Генерал

Глава двадцать седьмая И снова август 1908 года, без которого невозможно всё наше дальнейшее повествование. Перед нами теперь совсем другой исторический момент – можно сказать, с него и пошла вся история современной авиации. Изобретатели избрали верный путь из тысячи невозможных. И этот единственный путь имел и решение, и всё. Когда-то говорили, что аппарат тяжелее воздуха не способен подняться в воздух. Завистников и клевещущих людей, «специалистов» (как их презрительно называли практики и изобретатели) было слишком много, но не настолько, чтобы истина не смогла пробиться. Специалисты во весь голос твердили свою устоявшуюся теорию, вместо того, чтобы проверить её на деле. Но, как говорил Альберт Эйнштейн, всегда найдётся человек, который не знает, что то, или иное мероприятие невозможно, и вот как раз он и сделает открытие. Такими открывателями оказались Уилбер и Орвилл Райт. В то время как Орвилл готовил свой самолёт для показательных выступлений в Вирджинии, в Америке, Уилбер полетел во Францию доказать всему этому заблуждающемуся миру, на что способен он и его брат. Недалеко от Парижа и суждено было состояться этому мероприятию. Которое, несомненно, привлекло не меньше народа, чем мероприятие Вингерфельдта по поводу своей несчастной лампы накаливания. Надо было доказывать всему Французскому аэроклубу, кто тут прав, а кто виноват. Рассудит время. Что оно и сделало в этот раз, решив не подводить людей и истину. Денёк выдался весьма холодный, и Гай бы наверняка продрог до костей, если бы его не согревала одна-единственная мысль, ради которой он, собственно, тут и оказался. Поплотнее захлопнув свой пиджачок, который выглядел далеко не пёстро и не выделяясь среди действительно джентльменских нарядов, он скромно стоял в стороне, но это нисколько не убавляло для него цены всего происшествия, которому суждено тут случиться спустя некоторое время. На монорельсовой дороге, которую тут пришлось проложить ввиду особенностей местности, стоял огромный планер с бензиновым двигателем. Из-за хвоста самолёта виднелась недовольная фигура Сантоса-Дюмона, который до победного не сомневался в том, что именно он – пионер авиации. Не уменьшая его заслуг в этом деле, скажем, что это частично так и есть. Этот господин сегодня выглядит, как истинный франт. С некоторым отвращением он смотрит на Уилбера и спешит отвесить: - Как дела у вас, господин? Да-да, пред Вами тот самый человек, который первым совершил полёт. А вы должно быть, один из тех самых братьев Райт? Вы уж извините, ведь я во всём уже вас опередил. Только пионеров всегда бывает несколько. Редко, когда удаётся что-то открыть – и причём только одному изобретателю. Отсюда и все 600 исков Александра Белла, что подарил такую бесполезную игрушку мира, как телефон, или какого-нибудь Свона, что опять же приложил усилие к изобретению лампы. Их было много таких. Действительно изобретения делали гении. Уилбер никуда не спешит и он абсолютно спокоен. Ему безразличны все эти выкидыши своего недоброжелателя, и он спешит произнести вслух одну общую фразу: - Да, это вероятно именно так. Но только именно ваших результатов я и мой брат достигли ещё несколько лет назад до вас. - Я много об этом слышал, но только вот, ни разу не видел! – разводит руками Сантос-Дюмон. Это выражается на всём его лице. Лёгкая улыбка перекашивает в этот момент лицо изобретателя, когда он осматривает всю толпу собравшихся вокруг него людей. Ведь все пришли на него – на одного него. И он один может им что-то доказать. Вернее, не только им, но и всему миру с его капиталистическими законами. - Ставлю сто франков, что он не взлетит! – громко говорит Сантос-Дюмон, чтобы его все слышали и достаёт несколько хрустящих купюр из кармана своего сюртука. На нём надета кепка, скрывающая лысину на голове, глаза горят проницательностью, мужественное лицо освещается парижским солнцем справа. Выглядит он как гладиатор на поле боя – ни одной тени смущения в себе. Хотя, в душе у него, наверняка, всё клокотало. В этом Гай просто готов поклясться. Уилбер вовсю продолжает готовить самолёт к своему полёту. Удостоверившись, что всё на месте и ничто не отлетает, он только произносит слабо и тихо, так, чтобы его могли услышать лишь некоторые, стоящие близко люди: - Ну, с Богом! Затем он оборачивается назад и подаёт сигнал, чтобы рабочие отвязали верёвки, за которые держится самолёт на рельсах: - Полетели что ль? Он заводит бензиновый мотор, садится на своё место, и начинает разогревать свой планер к полёту. Лицо его абсолютно невозмутимо. Он знает, что делает. Уилбер что-то поворачивает перед собой и самолёт начинает ехать по рельсам вниз. Где-то на полпути он набирает достаточную скорость, чтобы оторваться от земли и взмывает вверх, к небесам. Удивлению на лицах стоящих тут людей нет предела. Никто бы не ожидал подобного увидеть здесь. Эти изобретатели скачут в будущее семимильными шагами, здорово опережая настоящее, но их это нисколько не волнует. Вот сейчас как раз такой момент настал. Но самое большое удивление, естественно, у Гая. Он стоит недалеко от фотографов, которые так здорово управляются со всей своей работой, успев в момент полёта запечатлеть это событие на плёнку. Журналисты уже начинают что-то строчить в своих блокнотиках, но видно просто прекрасно, что руки у них здорово трясутся от увиденного. Рядом сидит телефонист, который тут же спешит передать по телефону куда-то в контору: - Братья Райт совершили первый публичный полёт на моторном аэроплане! Все предыдущие достижения французов кажутся в сравнении с этим просто детским лепетом… Так совершалась история – в столь короткий период истории, на долю которого пришлось столько самых разных открытий и изобретений, облегчающих путь человечеству. Гай поплотнее запахнулся в свой плащ и с некоторым сочувствием и жалостью смотрел вверх, на это большое, огромное голубое небо, на которое ему так хотелось хоть когда-нибудь забраться! Холод сильнее обрушился на него, но валлиец и мускулом не дрогнул. Ему было сейчас не до этого. Провожая взглядом моторный аэроплан братьев Райт, он, наконец, осознал, что является свидетелем того, как сейчас делается история. Пройдёт ещё немного времени, и такие вот самолёты станут такой же простой и обыденной вещью, как например, сейчас были свечи. Именно, что были. Дожить бы до этого момента. Почему он сейчас вспоминает о своём полёте в Праге? Небо, эта недоступная для него среда, и меж тем притягивающая этой своей таинственностью, вновь проникло в его душу, возродив впечатления этого давно минувшего дня. И заодно некоторые из воспоминаний – столь важных для него. Что же сказали ему эти воспоминания помимо эмоций? Мгновенно глаза Гая загорелись какой-то новой силой, когда он что-то вспомнил важное. Ведь, если он сумел уговорить Вингерфельдта, что авиация – это как раз та самая отрасль промышленности, на которую можно ставить ничуть не боясь, то значит, себя уговорить и того легче. Ведь это его мечта – побывать здесь и увидеть саму историю в действии. Вернее, это лишь полшага к мечте. Он, истинный забытый романтик, как и его старый друг – часовых дел мастер Феликс, должен понимать, что это всё для него значит. Небо – эта загадочная среда обитания. Как иногда хорошо витать в облаках. А ведь он совсем не боится высоты – это ведь должно тоже отразиться на нём и его мечте. Может, он родился как раз вовремя? Вдруг – это дело всей его бесполезной и никчёмной жизни мелкого служащего компании? Что толку, что он, Гай, держит в руках все нити управления компании. Что толку, что все рабочие, все предприятия, у него словно в ежовых рукавицах, и что эта мощь сотрясает компании конкурентов? Если бы от этого было теплее, то тогда бы и жизнь прошла бы не зря. Отчего это ощущение гложет его так давно – на это валлиец ответить уж точно никак не мог. Гай смотрел на то, как этот аэроплан Уилбера Райт делает крутой вираж, разворачивается и летит обратно. Сейчас, это, наверное, для него просто триумф! Он доказал всему свету, чего он здесь стоит. Явно он необычная личность. И уж его-то жизнь точно прошла не зря. В этом сомнений нет. Сейчас его ничто не тревожит – пусть нервы портят себе всякие Сантосы-Дюмоны, с которыми они, братья Райт, настолько различны во взглядах, во сколько Южная Америка ближе находится к Европе. Великий исторический момент! Но он уже свершился, завтра о нём напечатают в газетах, а через некоторое время всякие писатели будут восхвалять его на страницах своих книг. Тем временем аэроплан, управляемый решительной рукой Уилбера, идёт на посадку. Громко жужжит его бензиновый двигатель, поднимая огромный ветер позади себя. Кружится пропеллер, и медленно он начинает сближаться с землёй. Никто из стоящих тут зрителей ничего не может сказать вслух – настолько все поражены этим событием, свершившимся прямо у них на глазах! Ветер от аэроплана сдувает у многих шляпы, и те, в чьей принадлежности они находились, спешат их поднять, однако, не унимая своих чувств и своего искреннего удивления. Глаза лихорадочно следят за этим аппаратом, постепенно садящимся на землю и подминающим под себя траву. Некоторое время он ещё едет по земле, собирая все ямы и кочки, машину здорово трясёт, и Гай невольно вспоминает, как он так же первый раз в своей жизни взлетал и так же все эти кочки. От проезда по ним казалось, что ещё чуть-чуть, и весь аппарат развалится на части. Довольный собой, Уилбер вылезает из своего аэроплана, ловко спрыгивает на землю. Уже ни у кого сомнений не остаётся – кто же истинный король всей этой авиации! И конкурентам уже ничего не остаётся, как просто грызть себе локти от зависти, что им, например, такое никогда уже не удастся. А ведь такие же испытания такого же аэроплана скоро начнутся в Америке… совсем скоро! - Мистер Райт, вы понимаете, что вы с братом просто совершили чудо! – вдруг в сердцах восклицает один из журналистов, что случайно тут оказался рядом. Мгновенно все люди прессы вспоминают, зачем они здесь, и обступают этого единственного человека со своими расспросами и восхищениями. Это воистину его день, день Уилбера Райт! Разве когда они с братом начинали мастерить свой планер, они могли догадаться, к чему всё это приведёт? Гай так же быстро оказался выброшенным за борт и просто стоял в стороне, наблюдая за действиями прессы. Отовсюду слышались восклицания и восхищения этим подвигом человека, как запустить машину в воздух. Конкуренты поспешили разъехаться, и лишь любопытных зевак становилось всё больше и больше, поняв, что они могут пропустить много для себя важного. Главное, не упустить своего момента! Это была единственная мысль, пронёсшаяся в мозгу Гая, наблюдавшего за кучкой людей в стороне. Уж кто-кто, а уж он своего упустить не должен! Вдруг что-то да получится. Он скомкал находившуюся в кармане бумажку с адресом того самого продавца, знакомого с этими предприимчивыми американцами. Если упустить момент, он больше никогда не достигнет своей мечты! А ведь так хотелось хоть раз в жизни поплыть по течению! Сколько ещё страданий выпадет на его долю? Мало ему того, как судьба безжалостно кидала его из стороны в сторону? Ждать пришлось довольно долго, и Гай невольно стал переступать с ноги на ногу, чтобы хоть как-то согреться. Нет, ради своей одержимой мечты он готов упрямо выдержать любые холода. Лишь бы не оказались напрасными его ожидания! На какой-то момент, стоя здесь, он настолько ушёл в себя, что забыл уже обо всём на свете. Очнувшись, он вдруг осознал, что может потерять то, чего столько ждал, в один миг. Гай рванулся вперёд, но к своему удовлетворению заметил, что ничего страшного не произошло. В конце концов, народ (в основном, это были как раз люди прессы), вдоволь удовлетворив всё своё любопытство, решили разойтись по домам после того, как Уилберу Райт наскучило отвечать на их глупые вопросы. Теперь же он остался почти что один, не считая рабочих и организаторов сего мероприятия, в обязанность которых входило довести всё это дело до конца и не оставить самолёт в Париже. Гай вдруг осознал, что это как раз его шанс, и поспешил показаться на глаза. Уилбер некоторое время раздавал приказы возле своего аэроплана, затем, уперев руки в бока, стал что-то пролистывать у себя в записной книжке. Для него боевое крещение уже прошло – причём с успехом. Осталось того же добиться от своего любимого брата. Теперь все испытания и волнения были позади… Гай осторожно подошёл сзади этого человека, долго размышляя, как бы не показать себя наглым. Его привычная решительность улетучилась с последним шагом. Пульс участился, он сам вдруг резко заволновался, боясь показать себя с плохой стороны. Но, поняв, что так он точно не добьётся всего того, чего хотел, решительно протянул руку, и потрогал за плечо стоящего впереди человека. - Извините… - решил было начать Гай, как к нему быстро обернулся с усмешкой на лице Уилбер, польщённый этим вниманием к своей персоне. - А, это Вы? - Вы что, знаете меня? – удивился валлиец. - Как не знать хитрейшую лису Европы, которая всё предвидит, всё поймёт, и всё разузнает? Я ведь ещё и газеты читаю, милый мой друг. И знаете, что ещё, маска такого робкого и застенчивого паренька Вам не к лицу. Верните себе прежний облик, я ведь не кусаюсь. - Ну и слава Богу! – Гай вздохнул с некоторой улыбкой. – Наверное, я должен всё-таки сообщить причину, по которой дёрнул Вас за плечо. Надеюсь, я не сильно отвлёк вас от ваших дел? - Если б это были дела! Реальные дела были в воздухе. Здесь же я просто показываю, что я важная персона, и меня ни в коем случае не надо выводить за борт. Так что Вы хотели-то? Стучит барабанная дробь. Снова почувствовав себя в роли служащего компании Вингерфельдта, Гай в какой-то миг сильно собой возгордился, придал себе привычное расположение духа. Но самая главная черта его лица – это полуулыбка, мгновенно отсылающая его к оптимистам, к которым, он впрочем, относился бы и без неё. Быстренько продумав с чего начнёт, Гай хотел было уже начать разговор, как почувствовал. Что у него встал ком в горле. Назвать Уилбера обычным человеком он не мог. И это-то и мешало начать разговор! Вместо желанной уверенной речи в ответ вырвалось что-то неестественное, причём на вдохе: - В общем-то… Если всё объяснить парой слов, - Гай мысленно обругал себя за робость, вспомнив, кто он есть на самом деле. Это придало ему уверенности, и он, наконец, заговорил так, как всегда говорил со своими знакомыми. – У меня была давняя мечта. Она заключалась в том, чтобы побывать в небе. Это звучит по-детски и глупо… - Ничего не по-детски! – возразил собеседник. - Кто бы говорил! – усмехнулся Гай. – Но тогда я не знал никаких братьев Райт, и тем более был невежественен в тех вопросах, что касаются продвижения человечества вперёд. Потом в Праге состоялся публичный полёт одного из таких любителей авиастроения. - А! – вдруг загорелись пониманием глаза Уилбера. – Значит, докатились… - Именно, что докатились! Человек, что управлял этим чудом, послал меня в магазин к какому-то продавцу, а последний меня к вам. Усмешка на лице Уилбера стала более явной. Он снял кепку, и несколько минут посвятил тому, что бы его расправить. В это время Гай обратил внимание на лысину на его голове. - Продавец? И к нему вас отослал этот некто авиа-любитель? Ну-ну, никогда бы не подумал, что такое возможно. Но, наверное, это очень важные люди, раз они всё-таки сделали то, о чём их просили. - Жизнь – это не то, что логично произошло, а то что нелогично происходит, - пожал плечами Гай. – Ну, а если короче, посмотрев на ваш полёт, я вдруг загорелся желанием взлететь в небо. - Ну, а я-то тут причём? Напильник дам вам в руки, а дальше мастерите свой собственный аэроплан и пожалуйте в небо! Я что, против, что ли? Или Вы, господин Гезенфорд, решили, будто я выдаю лицензии на полёты? - Было бы весьма неплохо, - скромно ответил Гай, на миг призадумавшись. – Но чтобы построить что-то действительно важное, я должен понять, как оно работает и как оно устроено, я думаю, я прав? Ведь господин Гезенфорд это не мистер Райт, и он не гений авиации, и тем более понятия не имеет, как управлять такой огромной махиной, и как заставить взлететь её в воздух! - А, Вы решили использовать мою благосклонность и думаете, что я покажу вам все свои возможности! Вы хотите, чтобы я вас задарма научил летать? Помните ту историю с Икаром? Гай негромко, и даже несколько вымученно, рассмеялся. Ему стал нравиться этот легендарный человек, с которым его так случайно свела судьба. Уилбер тем временем стал продлевать свою логическую цепочку выводов, не спуская с себя этого вида покорителя небес: - Вам бы всё на готовеньком. Раз изобрели самолёт – так зачем же его изобретать вновь, не правда ли? Я уже вынес вам свой вердикт. Уши Гая резко насторожились при этих словах, но заметив, что улыбка не спала с лица изобретателя, он понял, что ничего плохого ему не будет за этот разговор. Почесав у себя в затылке, Гезенофорд приготовился слушать своего собеседника, который, тем временем, ещё и успевал следить за своим изобретением. - Вот что, - тихо, и тоном, не терпящего возражений, начал Уилбер. – Я буду во Франции ещё несколько дней. Должен же я посмотреть весь этот Париж, и в особенности его главную достопримечательность, не правда ли? Но ввиду того, что я там не целыми часами напролёт буду таскаться по городу, я могу уделить вам немного времени. Вы мне понравились, и я искренне рад нашему с вами знакомству, так что вот. Я предлагаю пройти вам через испытание. Я покажу Вам пару уроков вождения своего изобретения, а там посмотрим, что будет. В конце концов, Вас же судьба иногда забрасывает в Америку? - Часто, - глухо откликнулся Гай. – Но как-то уж мы с Вами больно быстро договорились! - Это подозрительно! – рассмеялся Уилбер. – Но с этим ничего не поделаешь. Мне, чтобы Вам довериться, нужно было обладать гораздо большим количеством временем. Ну, я надеюсь, вы ведь не растащите мой самолёт по винтикам и не додумайтесь угнать его, верно? Значит, считайте, что мы договорились. Следующее утро в Париже, после двухдневного перерыва (другого названия валлиец не смог придумать этому), после громких газетных заголовков, оскорбляющих скептиков, окончательно рассеяло все сомнения Гая и всю его «Меланхолию». Он ждал этого утра с вожделением, на которое только был способен. Он до сих пор не мог поверить своему счастью. Сначала всё это казалось жалким сновидением, но по мере того, как он начал воскрешать факты в своей голове, он понял, что такое бывает только в жизни. Значит, так надо было. Гай усмехнулся сквозь зубы. Как же наивно звучало это заявление Уилбера! Ведь он доверился, можно сказать, первому встречному человеку! Нет, не так. Гезенфорд несколько минут задумчиво смотрел в окно гостиницы, в которой проживал. Ведь он, Гай, далеко не первый встречный человек – глава величайшей компании века, здорово разрекламирован в среде этих узких лиц, в основном связанных с бизнесом и изобретательством. Кроме этих людей его никто не мог больше знать. Знали лишь те, кому нужен был Вингерфельдт или какая-то выгода, но любые сделки свершались через его руки. Не такой уж и обычный человек. Его знали все, но не знал никто! Всю свою жизнь ему приходилось проживать с какой-то тайной в душе, о которой он никому почти не мог поведать. Он относительно равнодушно относился к суждениям других о себе, если только не пренебрежительно. Проживая всю свою жизнь волком-одиночкой, он, пожалуй, так бы и не отказался завершить её. Знал бы он только, что у его жизни совсем другие планы… Поняв, что момент истины для него настал, Гай мгновенно спустился с лестницы гостиницы, выбежал из здания. Где-то на полпути к назначенному месту он на бегу выхватил у мальчишки, выкрикивающего новости, газету и хотел было помчаться дальше, уже успев просмотреть несколько строк из печатного издания, как вдруг ему на плечо опустилась чья-то мощная рука. Гезенфорд обернулся, и просто замер на месте. - Не узнаёшь? Высокий человек в цилиндре и с некоторым угрюмым выражением лица резко оскалил зубы на Гая, и расплылся в неожиданной улыбке, которая, казалось бы, совсем ему не свойственна. Человек слегка наклонил голову, ожидая ответа, но списав всё на изумление Гая, он решил начать разговор первым. - Ты куда-то торопишься, а, Гай? Не можешь уделить всего пяток минут своему бывшему товарищу? Или я уже тебе не товарищ, а? Как будто ты бы что-то мог сделать тогда без меня! - Я… вас… не знаю! – выпалил, заикаясь, Гай. - Знаешь, знаешь, - загадочно качнул головой человек. – Просто забыл. А? Краткосрочная память? Жаль. Мне так не хочется напоминать тебе все эти весёлые моменты – ты ведь знаешь, о чём я говорю, правда? Я не буду нагружать тебя окончательно, но мой тебе совет – держи ушки на макушке, и следи, как бы твоё прошлое не подавило твоего будущего. Человек громко рассмеялся, после чего убрал руку с плеча до сих пор не понимающего времени Гая. Он снял цилиндр с головы, после чего сделал два шага вперёд, но затем, для большего эффекта обернулся, прищурил глаза, и процедил сквозь зубы уже злобным тоном: - Вор! Неужели ты забыл наш Кодекс Чести? А по долгам надо иногда платить. И лишь самые неблагодарные люди боятся этого сделать, - он специально выставил на свет свою шею, которую пересекал огромный шрам. Человек вновь усмехнулся, и в уголках его рта показались золотые зубы. – Это всё на твоей совести, дорогой друг. Помни об этом, прежде чем встречать старых друзей. Человек повернулся и поспешил уйти, оставив Гая одного бороться со своими страстями и впечатлениями, разом скрутившими его. Гезенфорд начал долго лихорадочно размышлять, вулкан воспоминаний обуял его, и он просто несколько минут не мог сладить с собой. Голова раскалывалась, сердце бешено стучало, глаза лихорадочно блестели. Он остановился возле одного здания, пытаясь отдышаться. - Молодой человек, вам плохо? - Нет-нет, всё… нормально. Гай присел на корточки и стал долго думать, глядя вслед проходящим пешеходам. Тогда он окончательно выбросил из головы все остальные события, оставив место только для своих живо трепещущих воспоминаний. Почему это должно было случиться? Чем он провинился? Почему над ним так издевается судьба? Что он ей такого плохого сделал ещё тогда, в детстве? Валлиец закрыл глаза, пытаясь отогнать страшные картины воспоминаний, но добивался прямо противоположного момента. Ощущение, будто бы он совершил какое-то страшное преступление, которое теперь преследует его по пятам. Нет, я ничего не делал. Моя совесть чиста, - пронеслось в голове Гая, пытавшегося успокоиться. Этот человек… Неужели теперь его что-то ждёт? Из кармана выпали карманные часы, и Гай смущённо подобрал их с тротуара, взглянул на время. Именно оно его окончательно успокоило, вернее, хотя бы на миг отогнало все те странные воспоминания, которые он бы так мечтал выкинуть из своей головы. Уилбер, задумчивый до предела, долго ждал своего нового знакомого. В какой-то миг ему показалось, что он так его и не дождётся, но дело принципа заставило подождать Гая ещё немного. Решение оказалось верным, и вскоре прибыл сам запыхавшийся Гезенфорд. - А вы не слишком-то пунктуальны! – упрекнул он его. - Просто со мной свершилось страшное потрясение, - оправдался Гай. – Я должен был попасть к вам вовремя по моим расчётам. Но я не могу предвидеть всех событий. - Да уж. Мы не в силах перепрыгнуть через себя. Я полностью с вами согласен. Пройдёмте! Надеюсь, это не сильно отразится на вас, ведь вы славитесь в узких кругах остроумием и цинизмом. Сейчас я вижу перед собой совершенно другого человека. Один из знаменитых братьев Райт захотел во чтобы то ни стало провести испытание этого молодого человека. А что до последнего, то тот и вправду пытался переключиться с грустных мыслей на хорошие. В конце концов, он же всегда был таким оптимистом! Ничто не должно ему помешать стать им ещё раз… Уилбер сел в аэроплан вместе с Гаем, буквально по ходу полёта разъясняя, для чего нужно то или иное приспособление для управления. Гезенфорд подозрительно прищурил глаза. - Что ты хочешь мне всем этим сказать? В этом и заключается моё испытание – в полёте? Я ведь слышал ту историю, что вы с братом даже своего механика не допускали до управления своим аэропланом. - Кто тебе сказал, что мы допустим? В чём заключается испытание? Увидишь. Я думаю, ты вполне оценишь мою шутку. - Американцы плохо шутят, - подметил с язвой Гай. – Я это хорошо знаю. - Но американцы тоже разные бывают, - возразил Уилбер. – Ты и сам всё поймёшь со временем. Или ты уже себе не доверяешь? - Я уже никому в этом свете не верю, - усмехнулся Гай. Он перестал быть похожим на себя. Прежний Гай растворился в потоке событий. Гезенфорд сейчас себя чувствовал всё тем же мальчишкой прозябающим в трущобах, и… нет! Этого нельзя ни в коем случае вспоминать. Иначе он не настроится на свою волну. Ни в коем случае. Холодно. Тоскливо. Где ты, прежний Гай? Моторный аэроплан взмывает всё выше и выше, выделывает некоторые фигуры, и Уилбер демонстрирует отличную управляемость полёта, делая то круги в воздухе, то «восьмёрку». Примерно это же он показал пару дней назад. Затем аэроплан снова начинает набирать высоту, но вместо того, чтобы совершить что-то оригинальное, можно так сказать, со своей высоты резко припустил вниз, как с горки, только воздушной. Уилбер с насмешкой взглянул на сидящего Гая, мысли которого действительно витали в облаках с самого начала этого полёта. Тот едва успевал следить за всем, настолько на него всё это подействовало. Спустив аэроплан на маленькую высоту, Уилбер Райт поспешил задать тот давнишний вопрос, который так будоражил его: - Ты запомнил то, о чём я тебе говорил? Этот рычаг – для торможения, этот выкручивает крыло… Надеюсь, мне не надо объяснять тебе суть «крутки крыла»? - Об этом уже и так наслышан весь мир, - слегка усмехнулся Гай. Но Уилбер был серьёзным. - Я не шучу. Если что-то не ясно, лучше это разъяснить именно сейчас, чтобы потом не было поздно! - Ага! Испытание! – но тут же Гай понизил тон, и стал серьёзным. – После того демонстративного полёта в Праге… - Этот полёт – сущая ерунда! – махнул рукой Уилбер. – Они взяли какую-то тарахтелку с пропеллером и выдали это за наше изобретение. То, что им удалось взмыть в воздух, ещё ничего не доказывает. У них не было даже системы управления! Гай взглянул на своего собеседника и не мог не заметить, как солнце чётко освещает его решительный профиль. Весь его вид говорил о том, что он готов к грандиозным свершениям. Уилбер вновь мельком взглянул на Гая, и последний увидел в его взгляде некоторую обеспокоенность и задор: - Вот смотрите: высота здесь небольшая. Я думаю, пару минут вам явно не должно хватить на то, чтобы угробить моё изобретение. К тому же, я тут рядом сижу, так что, по идее, ничего не должно случиться. Если я уступлю управление аэропланом, протестов не будет? - А бензин? – сощурил глаза Гай. - Я скажу, когда следует прекратить полёт. Так по рукам или нет? - А это всё без денежной основы?! - Ты несносен, Гай. Хуже того «носорога с Уолл-стрита»! Известный грубиян, понимаете ли… Хорошо, раз на денежной основе. Какова ваша цена? Один или сто фунтов? Что? Пятьсот? Пять? Гай поморщился при этих словах, ибо услышав такое странное сопоставление, он невольно вспоминал об одном человеке из своих воспоминаний. Однако, виду он старался не подавать, посему сидел абсолютно спокойным на месте. Затем протянул руки к рычагу. - Можно? - Давно бы уже пора! – проворчал Уилбер. – Лезь в дудку, не позорь державу! Он отклонился, Гай быстро прошмыгнул на место своего собеседника и взял управление аэропланом в свои руки. Мгновенно поняв свою ответственность, он начал быстро соображать, что и куда поворачивать. На словах это казалось просто, а вот на деле – пока найдёшь нужное себе… Моторный аэроплан резко взмыл вниз, - Гай перепутал один рычаг с другим, внешне очень похожим, и вместо верха полетел вниз. Кое-как справившись со своим положением (даже без вмешательства Уилбера!)он понял, что попал в воздушную яму – по тому, как резко заложило уши у него и его спутника. - Дорога будет недолгой, - с некоторой долей чёрного юмора пробормотал Гай, пытаясь сосредоточиться на управлении самолётом. Разные чувства переполняли его в тот момент. Но самое интересное – в них не было страха, а лишь какая-то уверенность и волнение, которые продолжали вести друг с другом борьбу внутри Гая. - Попроще, попроще, - вставил своё слово Уилбер. – Не надо лишней суеты и напряжённости. Когда что-то действительно будет непонятное тебе, тебе как раз и не хватит внимательности, которую ты с таким уроном для себя расходуешь сейчас! Гай стиснул зубы и удержался от комментария, готового сорваться с его языка. Легко тебе, Уилбер, так говорить! Ведь ты всю эту систему управления знаешь досконально! А он только первый раз сел за управление аэропланом! Аэроплан выровнялся и стал лететь прямо, затем гай немного завернул его, и тот сделал круг, пусть не такой, какой тут выделывал Уилбер пару дней назад, но всё же. Один из знаменитых братьев Райт с некоторой усмешкой взглянул на Гая: - Я смотрю, получается! Так и меня обогнать можно! – в его глазах вспыхнули весёлые искорки. - Не каркай! – отрезал Гай, и потянул руку за следующим рычагом… Аэроплан резко устремился вниз, а из-за низкой высоты сделать уже ничего нельзя было. Гай стиснул зубы, ожидая «мягкой посадки» на траву и кочки, которые были хорошо видны по мере их приближения к земле. Уилбер пролез вперёд, и резко потянул один из рычагов на себя, по ходу объясняя: - Чтоб было нам легче падать! В следующий момент аэроплан вместо прямого врезания в землю ещё несколько метров проехал параллельно с землёй, затем коснулся её, постепенно заглушая скорость, и собирая все попутные кочки и камни. Когда же наконец аэроплан остановился, в лицо отважным пилотам полетела пыль. Гай сплюнул. - Посадка была мягкой, - вставил слово Уилбер, отдышавшись. – Всё-таки всё не так уж и грустно. Я думал, будет хуже. - А вы всегда с братом даёте управление в руки первым встречным лицам, которые вами интересуются? - Вы – не первое встречное лицо! – подчеркнул Уилбер, вылезая из аэроплана. – Хотите продолжить дальнейшие опыты с самолётами? - Да! – с жаром крикнул Гай. - Тогда встретимся в Америке. Может, ещё и самолёт у нас с братом закажите. Успех уже пошёл у нас! – подмигнул правым глазом Уилбер, а затем рассмеялся. – Только не пускайте пыли мне в глаза! … Домой Гай пошёл восторженный и радостный, но, едва он прибыл, как снова его сковало то страшное чувство жутких воспоминаний. Они атаковали его со всех сторон, и лишь сон спас от прегрешений прошлого. Высокий человек в цилиндре всё не выходил из головы! Демонстрационные полёты Орвилла Райта, брата Уилбера, начались 3 сентября 1908 года в США. Один из них продолжался более часа, и это произвело сильное впечатление на американских военных. По условиям контракта самолёт должен был перевезти пассажира. 17 сентября Орвилл взял на борт лейтенанта американской армии Томаса Селфриджа (хотя создатель мотора Чарли Тейлор очень хотел, чтобы пассажиром был именно он). На высоте 30 м пропеллер самолёта раскололся, и аппарат рухнул на землю. Чарли первый прибежал на место трагедии и вытащил из-под обломков Орвилла и его пассажира. Томас Селфридж погиб, став первой жертвой авиакатастрофы. Пострадавшего Орвилла увезли в больницу, а потрясённый Чарли рыдал как ребёнок и успокоился лишь тогда, когда доктор заверил его, что жизнь Орвилла вне опасности…

Угу, поэтому очапатки с приставками "не" вместо предлога "не" к глаголам очень даже повторяются часто. Следующую главу я отредактирую тоже, не смотря на текст из-под пальцев. /facepalm незнал - я писала об этом выше Дело не столько в косточках, нужно уметь говорить человеку правду. при этом не поливая его грязью. Тоже своего рода искусство. Дипломатия, да!)

Не с глаголами, деепричастиями, причастиями пишется раздельно. Может, потому и ошибок ты не видишь? У меня в книге их полным-полно Приму совет к сведенью. Даёшь текст в ворд! И там не будет такого страха.

неважно, кто ты. Форум русский - и пиши на русском (Америку открыла, м?). В общем я надеюсь на убирание глагольной рифмы и ошибок, да.

Буду ждать. К концу книги, да))

Год - не год назад, но орфография должна быть всегда хороша. Мы же русские, ок?Чёрт, эти строки пишет еврей

А пока один из заказов: Шарлин Йи

Да ну вас. Литературу читаем и не так - и живы. Рэдволл читаем - и живы. А тут прям страх какой! Впрочем, ваше дело Алсо, читай частями.

Советую следить за пунктуацией и орфографией Смутил сей оборот. Как часто пишут, глагольная рифма - не есть хорошо. Ритм стихотворений (не стихов, если правильно говорить!) улавливается неплохо. В общем, по диагонали читая, испугалась от обилия ошибок, ты в ворде стихотворения пишешь или сразу сюда вбиваешь? А идеи неплохие, да.

В начале следующей недели, ок? У меня всё распланировано пока, и пока тоже заказы - надо справиться со всем до понедельника. А там попробуем

Не для слабонервных.) Ну, не абзац же один размещать. Это же измывательство. Серьёзный труд и выглядеть должен внушительны. Лентяи вы!

Этот милый клевер и такой чудесный синий фон) А я всё думала, откуда эта прелестная аватарка?

Спасибо. Сейчас мне хочется стремиться к реалистичности)

Утяжелим Ага, сейчас!) А впрочем, спойлерить не буду. Блин, я про лампочку книжку написала, а какой-то параграф про неё нам на физике почитать не могут дать! Ну вообще там огромная заварушка со всеми магнатами будет, это я обещаю.) А в общем, неожиданность будет.

Коша это, да.) Не знаю, где он там на козу похож У них и нос подлинней, и глаза другие (особенно зрачки:) и размер)

Меня забавляют эмоциональные отклики, да)) Особенно, если учесть, что в сети они не имеют никакого смысла) В общем - пора писать критику, а то я обижусь, а это чревато последствиями. Глава двадцать шестая Генри Читтер сидел на своём стуле и периодически вздыхал о чём-то далёком, словно бы где-то прошла вся его громкая жизнь. Словно бы он что-то упустил. Потеряв большую часть своей прибыли – ведь он устроил монополию газовых компаний! – Читтер постепенно приходил в себя, пытаясь осознать причины своего поражения. Он долго барабанил по столу, а затем, чтобы хоть как-то отвлечься от своих чувств, он начал гладить котёнка. - Пусть так, - негромко произнёс Генри, смотря в окно. – Но я обещаю, что этот тигр с дома Моргана сломает себе шею на всех своих спекуляциях! Не мы проиграли. Проиграл Морган. А мы просто вышли на некоторое время из игры. Сейчас самое время зализать раны и укреплять свои позиции, готовясь к борьбе предстоящей. Пусть так. Но сам-то Генри прекрасно понимал, что это не может быть его победой! - Знаешь, - заметила, прищурившись, Илайхью. – По тебе не скажешь, что ты очень расстроен из-за потери такого огромного количества своей имеющейся прибыли. - Пожалуй, что даже так, - не стал отрицать Читтер. – Но ведь как иначе не могло быть с тем, кто так старательно пробивал себе дорогу наверх, зная цену всех этих фантиков. - Престарелый носорог из соседнего дома уже стар, чтобы продолжать вести борьбу. Да ещё на несколько фронтов! – заметила женщина, доставая сигарету. – Во время биржевой паники в Нью-Йорке он действовал исключительно на свой страх и риск. Силы уже начинают покидать его. - Но он по-прежнему силён! – возразил Читтер. – И этот 1901 год – не показатель! - Я говорю о недавно случившемся кризисе – ты ведь понимаешь, о чём я, да? Но если отодвинуть в сторону Моргана (что сделать почти невозможно) вырастают мощные фигуры Рокфеллера, Ротшильда, Астора. - Ротшильды – это нам, в Америке, не помеха, - Генри несколько секунд протирал глаза, пытаясь хоть как-то снять напряжение с глаз. – Астор? Джон Джейкоб Астор? Он простак и к тому же джентльмен. Нам он не интересен. А вот Рокфеллер… Ты слышала, что он тоже решился заняться электрической промышленности? А там ещё старые конкуренты в этом деле пока ещё не остыли от наших ударов! Читтер набил трубку табаком, и спустил котёнка к себе на стол. Задумчиво пуская кольца дыма, он смотрел на хронологию событий, им же составленную и лежащую у него на столе. Несколько секунд он изучал эту бумагу, после чего поспешил спрятать в один из ящиков стола. В глаза ему бросилась газета, лежащая на столе. Боль мелькнула в глазах Читтера. - Алекс! Алекс! Вин-гер-фельдт! – словно песню, слегка распел Генри. – А ты снова провёл нас всех за нос! Ай-ай-ай! Он глухо рассмеялся и взглянул в окно, где его взору предстала огромная, вечно спешащая куда-то толпа людей. Даже вечером здесь не затихает жизнь. Генри снова поднял глаза на Илайхью: - Зато спрос на золото растёт. Правда, я ещё не придумал, как можно это приплести к Алексу, но я вывернусь, поверь мне! Самое интересное начнётся впереди – прошлое оно от того и прошлое. Что уже прошло! Мы же будем смотреть вперёд, не так ли? Рано или поздно мы увидим землю! – глаза Читтера блеснули во тьме. – Если бы справиться мне со своим грузом ответственности. Морган небось, сейчас всё раскладывает свои пасьянсы. Придётся заняться метанием дротиков в карту – не поверишь, помогает! Илайхью слабо улыбнулась, но своими думами она была не здесь, а где-то очень далеко-далеко. Она закурила вторую сигарету, пуская кольцо дыма, но от этого ей легче так и не стало. Читтер, всё это время за ней наблюдавший, поспешил подметить вслух: - Ты ведь знаешь, что отталкиваешь людей от себя своими эксцентричными привычками? - Мне не нужны люди, - глаза её блеснули. – Когда они были, мне было только хуже. Сейчас я наедине с собой. И ничего страшного не происходит. Меня всё терзают думы. - А меня кошмары, - вдруг сорвалось с языка Читтера, и он себя невольно возненавидел за это. Женщина удивлённо взглянула на своего собеседника, ожидая увидеть что-то новое в его прежнем облике, и невольно поразилась страшной перемене в его лице. Чёрные круги под глазами, болезненно-белый цвет лица, как у смерти, глаза лихорадочно блестят во тьме, но прежняя их живость словно бы куда-то испарилась - Я думаю, ты прекрасно догадываешься, отчего все эти грехи ко мне привязались, - тоскливо произнёс Генри, искренне тоскуя по прежним временам. – Я вот уже не сплю пять ночей. Ничего с собой поделать не могу. И Вингерфельдт тут совершенно ни при чём! - Это всё воспоминания? – поинтересовалась настороженно Илайхью. - Да! – с жаром и некоторым раздражением воскликнул Читтер. – Я вижу снова и снова этого проклятого Нерста, чёрт бы его побрал! Я вижу Аляску, я вижу политые кровью деньги… - Ты знаешь о происхождении денег гораздо больше, чем сам Морган, - начала осторожно Илайхью, не решаясь расшевелить всего Генри к этой давно наболевшей у них на душе теме. – Поэтому ты в последнее время так боишься газет? - Что? Боюсь? Что там такого? – как-то растерялся Читтер. Илайхью протянула руку за газетой на его столе и указала на первую страницу. На ней явно были выделены Вингерфельдт и его помощники. Мало того! Ногтём Читтера была выделена фамилия того самого Альберта. Илайхью болезненно сморщилась. Да, это были больные воспоминания и для неё в том числе. Для них для всех. Тогда они все были рядом, а сейчас? Кто они? Сейчас у каждого своя жизнь, и все боятся точек их пересечения. Одна Илайхью стала общаться с Читтером, и то, по его инициативе. Все они пытаются забыть это время, но ничего не получается. Сбросив пепел с сигареты, Илайхью с самым холодным взглядом взглянула на Генри, словно бы что-то хотела ему сказать. Читтер весь напрягся. - Я не знаю просто, что делать. Мне сейчас плевать на все свои дела, на всё, что творится в мире! Я чувствую себя как преступник, которого ожидает из-за каждого угла наказание! - Это совесть, - угрожающим тоном начала Илайхью. – Ты всегда дрожал о своей биографии. Разве мне ли не знать обо всех её положительных или отрицательных моментах, а? - Если бы всё творилось так, как ты хочешь… - начал оправдываться Читтер. - Всегда есть лучшие пути к жизни! Ты сам выбрал свой путь. Посмотри на себя, Генри! Ты великий финансист и монополист, а разводишь тут такую ностальгию, словно бы в тебе осталось что-то человеческое! – с укором произнесла Илайхью. - Я всё-таки ещё сохранил что-то от своей прежней души! Во мне ещё что-то осталось! – затем Генри отложил в сторону трубу, поднялся со стула и подошёл к окну. – Какое сегодня звёздное небо. Давненько я не замечал этакой простоты! - Ты уходишь от главного вопроса. Я давно знаю тебя, и одно могу сказать, что человек, для которого людишки (да, именно так!) ничтожны и ничего не значат, не может говорить о каких-то человеческих чувствах. - Когда я умирал в трущобах, - Читтера уже стало нести. – Хоть кто-то вспомнил обо мне? Хоть кто-то из людишек помог мне? Они остерегались меня, они ненавидели меня! Презирали, хотели смешать с грязью. И ты хочешь, чтобы я ещё остался абсолютно равнодушным к этому?! - Я ничего не хочу! – резко крикнула Илайхьью. Глаза женщины сверкали, и в них отразилась боль. Та же боль воспоминаний. Она несколько секунд приходила в себя, потом отвернулась в сторону. Лампа чётко осветила её суровый профиль, который ей подарила эта жалкая судьба, и Читтер впервые испытал к ней какую-то жалость. Он на миг задумался о том, через что пришлось ей пройти, чтобы так важно сидеть в его кабинете. Эта суровость и чопорность так и останутся, вероятно, до конца её жизни. Но она сама выбрала свою судьбу. И последняя здорово истязала её, бросая из стороны в сторону. Вместо сердца у Илайхью остался кусок льда. Такой подарок ей принесла ранняя жизнь. Страшный поступок, совершённый когда-то давно навсегда оставил на ней отпечаток и заставил распрощаться со всеми благами жизни. - Ты ведь должен понимать, Читтер, что мы оба с тобой давно уже потенциальные висельники! – в глазах её появилось что-то весёлое. – На нашей совести висит множество подобных дел. Но меня заставила жизнь, а что заставило тебя – я не могу никак понять. - Никакие из нас не криминальные авторитеты! – возразил глухо Генри. – Мы всего лишь люди, и людьми останемся… - Если бы! – передразнила Илайхью. – Эта жизнь бросила нас так, что ни о каких благах нельзя и вовсе помышлять. Что толку от твоего возвышения в глазах всего мира? Ты по-прежнему остаёшься лишь мелким хулиганом, жалким бедным мальчишкой, шатающимся от голода и бедности, а стремишься стать таким же железным воротилой, как все эти магнаты. Но разве это твоя порода, Генри? Ведь у них нет сердца. - А разве у меня что-то осталось ещё? – он презрительно усмехнулся. – Разве я что-то сделал, за что меня можно считать добродушным и приятным человеком. Ты знаешь же, как я ненавижу этот мир! - Тем не менее, - отрезала Илайхью. – Ты сам идёшь в этот мир, несмотря ни на какие преграды и пороки, которыми изобилует свет. Разве я не права? Посмотри на себя со стороны, Читтер, разве здесь кроется твоё счастье? Ты не думал, почему тебя мучают кошмары, а? Генри взглянул на неё отсутствующим взглядом. Язва в его душе только разрасталась ото всех этих разговоров. И уже ничто не могло заглушить её или исправить… - А ты не думала, почему я хотел именно большего ото всей своей жизни? Почему я лезу туда, где только самые богатенькие правят?! Не думала, ты, которая сталкивалась с этой ситуацией в жизни?! – Читтер перешёл на резкие тона, ещё больше раздувая язву в своём сердце. – Ты бросила свою прежнюю жизнь из-за этого противоречия и ушла в неизвестность! Но я ещё хуже. - Не надо обо мне… - с мольбой в голосе попросила Илайхью. - Да нужна ты мне! Я говорю о себе. Я видел множество этих рож, которым были безразличны люди. Эти мешки с деньгами стали пупом неба и земли. Я думал об этом, неделями, месяцами, когда сидел на баланде из воды и прочей требухи. Люди презирали меня за это, они ненавидели этого бедного оборванного мальчишку Генри Читтера! О, знали бы они, что пройдёт время, и они все пойдут лизать фалды его мундира! Собственное образование казалось мне жалкой насмешкой над собой – когда я подыхал от холода и голода, работая всего за пару долларов то в канавах, то на транспорте. А ты ведь помнишь, что к тому времени случилось на транспорте. А этих долларов даже не хватало на то, чтобы купить себе нормально поесть, не то что снять какое-то жильё… - Но ведь ты же где-то жил до этого! – вставила тихо Илайхью. - Не перебивай! – резко окрикнул её Читтер. Глаза (да и душа его) полыхали стремительным огнём. Он что-то хотел доказать всему этому свету, борьбе с которым посвятил так много времени. Было видно, что этот бледный, как сметана, человек, ещё не всё закончил в этой жизни, что он горит желанием кому-то отомстить – но только вот кому? Если бы у него был бы на примете тот, против кого можно вершить козни, всё бы уже давно разрешилось. Какие там Морганы, Асторы, Рокфеллеры! Ведь даже они ничего собой не представляют, если мыслить в планетных масштабах, как именно и делал Читтер. Закурив вновь свою трубку, и затянувшись от неё, он решил продолжить свою речь, которая так прямо и лилась из него, так сильно давила на всю его сущность эта душевная рана! - Да, и тогда я решил всем отомстить. Я жил до этого хорошо, пока были живы родители. А потом в один миг всё развеялось и я оказался на улице. Один. Без жилья. Без денег. Без друзей. Но я не отчаивался. Тогда, по-моему, я и встретил Берга. Его всё по тюрьмам тогда таскали, весёлое было времечко! А потом золотая лихорадка… Дальше ты знаешь, Илайхью, ведь сама непосредственно принимала в этом участие. Читтер отвернулся от окна и взглянул на неё злобным взглядом, полным укора. Илайхью спокойно выдержала его, после чего Генри продолжил, как ни в чём не бывало: - Дела пошли в гору быстро. Я богател, но мне всё казалось мало. Я хотел сам стать одним из тех, кому стремился отомстить. - Зачем? – глухо спросила женщина. - Зачем? – переспросил раздражённо Читтер. – Потому как их легче низвергать с пьедестала, нежели копать снизу яму. Разве эти люди ведали о том, что такое голод, что такое, когда ты в мире остаёшься абсолютно один?! Нет. Им всё равно. У них есть только деньги. Эти фантики заменили им всю жизнь. Они развлекаются в своей Астории, тратят миллионы на всякие фееричные проекты. А я всего этого не видел. Да! Меня назвали правильно – выскочка! Кто бы мог подумать, что простой оборванец достигнет таких высот, и сможет затыкать рот самому Рокфеллеру! - Так что же сейчас тебя гнетёт? Всё же идёт строго по твоему плану! – напомнила Илайхью. - Что меня гнетёт?! Эти воспоминания. Я оказался в жизненном тупике. Я не знаю выхода из него, и мне представляется только плыть по течению, независимо от того, хочу я этого или нет. Судьба ещё не отстала от меня – она продолжает своё преследование. Но когда-нибудь я развернусь и дам ей бой! - Генри, и ты всерьёз веришь, что наступит это время? – Илайхью устало вздохнула. – Ты имеешь что-то более страшное помимо своих соперников? - Что там мои конкуренты! Все они не представляют ничего собой. Есть лишь Высшее Зло. И это зло поработило многих себе в союзники среди весьма нормального населения. Сколько нас таких, а Илайхью? Две Америки – богатых и бедных. Два мира в одном – не смешно ли это? – взглянув на спящего котёнка, Читтер как-то поутих, собираясь с мыслями. Но это ненадолго – ибо он решил довести весь разговор до конца. – В мире, где правят деньги, ничего не остаётся, как только им подчиниться. Да, сейчас ты что-то скажешь о человеческом достоинстве, но его нет и в помине… Он глухо рассмеялся. Наверное, это был смех над собой – потому как он любил высмеивать самого себя. Он насмехался не только над всеми, однако, эта черта нисколько его не красила в лице грядущей расы. - Да и эти фантики насквозь провоняли кровью. Ты думаешь, я не помню того памятного случая на Аляске? С этим пустым и тяжёлым металлом, за который люди довольно шли погибать? Я всё до сих пор гадаю, как я тогда там смог выжить… В нашем деле, каким бы оно ни было, вряд ли возможно обойтись без тёмной стороны… - Можно, просто ты не знаешь этого пути, - возразила Илайхью. Глаза Читтера метали молнии. - И это говорит мне та, что сама не побоялась взяться за ружьё и разом решить все свои горести? Что, тебе легче с тех пор стало? Ты теперь вынуждена скрываться ото всех, жить инкогнито. Это, по-твоему, счастье?! - Я делала это не так сознательно, как ты, не жалея сотни людей. Что, разве я не знаю, как ты добился такого могущества и богатства в свои молодые года? Ошибаешься! Не надо меня учить на моих ошибках. Что было, то прошло. Но до тех пор, пока ты не обретёшь хоть что-то человеческое, вряд ли ты сдвинешься из своего тупика. Ты будешь погрязать всё дальше и дальше. Опомнись, Генри! Разве этого ты всегда хотел? Ты сознательно рушишь себе жизнь. Ты сам себе враг, Генри! Вновь воцарилась пауза. Читтера всего трясло изнутри, он хотел что-то крикнуть в ответ, но лишь потом осознал, что уже не имеет слов. Мудрая Илайхью в чём-то была права. Он, превратившийся в мелочного и жадного скупердяя вряд ли заслуживает её сожаление, и тем не менее, он его получает сполна. Он взглянул на своё отражение в окне, и ему стало страшно, когда он увидел этого бледного бесчувственного человека с потухшими глазами. - И это… я? – шёпотом спросил он, не ожидая ответа. Альберт Нерст… Альберт! Почему снова он лезет в его воспоминания?! Читтер содрогнулся при мысли о том человеке, который приносил ему только болезненные воспоминания. Какое коварное прошлое! Разве можно забыть то время, когда за камень из металла проливали реки крови, когда человеческая жизнь казалась лишь насмешкой? Боже, как давно это было! И, тем не менее, Читтер вспоминал об этом времени с некоторым вожделением. Он прекрасно понимал, что именно там, на Аляске, он стал человеком, именно то место и время дали ему тот жизненный опыт, которым он пользуется и сейчас. Для него в какой-то степени это было золотым временем, несмотря на все невзгоды. Да, жизнь там требовала адреналина, когда ложишься спать, не знаешь, проснёшься или нет, и тем не менее, не так уж и плохо было то время… Забытую песню унесёт ветерок, Задумчиво в травах звеня. Напомнив, что есть на земле уголок, Где радость любила меня. Время, когда радость меня любила, Больше не вернуть ни за что никогда. Всё дальше ведёт исковерканный путь От места достойных побед. И тот уголок невозможно вернуть, Где честностью радость согрета. Читтер обернулся назад, и, столкнувшись с непроницаемым взглядом Илайхью, посмотрел куда-то в сторону. Беседе предстояло потечь немного в другое русло. Самое неприятное для него! Генри размял пальцы в кулаке и с выжиданием взглянул на Илайхью, ожидая каверзных слов. Но они так и не последовали. - Ты только подумай, этот самый Нерст, который раньше работал на нас, и которого мы подобрали на одной из станций с Бергом, теперь всемирная знаменитость! Теперь в учебниках напишут, что если бы не он, не видел бы мир новую лампу накаливания. Парадокс! – Читтер громко хлопнул в ладоши. - Ты сам изгнал от себя этого человека. Что я, не вижу что ли, какую ненависть ты испытываешь к этому человеку? Или это нечто другое? Разве ты забыл… - Да помню я! Ведь он спас мне жизнь, - Генри невольно всплеснул руками. – Я часто вижу это воспоминание, словно бы всё происходит наяву со мною. Этот кошмар меня мучает очень давно. Я чувствую себя отпетым преступником. - А разве это не так? – лёгкая усмешка мелькнула на губах Илайхью. - Разве я так похож на кровопийцу, которому безразличны жизни людей? Который не ведает ни одного человеческого чувства и живёт по первобытным принципам? – Читтер хотел было дальше пойти в своей беседе, но неожиданно сам себя оборвал, досадливо взмахнув рукой. Он понял, что на этот раз так же проиграл. – Хорошо. Сейчас я ужасен. Но не может же мой образ жизни разрушить всё то, что во мне было когда-то? Илайхью ничего не ответила, задумчиво сверкая своими карими глазами. Просидев некоторое время без каких-либо действий и разговоров, она словно бы очнулась, посмотрела на страшную фигуру Читтера, способную сейчас напугать любого человека, и поспешила спросить: - Ты сам в себе всё разрушаешь, Генри. Допустим, одна часть жизни прожита тобой не столько сознательно, сколько по велению чей-то могучей руки, но вторую-то часть, которую ты сейчас проживаешь, ты сам творишь для себя. Я права? Ты сам доводишь себя до такого монстра. Да, Читтер, только ты сам – и никто больше! И наконец, сможешь ли ты сейчас ответить мне на один каверзный вопрос, раз уж ты тут из себя всё строишь невиновного? - Какой вопрос? – удивился Генри, поглаживая котёнка. - А такой, - глаза Илайхью вспыхнули недобрым огоньком. – Что ты сделал с Нерстом, из-за чего он поспешил за несколько дней убраться восвояси? Ты же сам его всегда возле себя держал, ведь он был нужен тебе дл чего-то. Или ты думаешь, что человеческая жизнь это как игрушка, которой можно наиграться и выкинуть?! - Хватит! – крикнул отчаянно Читтер, уже на пределе всех своих эмоций. Ещё немного, и его могло бы понести, а это означало бы весьма печальные последствия. Кое-как успокоившись, Генри начал свой ответ весьма тихим голосом. – Все люди – лишь пешки. И Нерст, и я, были пешками в какой-то игре. Кто-то выигрывает, кто-то проигрывает. Нейтральных позиций здесь не должно существовать. Альберт проиграл – а побеждённых с собой не держат. Виноват не я – виновата жизнь. - Перестань искать оправданий, - резко прервала его Илайхью. – Ты пытаешься выгородить себя и свою дьявольскую душу. Ты совершил глубокую ошибку, но когда ты её осознаешь, будет уже поздно. Глаза Читтер а пылали. В этот момент он напоминал собаку, готовую сорваться с цепи. Ему хотелось во чтобы то ни стало добраться до этой мерзкой женщины, абсолютно спокойной. - А что ты хочешь от меня услышать? Мне ведь ничего не стоит испортить тебе жизнь окончательно! В любой момент я могу порвать тебя в клочья. Не забывайся, с кем имеешь дело. - Угрожаем! – презрительная насмешка появилась на её суровом лице. – Но ты для меня никто, и сейчас я сижу в твоём кабинете лишь по твоей прихоти и горю желанием тебе помочь. Для меня ты – человек, а не тот, как пишут в газетах – «монстр с Уолл-Стрита». Но газеты правы. - Во-он! – вскричал Читтер, вскакивая со стула. Илайхью поспешила выполнить его требование, быстро надев на себя шляпу с длинными полями, но оказавшись у дверного проёма, она успела язвительно подметить собеседнику: - Ты можешь выгнать меня, или любого другого человека. Но ты никогда не выставишь за дверь правду. Подумай-ка об этом. Времени у тебя будет достаточно. «Что если лёд в душе растаёт навсегда?» - так звучала одна из печальных песен, сотворенных Гаем Гезенфордом. Наверное, к состоянию Читтера она имела прямое сейчас отношение. Оставшись один, он некоторое время просто ничего не делал и восстанавливал силы. Это проклятая Илайхью… кем она себя только здесь возомнила? Забыла о том, кто она и кто он?! Ведь легко всё это исправить. Но почему он не торопится что-то делать? Ответа на этот вопрос не последовало. Встав со стула, Читтер вновь подошёл к окну и взглянул на своё отражение на стекле. Ему стало страшно. Жалкий человек с лихорадочным блеском в глазах. Возомнивший себя Наполеоном, хотя такой же мелочный и жадный, как какой-нибудь воришка из лондонского захолустья. Волосы всклочены, щёки красные, сам весь взмыленный, как будто бы он сейчас боролся, а не разговаривал. А ведь эта проклятая Илайхью снова оказалась права! Разве может он себя назвать человеком? Строя мелкие козни против других, наступая другим на ноги, сам он просто перехватывает то, что создано не им и присваивает себе. На этом, можно сказать, он и сколотил себе состояние. Ну и что ты, Читтер, теперь счастлив от своих денег? Которые ты уже давно окрасил чужой кровью? Поэтому ты себя чувствуешь таким одиноким и покинутым, поэтому ты боишься правды. И не только о себе, но и о других. Поэтому ты стал таким мизантропом, проживающем в четырёх глухих стенах и боящимся, как бы с тобою ничего не случилось, а? Почему ты молчишь? Ведь сейчас ты один, и никто кроме потомков тебя не услышит! Читтер оборачивается, уничтожающим взглядом сверля бесплотных потомков, что тут сейчас находятся, чтобы узнать правду, после чего устало садится на стул Илайхью, закрывая голову руками. Сейчас он самый жалкий человек на всём этом свете. Какой там магнат и нефтяной барон, какой там кавалер ордена! Жалкая бесформенная тряпка. Что он сделал такого, за чтобы его можно было уважать? Он сам испортил себе жизнь, и теперь вынужден расплачиваться за свои грехи. Не жизнь его вынудила, себя он вынудил сам. Тем больше денег он себе забирал, тем больше он чувствовал, как люди поворачиваются к нему спиной. Сейчас он остался абсолютно один. Страшно одинокий. И даже люди, что всегда были близки к нему, стали далеки. Неужели он теперь на одной планке с этим чудовищем Морганом? Неужели это тот идеал, ради которого он отдаёт в жертву свою жизнь? И это есть предел его мечтаний? Читтер, одумайся, ведь ты не таков, ведь это не твоё место. Ты занял чужую роль, ты залез туда, где тебе нет прощения, и ещё удивляешься, почему судьба тебя не любит. Теперь ты заплатишь за всё кровушкой своей. - Мистер Читтер! – в кабинет впопыхах вбежал какой-то молодой человек, яростно шурша и комкая в руке газету. – Акции наших компаний падают просто стремительно! Мы на грани дефолта! - Я очень рад, - холодно ответил Читтер и поднял голову. Теперь он сменил маску, и из того собеседника, что искал выход из ситуации снова стал сухим и чёрствым банкиром. – Но ведь это было ожидаемым, разве я не прав в своих словах, друг? Мы при всём нашем желании вряд ли можем разрушить гениальное открытие компании Алекса. Мы сделали всё, что могли. - И теперь пожимаем горькие и кислые плоды своей деятельности, - злился человек, кидая на стол газету. Читтер взглянул на него несколько свысока. - Успокойся, Оливер. Мне сейчас безразличны все акции моих компаний… - Как?! – изумился этот человек. - Ты не знаешь, я знал, что мы проиграем, - продолжил Читтер холодным рассудительным тоном. – Когда я затевал эту игру, я давно просчитал свои ходы наперёд. - И всё равно, неужели ничего нельзя было сделать?! - Вингерфельдт помог мне хорошенько ударит по моим конкурентам, но у палки два конца. Я был готов к своему концу, а для них он стал полной неожиданностью. Ради этого стоило затеять игру. Да, я рад, что дядя Алекс изобрёл лампу накаливания для всего человечества, и желаю искренне ему успеха, но у нас своя цель. У нас здесь свои войны и конкуренты. И вынуждены бороться, чтобы нас не раздавили, как муравьёв, я прав? Человек заворожено кивал, ещё никогда не видя таким своего главного босса. Читтер подложил голову под руку и проницательным взглядом поспешил изучить лицо своего собеседника, словно бы хотел что-то проверить для себя: - Мне безразлично, как дальше сложится вся эта ситуация. По крайней мере, сейчас. Я сейчас тоже слушаю свой биржевой тиккер, кстати, тоже изобретение колдуна из Праги. Я думаю, мы ещё выберемся. Если мы сделаем ставки на электрическую промышленность, то все наши расходы с газовыми компаниями окупятся. Нам надо немного подпортить крови всем этим магнатом, а потом, вот что я тебе скажу, мой милый, будущее за лампой Вингерфельдта. Вот и всё. У тебя больше нет ко мне никаких новостей или вопросов? - Нет, сэр. Я, пожалуй, выйду? – и человек поспешил уйти, невольно восхищаясь этим величественным человеком, каким Читтер был сейчас. Едва он вышел, как Генри вновь стал тем простым человеком, размышляющим о своей собственной судьбе, в которой не видел выхода. Или всё-таки видел? Читтер подошёл снова к окну, который раз уже за день, и задумался. Вот он снова один. Один на один со всеми своими проблемами. И никто их за него не решит, только если он сам не справится с ними. Илайхью, Берг, Нерст. Раньше он их мог считать своими друзьями. А теперь что он об этом думает? У него никого уже не осталось. Все эти люди лишь призваны были заполнять его пустоту, они являлись своего рода декорациями и всецело зависели от него. Теперь от него никто не зависит. Этим можно объяснить и странное поведение Берга в ту ночь в пригороде Праги, в усадьбе кудесника. Сейчас один лишь он зависит от своих предрассудков. Он перестал быть личностью, и стал лишь жалким туманом. Один, один… на весь этот огромный и странный мир! И теперь уже точно никто не в состоянии его спасти. Если только он сам себя не вытащит из проруби, в которую сам залез по доброй воле. Читтер открыл окно и долго стал всматриваться вдаль, на звёзды. Они словно бы могли ему что-то сказать. Словно бы могли ему помочь. Он долго на них смотрел, после чего отметил про себя старую легенду о том, что каждая звезда – это человек. Может какая-то из этих звёзд – его? И она сейчас зовёт его. Зовёт вперёд. И никакие туманы не свернут его с пути! Пора что-то менять в своей жизни. Причём кардинально. Ведь потом уже будет слишком поздно. Слишком! - Это не моя жизнь! Этот зов, обращённый к звёздам, остался без ответа. В глазах Читтера, засветившихся какой-то новой волной озарения, отразились огни большого города. Теперь всё будет по-новому! Утром второго января в контору газеты, к ее заведующему репортажем Альберту Орру вбегает редактор газеты. Он взволнован. В его руках утренний выпуск газеты. Орр удивлен появлением редактора в столь необычный для него час. Весь взмыленный, редактор, указывая на первую страницу газеты, восклицает: — Мистер Орр, объясните мне, как подобное сообщение могло появиться в газете? Кто это только мог написать: «Свет передается по проводу»? Наша газета станет теперь посмешищем для публики… Разве вам неизвестно, что давно уже была доказана невозможность такого противоестественного явления? Не успокаивают его и убеждения Орра и его сообщение, что статья написана одним из наиболее крупных и хорошо зарекомендовавших себя корреспондентов — Грайамом Бергом, газетным работником, наиболее близким к вопросам науки и техники. — Как это только Берг решился сыграть такую штуку с газетой? — продолжает совершенно расстроенный редактор. — Немедленно разыщите его и пришлите ко мне… Мы должны что-то предпринять, чтобы избежать скандала… Надо же додуматься до такого! Слава к Бергу как редактору собственной газеты и корреспонденту другой шла медленно, но верно.

"Диман, ну чо за балет?"

Я люблю у Лондона "Мартина Идена" и конечно его рассказы про золотую Лихорадку... Это же просто нечто!) В общем, я жду твою акварель!

Ну, неуслышу, а вот услышу без предлога не - очень даже)) У меня ощущение, что текст не читается, а сообщения просто пишутся

Багендорф посмотрел вслед остальным зверям, и почувствовал, как его подняли. Да прямо, как царя! Кот поудобнее расположился на носилках, и даже на какой-то миг позабыл о том, что у него что-то болит. В конце концов он просто ушёл куда-то мечтами и даже не заметил, как они оказались у большого трактира. --------- Трактир "Красный Лист"

Глава двадцать пятая Величайший учёный столетия стоит на стуле, как на постаменте и вещает свою пламенную речь, подобно революционеру. В его руках зажата вместо знамени эта колба. Он держит её, как какую-то реликвию, словно бы боится, что она вот-вот рассыплется. Но его глаза горят одержимостью. Вот этого феномена, например, можно в людях встретить редко. Нет, этот Вингефрельдт точно не обычный человек! И не может быть им по определению. - Вот оно! – глаза Алекса сияют. Альберт Нерст, весь страшно сонный, стоит и непонимающе смотрит на своего босса, словно бы он пришелец с другой планеты. Бариджальд и Авас стоят примерно такие же, но они прекрасно понимают, что сейчас их заразят той животрепещущей энергией, которой у Вингерфельдта хватит как раз на то, чтобы осветить весь этот мир. - Что оно, дядя Алекс? – сонно спрашивает Нерст, понимая, что соображать на ходу он пока не в состоянии. - Альберт! Бари! Авас! – Вингерфельдт соскочил со стула, словно бы он был так страшно молод. Идеи его уже ослепили. Будет в этот день им всем работёнка! Все трое непонимающе уставились на Вингерфельдта, ожидая заветных слов, ради которых тот устроил такую страшную интригу. - Углерод! Вот что нам нужно! - О нет! – закрыл лицо рукой Альберт. - Он будет у нас, как диэлектрик! – Вингерфельдт разве что ещё не плясал, как ребёнок. А дальше должна была начаться работа. Не должна, а обязана. Вингерфельдт ещё некоторое время покрутил это стекло в руках, затем взглянул на Аваса со взглядом хищника. Значит, сейчас будут приказы. Не всё так уж печально и плохо, как казалось сначала. - Авас! Бери эту стекляшку, очисти её и готовь углеродный суп! Альберт! Собери все металлические предметы, что сможешь найти! Положи всё это в углеродный суп, что готовит Авас. Всё, что можно найти и положить к нему! Бари! Бариджальд, который уже окончательно вошёл в свою давнюю роль профессора математики, в этот момент перебирал какие-то книги. Выражение его лица говорило мало приятного. Он словно бы разочаровался во всех этих утопических проектах своего босса. Ремонтируя его машину, вероятно, он считал нечто иное. И представлял Вингерфельдта действительно, как культ личности, как великого изобретателя, а он… оказался простым человеком! Вот уж действительно коварство! - Алекс, я не думаю… - Что? – Вингерфельдт что-то не расслышал. – Я думаю, оно выдержит тепло, ведь оно послужит прекрасным реостатом. Всё, что мы должны сейчас сделать, это выбрать правильную нить! - Мы этим занимается уже третий год! – подметил Альберт. - Но мы ведь уже близки к окончанию этого нашего старого и древнего занятия, а? - Но тут сказано, что углерод… - начал опять бывший голландский рабочий, кивая в книгу. Алексу не понравилась такая идея с применением книги. Ему тоже казалось, что в своём старом обличие всё было гораздо лучше. - Ты слишком много читаешь! – отрезал Вингерфельдт, убирая у того из рук всю книгу, на которую так намекал Бари. – Хватит! Мы практики, а не теоретики! К тому же, в книге может быть ошибка. Как с платиной, например. - Ну, знаешь ли… - Знаю! Хватит стонать! За работу! Можешь подать объявление в газету, нам потребуется хороший стеклодув! Или кого-то попросить, например. Например, Надькевича! Пока ещё тот совсем не извёлся от скуки в моих подземельях, не видя света. Альберт показался со своего места. Его взгляд выражал очень многое, особенно, когда он услышал имя Морица Надькевича, на которое у него невольно слух навострялся. Нерст, как будто ничего не происходит, пробил пальцами марш по лабораторному столу, перерывая свои многочисленные записи, сделанные за весь этот период, что они занимаются лампой. Именно эта привычка держать всё в порядке позволила Нерсту заслужить огромное, почти безграничное доверие со стороны дяди Алекса. Мало того! Эти записи позволяли многое узнать и многое отсеять. Затем Альберт не выдержал и спросил, как бы невзначай: - Что-то Надькевича в последнее время у нас не видно! Куда он пропадает? - А, а тебе скучно без него, не правда ли? – усмехнулся Бари. - Приставать некому? – подал голос Авас, хитро ухмыляясь. - Он, - как ни в чём не бывало, продолжил Вингерфельдт. – Сейчас газеты вовсю продаёт, и к нам забегает не так часто. Дел у него полно. Он-то, в отличие от нас (лёгкая улыбка на напряжённом лице) работает! Так-то! - А-а, - понятливо протянул Альберт Нерст. – А то ведь совсем не видно парнишки-то. А может, это мне лучше сходить к Надькевичу? Я его быстро найду. Тем более, если он продаёт газеты, то идти с таким поручением нужно именно к нему, не правда ли? Может, нам с Бари поменяться местами? Я быстро! - С каких это пор тебя тянет к Надькевичу? – поддел Бариджальд его. - Иди, - усмехнулся Алекс. – Одна нога здесь, другая там! Как знаешь. Работа ведь нас ждёт. Проворчав что-то вроде: «семеро одного не ждут», Авас взглянул на Нерста и вновь вернулся к своей трудной работе. Отыгрываться пришлось другим. Альберт весь этот день мгновенно менял своё настроение, словно перчатки, но он был полностью собой доволен. На бегу он ещё успел крикнуть что-то типа: «Работа - не волк, в лес не убежит», после чего кинулся прочь из подземелья дяди Алекса, веря в этот новый день. - Нам нужна тысяча новых лампочек! – продолжил разговор Алекс с Бари. - Но это же не по-научному! – пытался возразить собеседник. - Да какое мне дело до науки, чёрт побери! – громко воскликнул Вингерфельдт, поднимая книгу голландца высоко вверх. Сегодня явно должно что-то произойти. Должно. – Мне нужен результат! Всё равно, каким способом я смогу его добиться! Всё равно! Что-то было в голосе и взгляде Вингерфельдта, что заставило поверить Бариджальда в это. Да и куда было ему деваться, кроме как не верить своему боссу, самому хитрейшему лису всей Европы, который в своём доме сделал то, что сделало его главной персоной всех боёв промышленников и магнатов! Это удивительного ума и таланта человек, - решил про себя Бари. Только такой человек, как Вингерфельдт, может ничего не зная, делать себе такую дорогу к знаниям, чтобы служить на благо всего человечества… Альберт выбежал из этого дома, ставшего мгновенно знаменитым, хотя за исключением того, что в нём проживал Алекс, он ничем знаменит не был. Не дом делает человека, а человек дом! – пронеслось в голове у Нерста, когда он бежал бегом куда-то в город. Расстояние было солидным. Но надо надеяться, вдруг Надькевич попадётся ему по пути, и где-нибудь рядом с пригородом. Хоть раз можно уж было явиться этому Морицу! А то – как что, так тут мы первые, как до дела дойдёт – так нас тут же нет. Погода была противная. Солнце иногда пробивалось сквозь огромную пелену облаков, но теплее от него не становилось. Сказывалось то, что есть – август. И ночи уже были холодными. И ветер становился всё злее да злее. Бежать по мокрым аллеям – удовольствия мало. Куда не ступишь, всюду лужи. Печально становилось. Ветер обжигал всё лицо, пронизывал насквозь даже плащ Альберта. Но тот, казалось бы, ничего уже не чувствовал. Разве это холодно? Смех! Люди ещё не знают, что такое настоящий холод, - пронеслось в голове у Альберта, когда он скользил по многочисленным улочкам, тротуарам, предпочитая ходить по бордюрам, чтобы не скакать по лужам. Да, в Праге ещё тепло. А вот есть на Земле такие места, где действительно не по себе может статься. Например, Аляска. Аляска! Словно бы молнией садануло по чистому небу! Зачем он её вспомнил? Альберт съёжился под тяжестью своих весёлых воспоминаний, пенсне блеснули нехорошим блеском в темноте. Нерст долго печалился по этому поводу. Он так хотел выкинуть из головы все эти плохие воспоминания, но ничего не получалось. Чем он старался от них скорее избавиться, тем скорее они атаковали его. Вид у Нерста мгновенно стал каким-то жалким. Проходя мимо одной из ярких витрин, он обратил внимание на какую-то яркую книгу, выставленную на показ. Увидев на её обложке что-то про Читтера, он кинулся бежать прочь. Расстояние летело быстро под его ногами. Такое ощущение, словно бы его вообще не существовало под шагами Альберта. Читтер! Снова он! Везде он! Бежать, бежать отсюда! И тут Альберт замер. Но куда бежать? Разве можно убежать от себя? Он и так уехал в другую часть света. Но эта ностальгия всё не давала ему покоя. По ночам ему снилась эта проклятая Аляска, с её кровавым золотом! Крики умирающих, хруст люда, упряжки собак, бесконечно несущиеся вверх по течению Юкона… Это было так давно, но как будто бы было вчера. Он помнил всё так, словно бы вновь переживал это печальное для него время. Он ненавидел эту старую жизнь. Она была для Альберта словно бы каким-то клеймом. Он боялся этих гнетущих воспоминаний… - Аль! Аль! – раздался крик откуда-то сзади. Нерст резко замер, почувствовав, что это зовут именно его. Ну кому он оказался нужен в этот час и именно в эту минуту? Кто посмел прервать его размышления? Ведь он даже не пришёл к какому бы то ни было выводу. Разве так можно? Он ведь к этому абсолютно не привык. С лицом не выспавшегося и раздражённого человека Альберт оборачивается назад и мгновенно наталкивается на Надькевича, стоящего прямо перед ним. - Ты что тут делаешь? – удивляется Нерст столь скорой своей находке пропажи. - Тот же вопрос я бы задал тебе, - съязвил Мориц, но в глазах его мелькали весёлые искорки. В руках его была целая стопка газет. – Ты зачем в такой холод в город пошёл? - Я не шёл. Я бежал, - поправил Нерст, словно бы это замечание было очень важным в этот момент. – Мне нужен был именно ты! - Какое совпадение! Ну, вот он я! В чём же проблема? В чём выявляется моя нужность? В какую аферу хотят меня впутать? – Надькевич насторожился. Альберт провёл рукой по чёрным волосам Надькевича, отливающих на солнце каким-то бурым оттенком, и наконец, сделав ему нужную причёску, встопорщив волосы, решил перейти к делу, чтобы о нём не подумали ничего плохого. - Это всё Вингерфельдт. Я тут ни при чём. - Ну конечно! Он всегда крайний, - пробурчал Надькевич и тут же, найдя жертву среди прохожих, поспешил сунуть в руки одному из них газету, получив выручку. Они так и шли вдвоём не спеша, словно бы на улице стояла ясная тёплая летняя погода (какой она, по идее, должна была быть в этот момент). - Нам нужен хороший стеклодув. - А я-то тут причём! Я просто газеты продаю! Не надо на меня так смотреть – я совсем не умею выдувать стекло. Хватит на меня кидать свои взгляды, коршун! - Я просто хотел сказать… что ты во всём виноват. Вингерфельдт поручил это задание тебе. Ты ведь связан с газетами – вот и разбирайся. - Эй-эй-эй! – закричал обиженный Надькевич. – Что это значит? На меня всё свалили – типа сам разбирайся во всей этой каше, заваренной, причём, не мной. Ну, господин хороший, и что же я должен по-твоему сделать? - Придти в издательство той газеты, что ты всё распродаёшь, и сказать им, как обстоят дела на самом деле. Ну не мне же идти, в конце концов? Это ведь такая мелкая работа – по крайней мере для тебя. У меня у самого работы выше крыши. Что, тебе язык кто-то проглотил? Ты что, не хочешь со мной разговаривать? А? Я тебя спрашиваю! – Нерст взглянул в удручённое лицо шустрого Надькевича, которое выражало некоторое время задумчивость и грусть. От такого внимания к своей персоне Мориц не растерялся и мгновенно расхохотался, оставшись довольным собой. - Будет сделано в лучшем виде, босс! Вы не пожалеете об этих минутах… На следующий день Надькевич нашёл хорошего стеклодува и дело было закрыто. Бариджальд в это время готовил спирали для лампы накаливания. Это работа Нерста – но Альберт ушёл, как всегда. И вся доля везения, тоже, как всегда, выпала на его счастье. Да, работёнка не из весёлых, и посему неудивительно, отчего Нерст так часто ворчит и даёт пессимистические прогнозы насчёт дальнейшего будущего. Глаза Бари быстро устали от этой нудной утомительной работы, но он и не думал её прекращать. - Давай, Бари! Давай! Нам потребуется очень много спиралей… Авас Бекинг выразительно сидел на столе, уже окончательно забыв обо всех когда-либо существовавших приличиях. Напряжённость мелькала на его лице. Рука плотно прижимала дощечку с прикреплённой к ней бумагой. На неё тот записал номера образцов. Голос его монотонно гудел над всей лабораторией, но так надо было. Бари ещё одну спираль немного очистил от угля, и стряхнул всё лишнее в пепельницу. Демонстративно положив спираль в коробочку, замер. Авас сделал кое-какие пометки на своём листочке: - Номер 9 348. Бор. - Мои пальцы! – взвыл Бариджальд, принимаясь к их разминке. Наверное, к его счастью, скоро пришёл Нерст. Но за эту нудную работу его посадили не сразу, и Бари, закидывая руки за голову, несколько секунд так отдыхал, пока не пришёл Вингерфельдт. Закрыв коробку крышкой, дядя Алекс нёс её в другой конец лаборатории для своих экспериментов. Он чувствовал, что рано или поздно что-то должно случиться хорошее. Должно! Безутешный мечтатель. В душе Вингерфельдта была какая-то искорка, у него была мечта, к которой он стремился, ради которой он бы отдал всё на свете. Все они довольно обычные люди порой плохо понимали этого сумрачного гения. А тот не ведал сна и отдыха, он был одержим довести своё дело до конца во чтобы то ни стало! И он это сделает. Не смотря ни на какие преграды. А таковых у него было много. Позднее пришёл Витус. Новости не утешительные – Уолл-стрит воспротивилась сему проекту. Кончаются деньги. Времени мало. А тут ещё и обещание Вингерфельдта по поводу последнего дня уходящего года… Только вот сам Алекс не расстраивался. Ему некогда. Ему до лампочки все события, что творятся в мире. До лампочки… Бари смотрит на нити и вздыхает. Он берёт железный прут и принимается вновь наматывать на него все эти нити. Лишь бы получилось. Да как можно поскорей! Лишь бы. Вышло. Голландец крутит и крутит онемевшими пальцами и забывает всё на свете в своей работе. Сзади подходит Вингерфельдт, что улучил одну небольшую минуту, чтобы проверить, как продвигаются дела, и даже не смотря на своего работника, он с воодушевлением говорит: - Продолжай, Бари! Я уже сам не понимаю, что делаю! Мы на грани открытия. И Бариджальд продолжает крутить. А куда ему деваться? В это время Альберт вставляет нити в стеклянный сосуд и по сигналу дяди Алекса включает лампу. Если бы всё было так просто! Оба – и Альберт, и Алекс смотрят с вожделением на эту лампу, словно бы чего-то ожидают от неё, а та никак не хочет поддаваться им. Даже Бари и Авас отвлекаются от своих работ и смотрят внимательно. Горит слабый свет от лампы. Он мигает то и дело, но пока ещё не взрывается сосуд. Все смотрят с надеждой. А вдруг… Взрыв! Стекло вновь разлетается по всей лаборатории. Надежда угасает на лицах всех ожидающих чуда людей. Вингерфельдт тихо призывает всех к работе и вместе с Нерстом они бросаются на пол подбирать осколки. Бари несёт следующие заготовки нитей накаливания. Для следующих опытов. Сколько их ещё будет? Скольким ещё суждено произойти тут? Вновь лампа накаливания. В неё вставляют нить и отходят. Ожидание чуда… Вновь взрыв. Вновь собирают осколки. И снова эти печальные лица, пребывающие в напряжении. Но эти люди не сдадутся! Нет, не на тех они напали. Уже близок тот час, когда их лампа загорится! Плевать на все предрассудки. Сейчас ты здесь – в лаборатории, а какая там разница, что творится за её пределами? Главное работать! Снова взрыв и грустный вздох мгновенно вырывается из всех присутствующих в лаборатории и мгновенно разлетается по всему пространству лаборатории. Опять неудача! Оптимизм угасает, но всё же ещё не гаснет. Сегодня Вингерфельдт удивительно помолодел, и в этот миг он не видит уже ничего кроме своего главного призвания. К этому он приучает всех остальных, и тем ничего не остаётся, как прекратить нервничать и жаловаться. Как опытный кукловод, дядя Алекс прекрасно руководит всей этой опереттой марионеток, управляя даже их настроениями. Главное, что даже рабочие не догадываются об этом. В этот же день стол напряжённой работы Алекс наконец смог увидеть результат. Пусть не им достигнутый, но всё равно полезный для всего общего дела. Вскоре явился запыхающийся Надькевич вместе с тем самым стеклодувом, которого так ждал Алекс. Потерев руки, великий учёный, пытаясь скрыть все свои эмоции, провёл столь высокопоставленного гостя в гостиную, где принялся договариваться о их совместных действиях. Этот договор вполне удался. Но стеклодуву как-то стало не по себе, когда, смотря в одержимые глаза этого молодого человека, он услышал столь странное заявление: - Мне ведь всего немного от вас надо. Всего пятьдесят таких вот колб в день! Лёгкое удивление мелькнуло на лице сего человека, пребывавшего уже в летах. Да, не каждый день у него были такие заказы. Но это же Александр Вингерфельдт! И хотя бы по этой причине можно забыть все предрассудки и сомнения и полностью повиноваться своей судьбе. Что и решил сделать этот человек, лишь рассеянно кивнув и тем самым согласившись со столь необычным предложением. Для чего этому молодому человеку нужно столько лампочек – он уточнять не стал, и сделал, вероятно, правильно. Всему своё время. Затем Вингерфельдт провёл человека вглубь своего дома и общей обстановкой, пахнущей скорее работой, нежели уютом, невольно удивил стеклодува. Повсюду стояли рабочие дяди Алекса. Бари рылся в книгах. Нерст готовил спирали. Авас что-то напряжённо записывал. Надькевич продолжал орудовать какими-то скляночками на одном из столов. Витус что-то разгорячено шептал на ухо Бекингу, явно злой на весь этот бренный свет и в ожидании поддержки со стороны принялся так яростно говорить, отчаянно жестикулируя. Первый этаж дома всё так же стал лабораторией Вингерфельдта. И подвал скорее продолжение этого небольшого сооружения сверху. По крайней мере, люди работали и там, и тут. Можно даже сказать, что тут было не протолкнуться от такого множества людей на столь узком пространстве. Все работали. - Мне нужны вот такие вот лампы! И Вингерфельдт указал рукой на дуговую лампу. Стеклодув важно закивал головой, словно бы понимая великого изобретателя. Но на самом деле вся его голова, которая по идее должна бы соображать в нужном направлении, вдруг дала сбой, и в итоге он не стал дальше развивать свои мысли, зачем всё-таки нужны эти лампы. Пусть это будет сюрпризом, - решил он. И вновь взрывы ламп, сотрясающие весь подвал. Вновь разбитое стекло, поднятые облака пыли, не успевавшие оседать здесь везде. В конце концов, произошло нечто новое. После очередного взрыва, Нерст вновь принялся вкручивать спираль в колбу. После некоторых нехитрых уловок, он вновь приготовил лампу к действию. Погасло газовое освещение, рука Альберта скользнула по рукояти выключателя и лампа слабо загорелась, издавая жужжание. Секнды две она боролась с собой, потом… Взлетела на воздух! Все мгновенно, словно по команде, кинулись вниз, чтобы их не задело этим опасным артиллерийским снарядом. Лампа (вернее, что от неё осталось) с разбегу врезалась в стену, и с шипением разбилась. Осколки разлетелись по всей лаборатории, едва не задев людей. Как этого не получилось – сказать трудно. Видать Бог хранил своих избранников. - Это уже что-то новое, - пробормотал Альберт, вставая с колен. Он убрал осколок стекла, слегка порезавший ему бровь. Вытерев кровь, он вздохнул. – Пожалуй, это опаснее даже Нобеля с его динамитом! - Ничего! Мы посмотрим, кто кого взорвёт! – в глазах Вингерфельдта мелькнули молнии. Он опять был одержим своей идеей. - Боюсь, что я уже не доживу до этого момента, - проворчал Нерст, подбирая стекло от разлетевшейся лампы. Вингерфельдт быстро достал следующий сосуд, Альберт так же быстро нашёл спираль и поспешил применить её к работе. Получилось это у них весьма слаженно, без единого лишнего движения. Профессионализм! Последующая лампа, которая так пугала Нерста своим действием (и который действительно высматривал себе укрытие на случай печального исхода событий), просто потухла. Вингерфельдт услышал за своей спиной вздох облегчения, исходивший от Альберта. Конец рабочего дня стал идентичен предыдущему дню. Силы всех работящих лиц зашли в тупик. В подвале атмосфера была накалена до предела. Бари без сил с видом угнетённого человека сидел на стуле, печально подложив руки под подбородок. Авас напряжённо всматривался в пол, словно бы там было написано решение этой волновавшей всех проблемы. Но пол молчал. Альберт Нерст, явно нервничая, теребил книгу. Лицо его было мрачным, как после похорон. Газовое освещение играло на стеклах его пенсне. - Алекс! Мы перепробовали уже 10 000 с лишним самых различных способов, - начал Бариджальд. – Может недаром во всём мире считается, что изобрести эту лампу невозможно? - Не говори глупостей, - возразил Вингерфельдт. – Я не верю, что нет пути к лучшему. Ты разве не знаешь, что невозможного для дяди Алекса не существует? Пока меня что-то не убедит в моём поражении, я не отступлю. Наоборот, я сейчас чувствую, что мы на верном пути. Нам просто чего-то не хватает. - Ума, чтобы осознать свой проигрыш, - уныло ответил Нерст. - Хватит ныть! И это говорят мне люди, которых жизнь так кидала, что не позавидуешь! Да как вы дожили-то до этих дней! Вы же терпели столько поражений, и несмотря на это, продолжали жить. Ведь всегда можно покончить жизнь самоубийством. Но почему-то вы этого не делали! - Алекс, нам никогда в своей жизни не приходилось изобретать лампочку, - просто сказал Авас. Вингерфельдт сейчас вдруг стал похож на святого, сошедшего с небес, чтобы указать своим сыновьям верный вариант пути и направить их всех по нему. - Фокус в том, чтобы найти верный исход событий. Мы испробовали тысячи способов, но ведь у нас впереди верный вариант. Мы ведь уже знаем тысячи способов, как не надо изобретать лампу. - Алекс! Это всё хорошо. Но: у нас нет денег, у нас ограниченное время, нет энтузиазма, и… - Альберт не закончил, что-то продумывая. – И мы никогда не сделаем того, что ты просишь! - Сделаете! – отрубил, как топором, Алекс. – Пойдёмте! Никаких перерывов. После этого он громко похлопал в ладоши, и они, словно стадо скота, пошло впереди своего пастуха, никуда не разбредаясь и абсолютно послушно ко всему. Вновь эти столы, не успевшие остыть стулья и забитые уже до отказа осколками урны. Но Вингерфельдт говорит… а работают все остальные! Раз Алекс сказал, значит так и будет. Арифметика проста, как никогда. И надо ей следовать. И даже забыть о собственной шкуре в этой пыльной и утомительной работе. За домом раздавалась песня Феликса, как-то навестившего это столь приятное ему здание, которая и воодушевляла всех работающих на подвиги. Рука властно и незаметно переходила от одной струны гитары к другой, а часовых дел мастер продолжал показывать себя во всём блеске певца и аристократа. -Свет придёт! Свет придёт! И эта фраза особенно чётко выделялась голосом этого молодого и ловкого парня. Он верил в них. Когда же они сами поверят в себя? Разве им мало Вингерфельдта с Феликсом? Хватит ныть. Свет придёт и ночь отступит прочь. Закончив игру на гитаре, загадочный певец в плаще и шляпе с пятилистным клевером (символом удачи), осторожно поднялся с колен и посмел сделать такое замечание, чтобы его слышал находящейся поблизости Вингерфельдт: - И не было в мире света. И увидел это Господь. И был в это время работящий и умный, недюжинного ума человек. И звали его Александр Вингерфельдт. И понял Господь, что нехорошо без света людям. И пришёл он к Вингерфельдту. И встал Вингерфельдт, и пошёл к себе в лабораторию, и изобрёл лампочку. И стал свет. И увидел Господь, что это хорошо. Аминь. Как после таких воодушевляющих слов не заработать? После этих сказанных слов Феликс поспешил исчезнуть прочь – таков уж он был, этот забытый миром романтик и эксцентричный философ. Сюда он приходил не за этим – а скорее, чтобы воодушевить всех остальных. Впрочем, это ему удалось просто на славу… Авас Бекинг снова сидел на столе с чувством огромной важности, словно бы от одного него зависело, будет изобретена лампа накаливания или нет. Но обвинять его было не в чем – ибо всю свою работу он выполнял на редкость добросовестно. Все ни здесь были такие – люди, готовые работать даже за ничтожный заработок. Все верили в него – в Алекса Вингерфельдта. Если последний говорил, что всё будет хорошо, значит, всё будет хорошо. Алекс за словом в карман не лез. И врать не любил. Альберт Нерст с некоторым раздражением поднялся со стула, и взглянул на Бекинга, скорчив недовольную мину. Поняв, что так на него вряд ли обратят внимание, он поспешил завести разговор: - Авас, хватит витать в мечтах! Долго мне тут тебя ждать? - Пожалуйста, не ворчи, - с некоторой мольбой в голове простонал Авас. – Я сейчас всё улажу и исправлюсь. - Если бы, - лицо Нерста неожиданно смягчилось. – Ты тоже устал ото всей этой работы, а? - Устал. Но мне непристойно жаловаться. - Тогда записывай! – и Аль вернулся к деловой теме разговора. Вингерфельдт пытался в это время разгадать, что же он всё-таки делает не так. Выражение его лица было озадаченным и напряжённым. Возле него сидел Бариджальд, который с остервенением профессора математики копался в своих книгах. Алекс взглянул на него, чуть ли не как на обреченного, после чего вернулся к теме своих размышлений. Они переполняли его, эти жестокие думы. - Номер десять тысяч восемьсот… Монотонный голос Аваса Бекинга громко отдавался от стен лаборатории. А Вингерфельдт, услышав его, только качал головой. Должна, должна же быть разгадка всем этим явлениям! Не может быть ничего невозможного. Если бы только найти это решение столь трудной задачи. Алекс задумчиво постучал пальцами по столу, надеясь, что от этого ответ придёт к нему быстрее, но как показало время, он и тут посмел допустить ошибку. Хорошо хоть, простительную. В то время как «бедный Аль, несчастный Аль», крутил свои спирали для лампы накаливания, другой не менее бедный и несчастный товарищ искал нити, вернее, материал для их изготовления. Работка это была, конечно, тоже из весёлых, но она позволяла спастись от затворничества в подвале дома Вингерфельдта. Ведь весь дом Алекса был похож скорее на частную контору, нежели на жилой дом. За последние месяцы Алекс его преобразил до неузнаваемости. В нём были две лаборатории, множество книжных шкафов. Вниманию персонала уделялось две комнаты на первом этаже – возможно, это даже лучше, чем на их старом месте пребывания. По крайней мере, сами работники жаловаться не спешили. Значит, всё прошло не зря. Вот в этой библиотеке Аваса и застал неожиданный приказ идти работать несколько в другом направлении… Солнце светило ярко, что от непривычки даже глаза разболелись. «Скоро это пройдёт», - решил про себя Бекинг, думая, с чего бы стоит начать столь хлопотное поручение. Эти десять тысяч с чем-то опытов – не просто красивые циферки и слова, это всё вещества, годных для использования в лампе накаливания. Но в последнее время они перепробовали слишком много материалов. Требовались новые – тем более, если время так поджимало. Ветер слабо шелушил листья на деревьях, но был до того незаметен, что очень даже быстро работнику этой предприимчивой команды дельцов стало жарко. Зелёная трава перед домом, и тем более, за ним, навели на мысль, что дом этот находится в своеобразном уединённом местечке, лишённом всяких шумов и стрессов. Странно, ведь раньше он, Авас, этого не замечал. Да и некогда было – он приходил сюда работать, а не по сторонам смотреть. Сам дом находился, если так можно выразиться, в низине, на дне оврага. Или склона. На этом склоне росло высокое дерево, с которого Авас и решил начать свои опыты. Кора у него была на удивление гладкая, и если бы не многочисленные ветки, то забираться на него было бы крайне проблематично. Едва он оказался достаточно высоко, какая-то сила заставила его повернуть голову в сторону. Страх обуял Аваса. Внизу было так высоко. И так больно падать! Голова начала кружиться от столь страшной высоты, но усилием воли он стиснул зубы и полез дальше. Бояться он будет тогда, когда спуститься, сначала всё-таки работа. Сколько же раз, когда он жил в свое деревне, он взбирался по деревьям. А теперь – ну что ты, возраст во всём виноват! Оказавшись на одной из веток, он увидел птичье гнездо. А заодно и упавший в него листок. Мысли быстро пронеслись у него в глазах, когда он зачем-то потянулся за этим листком и стал его рассматривать. Может, именно это нужно Алексу? В это время ветер задул сильнее, а Авас, сосредоточенный на одном предмете, почему-то не заметил этого, поэтому лишь в последний миг сообразил, что практически не держится за дерево. Но было уже поздно. Нога скользнула по гладкой коре, и он полетел вниз вместе с заветным листком. Падение было мягким. Несколько секунд лежа в мягкой траве, он соображал, что случилось и что делать дальше. В глазах плясали звёзды. Авас медленно приподнялся и сжал в руке злосчастный листок, пустив его затем странствовать по ветру, а сам пошёл в поисках новой жертвы своих опытов. После многочисленных растений, на которые он обращал внимание, он резко решил переключить внимание в другую сторону, после того, как его атаковала какая-то кусачая букашка. Рассыпав свой ворох «материалов», снова собрать его он не решился. Но всё-таки какого-то успеха он добился. Возле дома дяди Алекса, на некотором от него отдалении, стояли другие дома, и там были конюшни (кстати, с этим самым подвалом как раз соседствовала бывшая конюшня), так что Авас, особо не раздумывая, побрёл туда. Там он нашёл коня, пасущегося где-то поблизости, и осторожно подкрался сзади. Зная, что это очень не хорошо, что он делает, он вспомнил про свой долг и поспешил выдернуть волос из хвоста лошади. Лошадь не оценила, однако, рвения к науке, и посему припустила вслед за Авасом, гоня его вплоть до самого дома. Там его спас лишь забор, через который он перемахнул с удивительной для себя ловкостью. Отряхнув колени, Авас только произнёс: - У, неблагодарная! Надькевич преспокойно посиживал на чужом стуле в мастерской стеклодува и рассказывал всякие интересные истории. Почему-то с этим незнакомым человеком они сошлись довольно быстро, и сам мастер заметил, что это весьма славный малый. Надькевич весело болтая ногами, а затем вдруг перевёл разговор в деловое русло: - А вы знаете, зачем нужны эти стекляшки? Стеклодув замер у печи от неожиданного вопроса, однако решил сначала окончить своё дело, прежде чем ответить. Обернувшись к пареньку, он поспешил заметить: - И для чего же, мой мальчик? Мне сказали лишь выполнять эту работу, что я и делаю. - Давайте я вам по секрету сообщу. Только вы меня не выдавайте, договорились? И мальчик присел на колени, глаза его горели знанием очень страшной тайны. Глаза стеклодува загорелись так же, и он был уже готов выслушать Морица. Последний приставил палец к губам, призывая к молчанию в случае чего, а затем решил ответить: - Господин Александр Вингерфельдт хочет совершить воистину невиданное чудо: он мечтает привести свет в каждый дом! Вы представляйте? Электрический свет. И если это удастся, то вся планета заиграет доселе невиданными красками. В глазах Надькевича горел отблеск печи. Стеклодув искренне изумился. - Этак что же? Я, получается, служу на благо человечества? - Ага. Вы только меня не выдавайте, а то, - Надькевич красноречиво показал затянутую петлю на шее руками, отклонил голову набок и высунул язык. После этой процедуры он ещё больше повеселел, и решил продолжить свой рассказ, воодушевляя стеклодува на работу. Ради этого, он, собственно, и пришёл сюда, чтобы внушить почтение и страх перед таким великим изобретателем, каким был босс Морица. И стеклодува действительно удалось довести до крайнего изумления. - И ты тоже там работаешь, а? - О да. И моё имя даже однажды попало в газеты. Без меня бы там давно все передохли от чёрной меланхолии, - и он безнадёжно махнул рукой. – А ещё, вы знаете, что в последний день этого года Вингерфельдт обещал осветить весь свой дом тысячами электрических лампочек? - Эх ты! – искренне изумился старик. – А ведь он даже не может осветить свой подвал. - Пока, - серьёзно добавил Надькевич, но глаза его блестели весёлыми искорками. Когда он уходил от стеклодува, то был крайне собой доволен. Быстро выйдя из мастерской, он вновь оказался на оживлённой улице, по которой сновало множество повозок и дилижансов с людьми. Надькевич что-то про себя проворчал, немного подождал, и хотел было уходить, как его окликнул негромкий голос из-за угла, заставивший его замереть на месте: - Мориц, не хорошо не здороваться с людьми. Тем более, если они тебя все тут ждут! Холодная рука опустилась на плечо парнишки, и у того душа бы наверняка ушла в пятки, если бы он не заставил себя повернуться. - О, господи! Феликс, это ты! Что ты тут делаешь?! - Практически тоже, что и ты. За тем лишь исключением, что я тут не один и моё поле деятельности несколько различно с твоим. Представляешь? Из-за угла показалась лёгкая фигура девушки в лёгком голубом платье, и Надькевич мгновенно узнал племянницу Вингерфельдта. Удивлению не было предела, особенно тогда, когда загадочная улыбка скользнула по лицу Феликса. Часовых дел мастер вроде бы как удивился всему произошедшему, затем принял серьёзный вид, и поспешил спросить, как бы невзначай: - Какова погода в доме Вингерфельдта? - Облачно, - ответил Надькевич, не сразу собравшись с ответом. - Я так и думал. И всё же, какой это странный городок, где все мы совершенно случайно и независимо друг от друга повстречали друг друга, правда, Мэриан? - Тем более, если у нас у всех свои дела, - закивала она. - Совсем странно, - наморщил лоб Феликс, после чего задумчиво кивнул головой. – Я тут одно очень хорошее местечко знаю, и что-то мне подсказывает, что именно туда нам следует направиться. Я думаю, я прав? Только сначала я сделаю вот так… Он подошёл к зданию почты через улицу и сунул письмо в почтовый ящик. Вид у него был, самый что ни на есть довольный. Это было письмо тому самому дяде с портрета, висевшего в магазине Феликса. Когда, наконец,часовых дел мастер возвратился назад, вид у него был самый серьёзный. - Как вспомню те времена, когда я был клерком, так сразу не по себе становиться. Аж дрожь берёт,- пожаловался он. – Я ведь прозябал именно в этих районах. Впрочем, довольно прошлого. Я вам сейчас такое местечко покажу, не пожалейте. А, Надькевич, что ты там делал, в этом загадочном доме? - Заговаривал язык мастеру, чтобы лучше работал, - весело ответил Мориц. - Это хорошее занятие. А вдруг кто-то нашлёт порчу на мастерскую нашего стеклодува, и что тогда? Другого такого я ведь не знаю. Вот, когда я работал клерком, произошёл как раз один случай, связанный с этой древней чёрной магией. И Феликс пустился в свои любимые разговоры, постоянно смеша своих спутников. Так продолжалось до тех пор, пока они не дошли туда, куда вёл их продавец часов. Вот уж тогда удивлению действительно не было предела… Авас вскоре вернулся со своей заветной коробочкой, в которой хранились материалы для следующих нитей накаливания. Стряхнув с пиджака всякую пыль, он нашёл ещё один волос, и поспешил положить его на заветное место. Возле входа его встретил вездесущий Бариджальд, у которого он поспешил так же вырвать волос с головы. Голландец только успел жалобно вскрикнуть. Авас был неумолим, и поспешил заметить с некоторой улыбкой: - Это мне в коллекцию, - и положил волос в коробку. Но Бари был не дураком, посему поспешил отомстить своему товарищу. Нерст, за всем эти наблюдавший, только рассмеялся, за что и поспешил поплатиться, когда две руки мгновенно приблизились к его волосам и лишили двух из них. После этого все трое рассмеялись. - Мне кажется, это не очень хорошо, друзья! – заметил Нерст. – Ведь если, допустим, мой клок волос подойдёт, значит, с меня сдерут и остальные волосы для лампы, и тогда, я вообще облысею. - Мало того, волосы на твоей голове ограничены в своих размерах, и мы быстро лишимся прибыли, - серьёзным тоном добавил Бариджальд. - Что же делать?! Что же делать?! – Авас запустил руки в волосы, изображая страх и ужас. За их спиной послышался лёгкий смех Вингерфельдта, стоявшего с лампой возле своих книг. Иногда было хорошо отвлечься от своей работы, тем более, если успехом она не увинчивалась. Отдых, которого порой так не хватало, просто был необходим и все это прекрасно осознали. Иногда, правда, бывало, что Алекс устраивал всеобщий «отходняк» с песнями и танцами – но его ещё заслужить надо было. Все материалы хранились в коробочке из-под сигар, которые выкуривал десятками (а то и двадцатками) за целый рабочий день дядя Алекс. Авас добросовестно вынимает нить, обматывает её возле стержня, дальше чистое конвейерное производство: Нерст готовит лампу, Бари выжидает у выключателя, Вингерфельдт занимается всем, что так связано с освещением. Смотрит, чтобы не было неполадок. И думает, что делать дальше. В это время все вновь стали выжидать. На столе Нерста стоит дуговая лампа. Все с разных концов преградили ей путь к отступлению – нет, не выскользнет! Сейчас что-то должно произойти. Вингерфельдт кивает Бариджальду, и тот послушно отодвигает рукоять выключателя. Немного зеленоватый свет, мигает, а потом… - Ложись! – раздаётся голос Нерста, и все припадают вниз. Раздаётся взрыв и ошмётки лампы летят во все стороны. Вингерфельдт слабо улыбается, довольный, как никогда. Он одобрительно кивает Нерсту, после чего спешит подметить: - Ну что ж, вот у нас и появился ответственный человек за безопасность персонала. - Кто бы мог подумать, кому из нас достанется эта должность! - Посвящаю тебя в рыцари! – откликнулся Авас и коснулся тем, что осталось от лампы, плеча ещё не поднявшегося Альберта. - Наверное, я что-то должен сказать в ответ? – прищурился Нерст. – За короля и электричество! Все рассмеялись, после чего стол расчистили от осколков и водрузили следующего подопытного кролика. За этот день их взорвалось ещё несметное количество, и Вингерфельдт ещё долго скрежетал зубами от досады, правда делал это так, когда никто не видел, и никого не было – не дай Бог вселить пессимизм в души своих работников! Свет всё гас и гас, не выдерживая этой продолжительной борьбы с тьмой. Но не может так продолжаться вечно! Читтер постучал пальцами по столу. Вид у него был весьма не радостный, словно бы он чем-то недоволен. В его глазах светилось бессчетное количество самых разных планов во всех направлениях, что он мыслил, но сейчас его интересовало лишь одно. Он обернулся куда-то назад, и задумчиво произнёс, даже несмотря на собеседника: - Год движется к концу. Как бы не стать Вингерфельдту Обещалкиным. Что я, не знаю что ль, как там творятся дела у них в конторке? - Тем не менее, они работают не покладая рук. И особо не печалятся. - Ну, а что им ещё остаётся, Илайхью? Они сами себя загнали в тупик, и теперь им надо искать выход из него – а это весьма проблематично. Ведь выход им преграждают множество препятствий. Генри облокотился на стул и несколько минут посвятил размышлению над своими словами. По крайней мере, он знал лишь одно – сам он сделал всё, что мог. Невозможно требовать от себя каких-то сверхъестественных сил. Тем более, когда он их сам не имел ни капельки. Читтер уже страшно устал от всей этой возни, однако свою бдительность и проницательность он не потерял. И с чувством интересующегося болельщика и аналитика просматривал стопки газет и книг. Словно бы пытался что-то отгадать. - В ту памятную ночь там будут мои агенты. Они-то и постараются наделать шуму вместе с прессой. На нас и так работает множество весьма талантливых журналистов. Пусть это будет нам на руку. Я хочу превратить это историческое событие в шоу. Ты знаешь, у меня всегда была склонность к этому. - Когда-нибудь она тебя погубит, - еле слышно отозвалась Илайхью. - Возможно, - не стал отрицать Читтер, набивая табаком трубку. В глазах его засветилась какая-то грусть. – Не надо ничего загадывать наперёд. Поживём – увидим. Не так ли? В его глазах отражались огни большого города, но было видно, что он поскорее хочет дождаться развязки этих событий, чтобы решить для себя, что ему делать дальше. Он взглянул в окно, и его взору предстало яркое вечернее небо. Над Европой в это время восходило солнце. Оно и должно было принести с собой что-то новое, то, чего никогда не было ещё. Каждый рассвет нёс с собой следы новых открытий и новых воодушевляющих мыслей. А как же иначе? Новый день – новая жизнь. В мастерской стеклодува, наверное, всё должно было пойти точно так же. Выполняя заказ государственной (а может и всепланетной) важности, ему было даже некогда присесть. Опустив свой длинный жгут со стеклом, из которого ему предстояло сделать подходящую форму для лампы, прямо в печь, и покрутив своё грозное приспособление, он не мог удержаться от досадного рычания из-под зубов от досады. Лампочка получилась плохой формы. Вместо той, что требовалась, она стала какой-то круглой, приняла шарообразную форму, а конец у неё явно вытянулся. Взглянув на своё изделие, стеклодув только покачал головой, явно недовольный своей работой. Он снял эту стекляшку со жгута, когда она остыла, и хотел было выкинуть куда-то назад, раздражённый и злой на всё на свете, как вдруг не услышал, чтобы она разбилось. Стеклодув обернулся и увидел высокую фигуру Вингерфельдта с этим изделием в руках. Глаза Алекса быстро что-то прикидывали, после чего великий изобретатель вынес этому изделию окончательный свой вердикт, который естественно, обжалованию не подлежал: - Погоди-ка! Попридержи это, пригодится. Он вручил её в руки стеклодуву и ушёл. Вечером того же дня Алекс прислал от своего имени заказ на несколько сотен таких вот заготовок, как эта. Для чего – покажет время. Но он не сомневался, что ещё успеет сделать то, что он так хотел. Поэтому и продолжал думать наперёд. В этот же период в одну из своих рабочих ночей дядя Алекс сидел в лаборатории, обдумывая одну из очередных своих задач, и при этом рассеянно катал между пальцами кусок смешанной со смолою спрессованной сажи, которую он употреблял для телефона. Мысли изобретателя витали далеко, а в это время его пальцы механически превратили маленький кусочек сажи со смолою в тонкую нить. Когда Вингерфельдт случайно на нее взглянул, у него возникла мысль попытать эту нить в лампе. У Нерста дрожали руки от продолжительной работы. Они настолько онемели, что Альберт их совсем не чувствовал. Несколько секунд встряхивая их, он оглядывался по сторонам. Найдя всё таким же, как и было, он окончательно успокоился и вновь принялся за работу. Авас и Бари колдовали над несчастной дуговой лампой, надеясь, что когда-нибудь всё это закончится. И причём в недалёком будущем. И тогда пойдёт всё и сразу: богатство и слава. Как бы хотелось поверить в эту незабвенную мечту всего человечества, что когда-либо существовала! Но вот опять взрыв и все мечты накрываются медным тазом. Опять… - Не унывать! – ходит Вингерфельдт и громко хлопает в ладоши. – Работать! Работать! Никаких перерывов! Бариджальд в отчаянии листает книги, вдруг пропустил что-то архиважное. Этот испуг отражается на его лице, на котором медленно угасает энтузиазм. Но раз надо работать – значит надо. И против закона сего уж точно не попрёшь. - Номер десять тысяч девятьсот. Снова конский волос. Снова не годится, - констатирует Авас Бекинг, вытирая со лба пот. Ему печально… И не только ему. Нерст с грустной улыбкой спешит подметить: - Может, нам нужен волос другой лошади? Лёгкая улыбка мелькает на лицах всех трёх стоящих тут людей, не считая Вингерфельдта, ибо его одного волоса не лишали во благо всеобщей работы. Так-то, дядя Алекс! Глаза Бариджальда уже опять болят от того, что он и так слишком много прочитал за день, и попытки хоть на минуту прикрыть глаза ни к чему не приведут. Рядом взрываются лампы, летят осколки, стучит ручка Аваса… Романтика, одно слово! Стеклодув спит в прихожей дома Вингерфельдта над грудой коробок со своими изделиями, среди которых и те самые, нужные Алексу лампы. Так уж получилось, что Вингерфельдт во всём виноват – он заставил всех просто валиться с ног от усталости из-за этой своей несчастной идеи. Правда, в данный момент, он сам еле на ногах держится. Облокотившись о шкаф с книгами, который то и дело в пользовании несчастного Бариджальда, посмевшего заикнуться о своём прошлом благополучии в лице профессора математики, он хмуро глядит вперёд. Авас продолжает что-то царапать на своей бумаге, вернее, опять же не своей, а просто в записной книжке Нерста. - Теперь номер одиннадцать тысяч… Голос уже отчаявшегося, обречённого человека. Нерст поворачивает выключатель, и свершается чудо. Уставшие, еле уже соображающие и передвигающие ноги, люди стоят перед столом и не понимают, что происходит. Какое-то мгновение Вингерфельдт ожидал вновь услышать взрыва, и приготовился отскочить в сторону, чтобы его не задело осколками, но этого не произошло… Он с удивлением и помолодевшим лицом оглядывается назад и просто не верит своим глазам. Перед ним стоит лампа. Им изобретённая лампа накаливания! Бариджальд выглядывает из-за книги, удручённое лицо Нерста удивительно ярко освещается этим новым светом, а Авас даже выронил ручку в этот замечательный момент для истории. Первым не выдерживает Альберт, хватая ручку в полёте, и мгновенно что-то принимается писать в своей записной книжке, с которой никогда не расставался. Сделав это, просто ожидает поворота судьбы. Стеклодув пробуждается от сна, ибо ему в глаза что-то ярко светит и мешает. Проснувшись, он тоже некоторое время вынужден протирать себе глаза, не веря тому, что видит. С разных концов помещения все начинают стекаться к центру его с изумлёнными глазами. Они подходят осторожно, словно бы боятся кого-то напугать (только вот кого?), и берут лампу накаливания в кольцо. Она горит! Она светит! У Вингерфельдта начинает кружиться голова от подобного успеха его и всей его команды. Нет, он не верит своему счастью. - Что это? – шёпотом спрашивает дядя Алекс. - Нить, обыкновенная нить! Её нам предложили Феликс и твоя племянница, помнишь? - Нить… - задумчиво произносит Вингерфельдт, всё ещё не веря ни своим глазам, ни тем более, самому себе. – А ведь благодаря тому, что они достали нам партию ламп накаливания Лодыгина, мы смогли придти к этому простому открытию. - Как красиво! – не выдерживает Бариджальд. - Главное – не гаснет! – начинает рассыпаться в похвалах Альберт Нерст. - Мне кажется, у тебя всё получилось, Алекс! – восклицает Авас. - Нет! – пригрозил пальцем Вингерфельдт, словно нашкодившим детям. – Это у нас всё получилось! Они организовали небольшой полукруг, полужив друг другу руки на плечи. Глаза Вингерфельдта продолжали сиять загадочностью. И радостью… Нерст констатирует в своей записной книжке: « Вингерфельдт включил лампочку в электрическую цепь. В лампочке вспыхнул свет. Изобретатель увеличил силу тока, ожидая, что хрупкая нить не выдержит накаливания. Свет стал еще ярче. Алекс продолжал повышать силу тока, пока не достиг температуры плавления алмаза. Лампочка, наконец, оказалась побежденной и погасла». Тем не менее, то, что хотел Алекс, наконец свершилось! Он важно посмотрел на своих работников, хитро прищурился и хлопнул в ладоши, как дитя. - Сегодня двадцать первое октября, но у нас по-прежнему много работы! В газетах со всего мира можно было прочесть следующее: «Триумф великого изобретателя в области электрического освещения». В статье кратко рассказывалось об успехах других великих изобретателей в этой области, затем описывались деяния и успехи Вингерфельдта. А под конец – такой гвоздь программы, как этот: «первая публичная демонстрация долго ожидаемого электрического света Вингерфельдта… должна состояться под Новый год в доме известного изобретателя, причем сам дом будет освещен этим новым светом… Ученые и весь цивилизованный мир с нетерпением ожидают результатов этого вечера». Множество поездов с важными общественными деятелями было отправлено в этот вечер в Прагу, вернее, её пригород. Всем хотелось воочию посмотреть на «странный свет лампочек, подвешенных на проводах и проведённых между деревьями». Последний день уходящего года выдался самым беспокойным. Суетился не только сам инициатор всех этих событий, но и великие магнаты. Было отчего тревожиться Моргану и не спать Читтеру, которые самолично приехали сюда, в Прагу. Последний день декабря выдался без большого количества снега. Единственное, что омрачало эту зиму – это зверский холод, который несмотря ни на что продолжал держать в оцепенении всю Европу. Пейзаж с крыльца дома Вингерфельдта выглядел весьма и весьма печальным и унылым: голые деревья, кое-где валялся снег, да висели самые различные провода. Для чего они предназначались – покажет время. Перед домом столпилось множество людей от мелкого до большого калибра. В основном это были журналисты да агенты тех самых великих промышленников, да и они сами, что предпочли немного затеряться в гуще толпы, которые не могли спокойно провести всю эту ночь – ставки сделаны, и теперь все выжидали заветного результата. Толпа заполнили здания лаборатории. Дядя Алекс и его помощники давали объяснения. Внешне сам герой этого дня ничем не отличался от своих товарищей, он был одет в рабочий костюм. Многие, ждавшие встречи с ним, рассчитывали увидеть маститого, важного, чисто одетого господина и были поражены, узнав, что один из молодых приветливых механиков, дававших объяснения, и есть тот самый великий человек. По этому поводу Читтер отпустил один веский сарказм и назвал Вингерфельдта «говорящей собачкой». Название это мотивировалось именно тем, что все поехали на него смотреть, словно бы Алекс был божеством или диковинным зверем. Не обошлось и без инцидентов. Один из посетителей пытался при помощи медного провода вызвать короткое замыкание в линии. Алекс добродушно велел прогнать его. Несколько ламп было украдено. Несмотря на предупреждение, многие заходили в помещение динамо-машины. У всех у них намагнитились и остановились часы. Рассказывали, что у одной нарядной девушки, близко подошедшей и наклонившейся к «Мэри-Анн» (так называли динамо-машину), выпали из волос все головные шпильки. На крыльце стоят четверо главных работников – Алекс, Нерст, Бари, Авас. У последнего на специально приготовленном столике стоит фонограф. Для чего здесь эта любопытная вещь – пока всем собравшимся знать не дано. Выражения лиц всех людей, стоящих на крыльце, ничего не может дать исчерпывающего об удаче или неудачи этой встречи. Значит, опять надо полагаться на время. Снова оно во всём виновато! Возле окна напоказ выставлены часы. К ним приковано наивысшее внимание – все смотрят с выжиданием на эти стрелки часов, как завороженные. Сейчас что-то должно произойти. Минутная стрелка часов двигается плавно, со стуком отбивая время. Наконец она пододвигается к отметке «двенадцать», тем самым начиная новый год, и прогоняя прошлый, и… Рука Вингерфельдта ловко отодвигает в сторону выключатель. Народ мгновенно от часов оборачивается назад. Читтер вынимает изо рта трубку с табаком и с выжиданием смотрит вперёд. Он нервничает, как никогда. Но какая-то доля поражения уже светится в его голубых и холодных глазах. Доска, прикреплённая недалеко от забора, и есть главное в этот величайший в истории момент. После того, как Вингерфельдт аккуратно включил свет, вся она вдруг зажглась лампами накаливания, и там поспешило появиться на свет именно это число: «1908». Рука Вингерфельдта скользнула по следующему выключателю и на следующей доске поспешила появиться рамка из света от ламп, а затем и пожелание «счастливого Нового Года», с расчётом на публику, написанное на английском языке. Вернее, не написано, а высвечено. Удивление волной охватило всю публику, тут собравшуюся, оно их мгновенно сковало. Из рук Читтера выскользнула трубка, которую он тут же поспешил подобрать, испугавшись своей минутной слабости. Стоящий рядом с ним Берг мгновенно под светом ламп принялся что-то записывать в свой рабочий блокнот. Сегодня, уже сегодня, этому суждено появиться в газетах! Алекс Вингерфельдт, величайший изобретатель столетия и электромагнитный шунт, задумал осветить мир! И осветил же! Величайшее достижение всего человечества. Волна облегчения мелькнула на лицах Моргана и стоящего рядом с ним Витуса. Высморкавшись в свой платок, с которым финансист никогда не расставался, он невольно прослезился. Значит, не зря! Ох, не зря всё это было им затеяно! Со всех сторон раздавались возгласы и похвалы в адрес изобретателей – а вернее, конкретно в сторону Алекса Вингерфельдта, облокотившегося о поручни своего крыльца. Народ ликовал. Отовсюду раздавался одобрительный свист и радостные крики. Не это ли и есть одна из лучших похвал изобретателю – признание публики? Самое удивительное, что кричал больше всех в пользу Александра именно Грайам Берг. Читтер долго соображал, откуда доносятся крики со столь знакомым голосом, и был немало удивлён, увидев своего бывшего друга и ближайшего соратника в лице тех, кому больше всего понравилось сие открытие. Обозлившись на весь свет, он подозвал его к себе, но от этого неугомонная радость Берга не утихла. - Я люблю скандалы, так не отказывай мне в удовольствии ими заниматься! – и Берг расхохотался. – Разве мог бы ты что-нибудь сделать без своего Грайама, а? Всё кончено, Генри. Всё! После этого Берг вдруг вспомнил о своей работе, и не дожидаясь гневных слов со стороны своего бывшего покровителя, пошёл с блокнотом под мышку к крыльцу, возле которого к тому времени уже столпилось приличное множество людей из прессы. - Поздравляю, господин Вингерфельдт – Вы гений! – как бы невзначай начал Берг. - Гений – не только я, - он обернулся назад. – Вот они все гении. Мы все вместе делали это открытие! Кроме того, помните мою фразу о том, из чего состоит гений: один процент вдохновения и девяносто девять процентов пота. - Так что, мы все – вспотевшие гении, - выдал готовый ответ Нерст. Авас выбрал себе тихую нишу у фонографа и принялся крутить ручку фонографа, на который записывалась вся эта беседа. Александр Вингерфельдт теперь по праву может считаться человеком, изменившим мир к лучшему…

Оригинал - весьма неплох получился. И не надо так на акварель обижаться. Получится, если делать работы с душой и постоянно) Обещаю, и клеща мне в волосы, если я не права. Лондон рулиииит! А персонаж похож на типичных суровых лондонских!

Больше мышей в одежде!!!)) Нравится, как здесь показан объём, особенно на морде.) А мне кажется, взгляд за хвост уходит.) По-моему, он просто пританцовывает.

Там в Свободном творчестве в моих темах будут обновления)

У меня уже вся книга готова)) Ну, идея с ртутным насосом из документальной литературы взята. А там, как всегда, скудновато. Типа он создаёт вакуум в лампе, и посему угольная нить горит дольше. Кумарби Только не говори, что уже всё прочитал!))