей, он ходил и работал в таком виде. Лишь на официальных приёмах можно было увидеть его в менее раздражительном виде. А дяде Алексу нравилось скандалить, чего уж тут скрывать. При этом в душе он остался вполне добродушным человеком, и ни один работник из тех, что были у него, никогда не вспомнит о нём, как о жестоком и злобном руководителе. Строгость – да. Это одна из черт, без которых бы компании развалились ещё в самом начале их создания. Вингерфельдт легко, словно играючи, управлялся со всеми делами компании, просто выбирая нужное русло куда можно направить всю свою неукротимую энергию. Ему стоило лишь дёрнуть за ниточку, как кукла (компания) начинала работать, шевелиться. Он был первым, кто нажил состояние на электричестве. Несмотря на все его достижения, в мире до сих пор продолжали господствовать керосиновые лампы и газовое освещение, неэкономное и дорогостоящее. Правда, в записях дяди Алекса на этот счёт попадается весьма любопытная формулировка: « Мы засветим весь этот мир, не взирая ни на какие расходы в области производства. Если где-то нить накаливания чуть лучше, чем у нас в лабораториях, это говорит лишь о том, что нам надо не взирая на расходы узнать, почему и отчего, чтобы устранить эту неполадку у нас». Таким образом, основное окружение («костяк») был выдрессирован на все случаи жизни. - Я слышал, в нашей компании всесильный Бекинг стремиться попасть в когорту экспериментаторов дяди Алекса. - А разве он не оттуда? – невинным голосом спросил удивлённый Феликс. – Он же механик, для него святое – что-то мастерить, причём мастерить умело и незатейливо. Зря, что ли Вингерфельдт таскает ему чертежи своих гениальных изобретений? - Думаю не зря, - подмигнул Гай Гезенфорд правым глазом, заметив, что Феликс своим черепашьим темпом тоже поспешил всё доесть, что было у него заказано. – Кстати, друже, ты меня до ночи будешь держать тут или как? Ты думаешь, отчего я кофе пью? На моей совести одна бессонная ночь. Которую мне предстоит сегодня так удачно провести. Так что, не мори меня сильно долго, иначе Вингерфельдт просто порвёт в клочья за моё опоздание на такую важную (для него) работу. - Ладно, если ты сам того желаешь, - усмехнулся Феликс. – А я пока наши света оплачу, если ты не против… Вряд ли Феликс знал, что подлый Гай посмеет следить за ним. И расшифрует всю подоплёку этих событий и ресторана в частности. С таким нюхом надо было идти в сыщики, хотя и в ворах тоже неплохо – денег больше платят. Феликс подошёл к официанту, что-то шепнул ему на ухо, тот согласно кивнул и куда-то увёл его. Через несколько минут показались повар и друг Гая, последний дружески похлопал по плечу повара. У Гезенффорда глаза стали по десять геллеров. Он хищно улыбнулся, раскусив это дело века. Едва вернулся Феликс, Гай поспешил прижать его к стенке: - Ну, колись, друже, что это был за умник? Ты знаешь этого хмыря не понаслышке? - Ах, Гай, Гай, несносный Гай, - качая головой, улыбался Феликс. – Всё-то ты видишь, всё-то ты чувствуешь. Да, такого гения уж точно не проведёшь… Это мой давний приятель. Ты думаешь, почему я пригласил тебя сюда? Повар мне задолжал один ужин, и тем самым мы сегодня за дарма поели. Особенно это выгодным оказалось для такого умника, как я. - Оно и видно, - вздохнул Гай, решив не обдирать своего друга на 50 крон. – Что это ты делаешь с моим шарфом, а? - Ну, он же не мой… - потупил взгляд Феликс, слегка улыбнувшись. - Да, он глухонемой! Дай сюда! – вырвав своё сокровище, он намотал его себе на шею и пошёл вперёд, подхватив и Феликса. Они пошли вперёд, подшучивая и улыбаясь во весь рот. А из головы не выходили впечатления первого полёта. Это был решающий день в жизни.

Нарисовано качественно и с истинным художественным вкусом. Рукоплескаю стоя.

Последний рисунок понравился больше всех. Декабрист похож на себя, это радует. Фрей просто красавец. Значит, всё как надо.

С праздником!

Глава десятая Николас сидел на скамейке на Лоретанской площади и с любопытством смотрел, на слетевшихся на зерно голубей. Они были самой разнообразной окраски: белые, серые, пёстрые. Они поднимали пыль с брусчатки, когда приземлялись на неё, и серб с некоторой грустью вспомнил, что уже осень вовсю начинается. Едва эта мысль его посетила, как листок сорвался с дерева, и плавно кружась, упал ему прямо на плечо. Серб спокойно стряхнул его со своего пиджака, и только потом отметил, какой красочный лист опустился на него. Ветер пронизывал спину, отчего побежали даже мурашки по коже. Николас в некоторой нетерпеливости провёл рукой по гладкой обложке небольшой книги, лежащей у него на коленях. На неё упала капля воды, и он поспешил взглянуть вверх. Небо было сплошь затянуто тучами, и казалось, вот-вот начнётся дождь. Николас вновь взглянул на голубей, и казалось, позабыл на миг обо всём на свете. Через несколько минут он вернулся к себе, после чего поспешил поинтересоваться: - Так это вы были в тот раз на концерте Вингерфельдта? - Было такое дело, - улыбнулась Драгутина, сидящая рядом. В руке она держала чисто белого голубя, который клевал из её рук зерно. Женщина взглянула из-под шляпы с некоторой улыбкой на Николаса. – Неужели вы видели меня в тот короткий миг? - Я кинулся было к вам, но вынужден был задержаться. Моей задержки хватило на то, чтобы потерять вас из виду. Как вы там оказались, на этом концерте? - Ну, это долгая и интересная история, - таинственно произнесла она. – Я её поподробнее могу рассказать, но в другой раз. Я думаю не будет зла в том, что я сохраню интригу до конца. - Ах, интрига! – хитро улыбнулся Николас, раскрыв свою книгу на произвольной странице, и пробежав по ней взглядом. Улыбка сразу померкла, и он полностью ушёл в себя, думая о своём. - Это, как я понимаю, стихи сербских поэтов? – спросила Драгутина, тоже смотря с любопытством в книгу, узнавая довольно родной язык. Николас кратко кивнул, подложив руку под голову, и с любопытством стал просматривать знакомые с детства страницы. Он погрузился в мир преданий и легенд, которые он знал с детства, которые будоражили всю его сущность. Разве останешься равнодушным к бессмертным подвигам своих земляков во благо Родины? Николас не смог, очень долгое время живя в этом мире, сотканным рассказами матери… Рука спокойно листала знакомые страницы, и вдруг резко замерла на одном единственном слове, относящемся к какому-то стиху. - Видовдан? – тихо спросила Драгутина, прекрасно зная это слово. - Тот самый памятный день в истории Сербии, - кивнул головой Николас, а перед глазами невольно заплыла картина того самого далёкого дня, в который и произошло то памятное событие. Видовдан – день национальной скорби Сербии. День великих побед и великого поражения сербской армии, оставшейся навсегда в сердцах потомках героической, несокрушимой… В переводе с сербского это название означает как день св. Витта – покровителя Сербии. В этот день, 28 июня 1389 года сербская армия вышла биться насмерть с турками. По преданию, к главе сербского войска, князю Лазарю сошёл с небес образ Бога перед битвой, и спросил его, что тот выбирает «царство ли земное», т.е. победу над турками и независимость Сербии, или мученичество ради Царства Небесного (а также обещание, что сербский народ до конца времён останется православным). Лазарь ответил, что «земное царство - на миг, а небесное царство — навек». Сербы потерпели сокрушительное поражение, отдав себя на 500 долгих лет ига. Согласно легендам, накануне «Видовдана», в глухую пору ночи все реки начинают течь красные, как кровь, потому что очень много воинов в тот день оставили свои жизни на Косовом поле. В «Видовдан» кукушки перестают куковать — в память о погибших косовских героях. В этот день в Сербии не поют и не веселятся. Николас, как истинный серб, знал всю эту историю наизусть, и приходил в трепет от одного упоминания этого национального праздника… Взгляд его погрустнел, что поспешила заметить Драгутина, следящая за своим собедником. - Так вы поступили уже? Как учёба, работа? - Прекрасно, - улыбнулся Николас, но взгляд скользил у него по листу из книги. На нём был написан текст старинной сербской песни «Погибель царства Сербского». Именно на этой странице и Николас, и Драгутина пересеклись взглядами. На небольшом листе было написано следующее, не оставившее их обоих равнодушными: « Милый Боже, как же поступить мне, И к какому прилепиться царству: Изберу ли Царствие Небесное? Изберу ли царство земное? Если ныне выберу я царство, Выберу я царствие земное, Краткое есть царствие земное, Небесное ж Царство будет вечно…» За чтением этой книги, стихов сербских и хорватских поэтов они не замечали ничего, удачно для себя проводя время в этом большом, но уютном городе, на этой площади среди голубей, столь любимыми обоими… Ни в Сербии, ни в Хорватии, ни в других балканских странах не существовало высших учебных заведений, и для получения высшего технического образования молодым людям, жаждущих знаний, приходилось ехать в такие крупные города, как Пешт, Вена, Прага и другие иноземные города, где их, разумеется, никто и не ждал. Много народа ехало поступать тогда, половина так и не прошла, развеяв свои мечты о хорошем будущем и возвратившихся в мрачную действительность. Множество терпело поражения, потоки охватывали эти крупные европейские города всегда перед экзаменами, да и кто не мечтал поступить в одно из самых престижных заведений во всей Европе, после окончания которого ты можешь найти нормальную работу, а не слоняться по улицам, продавая газеты и занимаясь прочей мелкой и малооплачиваемой работой. Николас тоже попал в это романтическое время, когда шла массовая миграция из своих сёл, мелких городов в другие страны. Полные опасностей и неизведанности. А что делать? Учиться надо. Поэтому-то Прага так и манила к себе – самое лучшее образование можно получить именно здесь. И Вингерфельдт этот город выбрал не случайно для своей компании. Здесь были самые лучшие перспективы для развития далее. Толковых работников, имеющих, да и не имеющих образование, можно было найти себе здесь легко, переманивая на свою сторону талантливых специалистов в своей области… И конкурентам, а в особенности главному врагу Вингерфельдта – Генри О' Читтеру, ничего не оставалось, как грызть локти от зависти, что все талантливые люди шли работать на этого полноватого мужчину с сигарой в руках и с горящими глазами гениального изобретателя. В каждой стране была просунута длинная рука дяди Алекса – филиалы компании были везде – и народ шёл, зная об авторитете сравнительно молодого учёного, пионера постоянного тока, и удачливого бизнесмена. Но вот наконец-то сбылась мечта Николаса, когда он наконец-то смог поступить в Карлов Университет! С первых же дней учения от отдался ему со всей страстью девятнадцатилетнего юноши, и читал книгами запоем по всем предметам, проводя дома (естественно, в отсутствие Гая) различные опыты и эксперименты, с головой окунувшись в точные науки. Разбирать механизмы, чертежи, делать вычисления – ему это нравилось, особенно, когда это приносило солидный результат, в виде моделей каких-то простейших устройств и изобретений. Ради этих знаний приходилось заниматься по восемнадцать-девятнадцать часов в сутки, естественно, ни в коей мере не забывая о своей новой работе, и на ней приводя в практику то, теорией чего занимались в университете. Вингерфельдт, однако, старался не усложнять жизнь нового работника, просто давая возможность попрактиковаться и попробовать свои силы в реальной жизни, а не только по вызубренным текстам или законам. Николасу пришлось обходиться лишь пятью-шестью часами в сутки, запивая всё это дело крепкой чашечкой кофе. Лишь потом он выяснил, что виной сердечным заболеваниям является именно эта злополучная чашечка, которую пришлось исключить из рациона, чтобы сохранить здоровье. В некрологах того времени, в Автро-Венгрии, родине любителей кофе, писалось, что 67 процентов смертей приходится именно от сердечных заболеваний… Тем не менее, каждый день Николас себя чувствовал достаточно бодро и был всегда готов к новым свершениям и подвигам. Хотя, на последнее, вероятно, влиял характер Гая, ненавидящий ноющих и стонущих людей, «юных стариков», как он сам выражался. В любом случае, Гай всегда держал в запасе одну-две фразы, чтобы развеселить и поднять настроение друга. Меткие слова, да точные заставляли улыбаться, пожалуй, даже каменную статую. Так или иначе, но ущерба от малого сна Николас никогда не замечал, наоборот, чувствовал себя здоровым и полным жизненной энергии. В одиннадцать часов вечера, вдоволь проштудировав книги по учёбе, он без чувств падал на диван, где ещё час как минимум размышлял над тем, что будет делать завтра. Он ложился спать, и читал, читал, пока не засыпал, думая о своём во время этого занятия, поэтому Гай неоднократно заставал его на утро с книгой в руках… В пять часов утра ровно он уже был на ногах, и можно уже было слышать его осторожные шаги по комнатам, а потом он шёл на быструю прогулку, повышающую работоспособность. После двадцати минут на улице, Николас вновь садился за занятия, с жаром читая свои учебники и тетради, буквально зачитывая их до дыр. Да, это не школа в Слимянах, где он учился вразвалку, и где учёба не приносила ему ни малейшего удовольствия. Потом он завтракал омлетом, приготовленном лично Гаем, и отличавшимся поэтому особенным, неповторимым вкусом, что с Гезенфордом Николас никогда не стремился соперничать в кулинарном искусстве – мастерство первого было явным, словно бы тот был раньше поваром… А к семи утра Николас уже шёл на лекции, после которых проводил свободное время либо на работе по ремонту электромоторов или в лабораториях университета. Следует ещё рассказать о нравах того самого университета. Как было сказано ранее, всех поступивших напутствовали на жизнь в большей части во благо учёбы, за которой должно забываться всё остальное. Считалось, что выходцы из этого заведения должны знать всё на свете. Поэтому книгами на дом загружали нещадно, Николасу приходилось брать с собой на работу литературу в редкие минуты отдыха он всё читал, читал, читал. После поступления каждый был предоставлен своим силам, никто из этой редкой когорты счастливчиков не «тянул», каждый отвечал сам за себя, любая оплошность в дисциплине или учёбе каралось немедленным изгнанием, что даже эти, казалось бы, неколебимые ряды счастливчиков были подобно пушинкам на ветру… Время ни играло абсолютно никакой роли: согрешил – проваливай! Вингерфельдт был довольно жестким руководителем всей этой оперетты образования, никогда и никого не щадя. Приветствовались самые краткие ответы, без «пускания тумана», как любил говорить тогда дядя Алекс. Поэтому за подробности нередко доставалось – говори всегда по делу да по существу. За длинные ответы снижались баллы успеваемости - так уж повелось… В любое время дня или ночи, зато, студенты могли, не сверяясь со справочниками выдать точную справку состояния железных дорог в Мекленбурге, нарисовать, не задумываясь особо конструкцию какого-либо двигателя, и по чертежу легко составить действующую модель. Доклады умели делать на любую тему – но зачем всё это будущему физику, пожалуй, не знал даже самый главный кукловод Вингерфельдт. Так или иначе учиться приходилось, не взирая на здравый смысл. Зато частенько проводились проверки, учишься ты или нет… В самый неожиданный момент раз в месяц заглядывал инспектор в университет – высокий и тощий человек в очках, проверявший тетради, карты, книги, всё, что попадалось под руку, следивший за тем, чтобы учащиеся всё делали сами. Было тяжело – но ничего, все оставались живы. Бывало, кто-то и не справлялся с возложенной ему нагрузкой – но это уже другая история. Преподавали так, что будь здоров. Однако нельзя сказать – что на их уроках было скучно и не интересно. Да были такие предметы, где старались себя чем-то занять, чтобы не уснуть, однако же, большая часть из них проходила с неподдельным интересом со стороны слушателей. А когда помимо лекций ещё и опыты показывали, аудитория вообще замирала, даже боясь дышать. Особенно Николаса влекли опыты профессора Джозефа Новака, увлечённо рассказывающем об электричестве. Его опыты влекли всю сущность серба, и последний сам работал у него наиболее охотно. Новак вёл лекции по электротехнике, показывая самые различные опыты на практике, используя свои самодельные изобретения и машины. Естественно, от этого становилось гораздо интереснее изучать данную науку. Слушая одну лекцию за другой, Николас невольно задумывался о недостатках и преимуществах всех этих механизмов и машин, прекрасно откладывая себе их в память. На одной из лекций ему пришла в голову мысль о несовершенстве машин постоянного тока. Эту свою мысль Николас стал развивать, заодно и думая, какие выводы помогли ему это осознать. Впоследствии, ему суждено было убедиться в своей правоте, только начиная углубляться во все хитросплетения электротехники. Николас не побоялся того факта, что Феррарис уже доказал в своём докладе о неоспоримой пользе именно постоянного тока, не побоялся он и того, что Вингерфельдт словно пазл, составил свою гигантскую империю именно на этом виде тока. Ещё не видя в натуре ни одной из подобных машин, пользовавшихся другим током, он уже рисовал в своём воображении её конструкцию. Своими мыслями Николас ещё не спешил ни с кем делиться – пока все его идеи выглядели достаточно сырыми. Чтобы им доверять. К тому же, высказанная им мысль могла быть встречена как абсурдная, что испортило бы всю репутацию. Однако Николас был убеждён в своей правоте, чувствуя внутренним чутьём, что выбирает правильный путь своей жизни. Однажды в университет прибыла полученная из Парижа машина Грамма – которую можно было использовать и как двигатель, и как генератор энергии. Это событие невероятно сплотило всех – и учащихся и преподавателей в одну кучу, кому бы не хотелось взглянуть на это чудо техники? Бедный профессор Новак вынужден был убегать подобно мыши от кота от своих студентов, которые, заинтересованные действием нового изобретения, ходили упорно за ним по пятам. Не был исключением и Николас, который всегда был в числе самых жаждующих и отчаянных. В конце-концов Новаку пришлось сдаться. На опыты с этой машиной стеклись учащиеся со всех концов университета, и бедному профессору пришлось лишать себя порой драгоценных минут отдыха, приводя в действие машину Грамма, используя её то в качестве генератора, то в качестве электродвигателя. В воображении Николаса стали отчётливо появляться первые идеи, в правильности которых он был убеждён на все сто процентов, законы электричества становились всё проще и яснее, и он невольно отдался полностью всей этой не изученной, но таинственной науке. Опыт с машиной Грамма расставил всё по своим местам. Николас, сидящей к ней ближе всех, словно бы почувствовал какое-то озарение. Новак, сосредоточённо стоящий напротив неё, казался неколебимым утёсом, а машина в свою очередь работала. Щётки изобретения сильно искрили, и это убедило Николаса в необходимости создания другого вида электродвигателей, в котором можно бы было избежать этой помехи. Машина Грамма по мнению молодого студента, являлась ничем иным, кроме как изобретением с неоправданными потерями. Идея для Николаса была столь ясна, что он поспешил подойти к преподавателю после очередной его успешной лекции. Уставший Новак неподвижно сидел над своими бумагами, выстукивая пальцами какие-то ритмы. Он настолько погрузился в себя, что даже не заметил, как к нему подошёл сзади восторженный Николас. Чуть не подскочив от удивления со стула, профессор несколько минут оглядывал высокую фигуру худощавого человека с горящими чёрными глазами. - А, это снова вы, - качнул головой профессор. – Вы что-то хотели меня спросить? Правда, я плохо соображаю, всё-таки устал с этими опытами, как и ожидалось. - Спросить? – слегка приподнял брови Николас. – Только лишь поделиться идеей. - Так что же, я вас слушаю, - профессор откатился на спинку стула, смотря на серба, готового ко всему. - Понимаете ли, ваши опыты с машиной Грамма натолкнули меня на одну мысль. Сам я работаю в электротехнической компании и имею какое-то представление о том, что я говорю, помимо знаний, данных на занятиях. Так вот, может это показаться странным, но я считаю, что это чудо техники не совершенно. Искрение и использование постоянного тока – вот главные недостатки машины Грамма, снижающие её работоспособность… Новак словно бы проснулся от своей спячки, резко вскочил на ноги. Возмущённый и оскорблённый. Николас спокойно выдержал негодующий взгляд профессора, а потом последний поспешил выплеснуть всё, что думал, в лицо молодому студенту, особо не пытаясь остановить рвавшуюся ненависть Новака: - Да ты кто такой, вообще, а? Что за бред? Я работаю с электрическими машинами не один год, как ты, а долгое и продолжительное время, и всё ради того, чтобы какой-то худощавый высокий молодой человек с безумным взглядом и смешной фамилией мне начинал рассказывать, что не правы ведущие учёные и изобретатели мира! Как тебе в голову пришла эта идея?! От нечего делать, да? - Позвольте возразить, - тихо произнёс Николас, глаза его сверкали. – Я уверен в своей правоте. На постоянном токе пусть и создана мощнейшая империя в истории, но для практического применения он плохо пригоден. Это же очевидно и ясно! - Слушай, дорогой, - разгневался Новак. – Ты решил верно меня высмеять и весь мой статус, я смотрю? Думаешь, раз тебе удаётся здесь учиться, так всё сойдёт тебе с рук?! Что за бред ты пытаешься тут мне расписать. Машина Грамма – последнее слово техники, и я даже слышать не хочу ничего против неё. Недостатки может найти любой умник вроде тебя. А вот скажи, ты бы мог бы их устранить и сделать двигатель лучше, чем те, что мы имеем? Нет? Тогда и молчи - Да, - невозмутимо сказал серб. От такой наглости профессор готов был рвать и метать. В бессилии и злобе он ещё раз оглядел абсолютно спокойного серба. О том, какие бури клокотали в душе Николаса, можно было только догадываться. Новак в бессилии опустил руки на стол, его всего трясло. Несколько минут он приходил в себя после приступа ярости, затем тихо, но от того не менее угрожающе, произнёс: - Ты же хорош в спортивных состязаниях. Я слышал, ты где-то даже выступал. С лёгкостью полученные оценки по другим предметам меня не воодушевляют. Пусть и другие профессора твердят, что ты «новая звезда среди неба изобретателей» и порочат тебе великое будущее, но со мной этот номер не пройдёт. Ты же учился там хорошо? Ну и учись, и нечего совать свой нос в другие дела, тебя не касающиеся. - Но переменный ток… - поспешил вмешаться Николас, чувствуя, что терпит кораблекрушение. - А вам на уроки не надо разве? – мстительно заключил Новак. – Если вы решили испортить мне настроение, то вам это прекрасно удалось. Можете себе галочку отметить в голове. Только прекратите зачитывать свой бред про переменный ток и оставьте меня в покое! На перескок с «ты» на «вы» Николас уже не обратил внимания и ушёл, оскорблённый в самое сердце. Ни профессор Новак, ни сам серб ещё не знали, что это короткая беседа приведёт к самым неожиданным результатам для них обоих. Непонимание истинного знатока электрического дела ещё только подстегнула Николаса, он ушёл из кабинета не столько униженный, сколько задавшись целью доказать этому миру обратное, свою правоту то есть. Николас стремительно проходил по университетским коридорам, разозлённый своей неудачей и ей же, по сути дела, вдохновлённый на действия. И тут уже все невольно обратили внимание на жгучего брюнета под два метра ростом, атлетически сложенном, а потом в руки Николаса случайно попало письмо, которое подтвердило слова Новака, особенно этими словами: «Ваш сын – звезда первой величины» - письмо адресовалось отцу Николаса! Удивлению тогда не было предела… Жизнь несколько дней после того памятного события потекла своим чередом. Да. Слухи в университете не прекращались по поводу ссоры ведущего преподавателя (по рейтингу того же Вингерфельдта), однако они нисколько не мешали развиваться другим, более таинсвенным и пугающим. То, что Николас был одним из ведущих студентов в области физической подготовки – никого равнодушным не оставляло, мало сказать, успехи этого иностранца сильно пугали. Ибо он везде стремился быть первым, и эта цель на удивление окружающих становилась явью – хотя тот, кто к ней шёл, особо к ней не стремился, что неоднократно подтверждалось знающими его людьми. Но самое интересное начиналось именно на предметах, связанных с точными науками – вот там, как говорится, «начинались чудеса в решете». Учитель, бывало, ещё продолжал диктовать условие задачи, как получал мгновенный и точный ответ на неё. Какого было его удивление, когда это был никто иной, как этот серб, с самого начала посеявший среди учителей какие-то подозрения хотя бы той заинтересованностью им Вингерфельдта… С подобной лёгкостью он получал отличные оценки по всем предметам. Этот день окончательно убедил Николаса в решительных действиях. Как обычно, он пришёл на лекцию профессора Новака, не имея ничего за душой кроме тетради для конспектов и ручки. Лектор проводил его суровым взглядом, как врага народа, после чего, дождавшись в первый раз всех, даже опаздывающих студентов, решился начать. Новак пребывал в весёлом расположении духа, но Николас сумел разглядеть злобные искорки в его глазах. Взгляд профессора всю лекцию пожирал серба… Новак начал как всегда тихо, неопределённо, постепенно повышая голос, и заходя откуда-то издалека. Он наизусть рассказал всю историю электричества в довольно сжатом формате, и, окончив вступление, перешёл к делу, не отрывая взгляда пронзительных глаз от лица сосредоточенного Николаса. - Все мы знаем, как востребован стал в наше время постоянный ток – люди наконец-то нашли ему применение, стремясь направить его энергию всецело на благо человека, и стараясь для этого не покладая рук. Появилось много причудливых вещей, люди изобретают, сочиняют. Достаточно сказать, что сам Александр Вингерфельдт, это уже подсчитано, где-то раз в полтора месяца берёт патент на новое изобретение и спешит во чтобы то не стало его реализовать. Однако среди нас есть люди, - он выразительно взглянул на Николаса, и все поспешили повернуть лица к нему. – Которые считают совсем по-другому. Они предлагают абсурдные идеи по поводу использования опасного переменного тока, причём, что я замечу, эти люди столь невежественные в электричестве, смеют заявлять это с таким видом, словно бы они уверены в своей правоте на все сто процентов и знают наперёд, как и что будет. Для чего я об этом вам с таким пылом рассказываю? Чтобы впредь не возникало подобных кощунственных идей, я готов продемонстрировать вам, как ошибаются эти люди и доказать всю опасность переменного тока для человека. После этих эффектно сказанных слов профессор Новак начал читать длинную лекцию о переменных токах, иногда останавливаясь, чтобы что-то показать или продемонстрировать на своих изобретениях. Да, это произвело большой успех в аудитории! Один лишь Николас молчал, пожирая глазами преподавателя, но оставаясь совершенно невозмутимым. У всех уже не осталось никаких сомнений к концу лекции о правоте Новака, однако Николас остался Николасом. Серб после окончания занятия вышел абсолютно ни о чём не тревожась, ни сказав ни слова, думая о чём-то своём, далёком. Профессор с лицом победителя проводил его фигуру до дверей, мысленно торжествуя. Николас резко обернулся, и, взглянув в лицо Новака выпалил единственную фразу, стоя в дверном проёме: - И всё-таки я прав – и я создам первый в мире двигатель, работающий на переменном токе! Удивлению Новака не было предела, когда он это услышал, вновь порывы ненависти и ярости охватили его – но выплеснуть их было не на кого – Николас ушёл, твёрдо веря в свои слова. И этой его неожиданно посетившей идеи не суждено было остаться лишь на словах - он будет посвящать ей всё своё время. Высказывания Новака лишь подстегнули Николаса к новым открытиям, навстречу которым он так смело шагал….

У котэ понравились забавные мордочки мышей. У кролика тронула бочка...

Клуни просто няшка! В первом рисунке понравилось выражение эмоций игроков. + 1

Графика симпатична. Особенно понравился котяра. Прекрасен!