Рэдволльские анекдоты

И вдруг крысуна, который был маркитантом, озарило вдохновение... - А что, дружище, - сказал он радостно, - если бы нам найти Рэдволл? - То есть как же... Рэдволл? - Ну, да, простой Рэдволл... какие обыкновенно бывают Рэдволлы! Там бы нам сейчас и сыру бы подали, и каштанов бы набрали, и рыбы! - Гм...Рэдволл... но где же его взять, этот Рэдволл, когда его нет? - Как нет Рэдволла - Рэдволл точно есть, стоит только поискать его! Наверное, он где-нибудь спрятался, гостей принимать не хочет! Мысль эта до того ободрила крысунов, что они вскочили как встрёпанные и пустились отыскивать Рэдволл. Долго они бродили по острову без всякого успеха, но, наконец, аромат октябрьского эля и малинового пудинга навёл их на след. На поляне, окружённый красной стеной, высился самый настоящий Рэдволл и нахальнейшим образом манкировал своим гостеприимством. Негодованию крысунов предела не было. - Спите, лежебоки! - принялись они колотить в ворота, - небось и ухом не ведёте, что тут два крысуна вторые сутки с голоду умирают! Еду на бочку! Вылез из Рэдволла мышиный аббат: видит, что крысуны строгие. Хотел было дать стречка обратно в аббатство, но они так и закоченели, вцепившись в него. И зачали зверюшки перед крысунами действовать. Полезла сперва-наперво белка Джесс на дерево и нарвала крысунам по десятку самых спелых яблок, а себе взяла одно, кислое. Крот покопался в земле - и добыл оттуда картофелю; заяц Бэзил взял камешек, чиркнул по нему зубом - и извлёк огонь. Матиас пошёл к пруду и на собственный хвост поймал хариуса. А брат Гуго снёс всё это богатство на кухню, развёл огонь и напёк столько разной провизии, что крысунам пришло даже на мысль: "Не дать ли и тунеядцам частичку?" Смотрели крысуны на эти зверюшечьи старания, и сердца у них весело играли. Они уже забыли, что вчера чуть не умерли с голоду, а думали: "Вот как оно хорошо быть крысунами - нигде не пропадёшь!" - Довольны ли вы, гости дорогие? - спрашивал между тем мышиный аббат. - Довольны, любезный друг, видим ваше усердие! - отвечали крысуны. - Не позволите ли теперь отдохнуть? - Отдохни, дружок, только сделай прежде засов. Пошла сейчас барсучиха Констанция в лес, вырвала с корнем дубок и смастерила из него засов. На этот засов крысуны закрыли ворота, чтоб никто из аббатства не убёг, а сами легли спать. Прошёл день, прошёл другой; мыши до того изловчились, что научились даже без черепахи черепаховый суп варить. Сделались наши крысуны весёлые, рыхлые, сытые, белые. Стали говорить, что вот они здесь на всем готовом живут, а в норах между тем пайки ихние всё накапливаются да накапливаются. - А как ты думаешь, дружище, в самом ли деле Котир затопили или это только так, одно иносказание? - говорит, бывало, один крысун другому, позавтракавши. - Думаю,приятель, что было в самом деле, потому что иначе как же объяснить, что кошки воды боятся! - Стало быть, и Мартин Воитель был? - И Мартин Воитель был, потому что, в противном случае, как же было бы объяснить, что его на ковёр вышили? Тем более, что в хронике церкви Св. Ниниана повествуют... - А не почитать ли нам хроники? Сыщут свиток, усядутся под тенью, прочтут от доски до доски, как ели в Гуосиме, ели в Саламандастроне, ели в Полуденной долине, ели в Маршанке - и ничего, не тошнит! Долго ли, коротко ли, однако крысуны соскучились. Чаще и чаще стали они припоминать об оставленных ими в норах сырных головках и втихомолку даже поплакивали. - Что-то теперь делается у нас на юге, дружище? - спрашивал один крысун другого. - И не говори, дружище! всё сердце изныло! - отвечал другой генерал. - Хорошо-то оно хорошо здесь - слова нет! а все, знаете, как-то не то без моря! да и головок сырных тоже жалко! - Ещё как жалко-то! Особливо, как с красной коркой, так на одни дырки посмотреть, голова закружится! И начали они нудить рэдволльцев: представь да представь их на южный берег! И что ж! оказалось, что Матиас знает даже юг, что он там был, эль октябрьский пил, по усам текло, в рот не попало! - А ведь мы с юга крысуны! - обрадовались крысуны. - А я, коли видели: ходит мыш с мечом наперевес да всех лупит - это он самый я и есть! - отвечал Матиас. И начал Матиас на бобах разводить, как бы ему гостей дорогих порадовать за то, что они аббатство евонное жаловали и простой рэдволльской стряпнёй не гнушалися! И выстроил он вместе с землеройками корабль - не корабль, а такую посудину, что можно было по реке Мшистой подняться вплоть до самого синего моря. - Ты смотри, однако, каналья, не утопи нас! - сказали крысуны, увидев покачивавшийся на волнах плот. - Будьте покойны, господа крысуны, не впервой! - отвечали рэдволльцы и стали готовиться к отъезду. Набрал Матиас пуху воробьиного мягкого и устроил на плоту матрасик. Сделавши это, уложил на матрасик крысунов и, помолившись Мартину, поплыл. Сколько набрались страху крысуны во время пути от бурь да от ветров разных, сколько они ругали Рэдволл и Матиаса за его тунеядство - этого ни пером описать, ни в сказке сказать. А Матиас все гребёт да гребёт, да кормит крысунов каштанами. Вот, наконец, и море-окиян, вот и южный берег, вот и норы крысунячьи! Всплеснули соседи лапами, увидевши, какие у них крысуны стали сытые, белые да весёлые! Напились крысуны вина ежевичного, наелись сыру и надели пиратские кафтаны. Поехали они в казначейство, и сколько тут пайков загребли - того ни в сказке сказать, ни пером описать! Однако и о Рэдволле не забыли; выслали им рюмку эля да пятак серебра: веселитесь, мелочь пузатая!

СКАЗ ПРО ТО, КАК ОДИН РЭДВОЛЛ ДВУХ КРЫСУНОВ ПРОКОРМИЛ Жили да были два крысуна, и так как оба были легкомысленны, то в скором времени, по брайенджейксову велению, по моему хотению, очутились в Лесу цветущих мхов. Служили крысуны всю жизнь на какой-то пиратской посудине; там родились, воспитались и состарились, следовательно, ничего не понимали и о достижениях звериной цивилизации понятия не имели. Даже слов никаких не знали, кроме: "Йо-хо-хо и бутылка рому". Потопили пиратскую посудину за ненадобностью и выпустили крысунов на волю. Оставшись за штатом, поселились они в на южном берегу моря, каждый в своей норе; имели каждый свою резервную головку сыра и получали сухой паёк. Только вдруг очутились в Лесу цветущих мхов, проснулись и видят: оба под одним одеялом лежат. Разумеется, сначала ничего не поняли и стали разговаривать, как будто ничего с ними и не случилось. - Странный, дружище, мне нынче сон снился, - сказал один крысун, - вижу, будто живу я где-то в лесу... Сказал это, да вдруг как вскочит! Вскочил и другой крысун. - Ёлки-морковки! да что ж это такое! где мы! - заверещали оба не своим голосом. И стали друг друга ощупывать, точно ли не во сне, а наяву с ними случилась такая оказия. Однако, как ни старались уверить себя, что всё это не больше как сновидение, пришлось убедиться в печальной действительности. Перед ними с одной стороны росли высокие сосны, с другой стороны лежала небольшая полянка, которую окружали всё те же сосны. Заплакали крысуны в первый раз после того, как потопили их посудину. Стали они друг друга рассматривать и увидели, что они в ночных рубашках, а на шеях у них висит по ордену из ёжиковых черепов. - Теперь бы сыру погрызть хорошо! - молвил один крысун, но вспомнил, какая с ним неслыханная штука случилась, и во второй раз заплакал. - Что же мы будем, однако, делать? - продолжал он сквозь слёзы, - ежели теперича из пушки пострелять - какая польза из этого выйдет? - Вот что, - отвечал другой крысун, - поди-ка ты, дружище, на восток, а я пойду на запад, а к вечеру опять на этом месте сойдёмся; может быть, что-нибудь и найдём. Стали искать, где восток и где запад. Вспомнили, как капитан однажды прочёл на карте: "Если хочешь сыскать восток, то встань мордой на север, и в правой лапе получишь искомое". Начали искать севера, становились так и сяк, перепробовали все страны света, но так как всю жизнь служили на никуда не годной посудине, то ничего не нашли. - Вот что, дружище: ты пойди направо, а я налево; этак-то лучше будет! - сказал один крысун, который, кроме пиратской посудины, служил ещё при Клуни Хлысте маркитантом и, следовательно, был поумнее. Сказано - сделано. Пошёл один крысун направо и видит - растут деревья, а на деревьях всякие плоды. Хочет крысун достать хоть одно яблоко, да все так высоко висят, что надобно лезть. Попробовал полезть - ничего не вышло, только полхвоста чуть не оторвал. Пришёл крысун к ручью, видит: рыба там, словно в садке, так и кишит, и кишит. "Вот кабы этакой-то рыбки да к нам в нору!" - подумал крысун и даже в морде изменился от аппетита. Зашёл крысун в лес - а там белки с ежами свои запасы прячут: кто в нору, кто в дупло, кто под пень. - Мать честная! еды-то! еды-то! - сказал крысун, почувствовав, что его уже начинает тошнить. Делать нечего, пришлось возвращаться на условленное место с пустыми лапами. Приходит, а другой крысун уж дожидается. - Ну что, дружище, промыслил что-нибудь? - Да вот нашёл старую хронику в церкви Св. Ниниана, и больше ничего! Легли опять спать крысуны, да не спится им натощак. То беспокоит их мысль, кто за них будет паёк получать, то припоминаются виденные днём плоды, рыбы, чужие припасы. - Кто бы мог думать, дружище, что крысиная пища, в первоначальном виде, бегает, плавает и на деревьях растёт? - сказал один крысун. - Да, - отвечал другой крысун, - признаться, и я до сих пор думал, что сыр в том самом виде родится, как его утром на завтрак выдают! - Стало быть, если, например, кто хочет рыбку съесть, то должен сначала ее изловить, убить, почистить, изжарить... Только как всё это сделать? - Как всё это сделать? - словно эхо, повторил другой крысун. Замолчали и стали стараться заснуть; но голод решительно отгонял сон. Рыбки, сыры, птички так и мелькали перед глазами, сочные, слегка подрумяненные, с каштанами, одуванчиками и другой зеленью. - Теперь я бы, кажется, свой собственный сапог съел! - сказал один крысун. - Хороши тоже пояса бывают, когда долго ношены! - вздохнул другой крысун. Вдруг оба крысуна взглянули друг на друга: в глазах их светился зловещий огонь, зубы стучали, из груди вылетало глухое рычание. Они начали медленно подползать друг к другу и в одно мгновение ока остервенились. Полетели клочья, раздался визг и оханье; крысун, который был маркитантом у Клуни Хлыста, откусил у своего товарища орден из ёжикового черепа и немедленно проглотил. Но вид текущей крови как будто образумил их. - Тьфу-тьфу-тьфу! - сказали они оба разом, - ведь этак мы друг друга съедим! И как мы попали сюда! кто тот злодей, который над нами такую штуку сыграл! - Надо, дружище, каким-нибудь разговором развлечься, а то у нас тут убийство будет! - проговорил один крысун. - Начинай! - отвечал другой крысун. - Как по-твоему, отчего солнце прежде восходит, а потом заходит, а не наоборот? - Чего ж тут странного, дружище: ведь и ты прежде встаёшь, выходишь на палубу, там кого-нибудь режешь, а потом ложишься спать? - Но отчего же не допустить такую перестановку: сперва ложусь спать, вижу различные сновидения, а потом встаю? - Гм... да... А я, признаться, как служил на нашей посудине, всегда так думал: "Вот теперь утро, а потом ограбим кого-нибудь, а потом сядем пировать - и спать пора!" Но упоминовение о пире обоих повергло в уныние и пресекло разговор в самом начале. - Слышал я от одного лиса, что животное может долгое время своими собственными соками питаться, - начал опять один крысун. - Как так? - Да так-с. Собственные свои соки будто бы производят другие соки, эти, в свою очередь, ещё производят соки, и так далее, покуда, наконец, соки совсем не прекратятся... - Тогда что ж? - Тогда надобно чего-нибудь пожрать... - Тьфу! Одним словом, о чём ни начинали крысуны разговор, он постоянно сводился на воспоминание о еде, и это ещё более раздражало аппетит. Положили: разговоры прекратить, и, вспомнив о найденной хронике из церкви Св. Ниниана, жадно принялись читать её. "В Зиму Большого Града, - читал по слогам взволнованным голосом один крысун, - у почтенного начальника нашей Глинобитной обители был парадный обед. Стол сервирован был на сто персон с роскошью изумительною. Дары всей земли назначили себе как бы рандеву на этом волшебном празднике. Тут был и хариус с орешками, и гордость нашего леса - яблочный пирог, и, столь редкая в этих местах в феврале месяце, земляника..." - Тьфу ты, пропасть! да что ж ты, дружище, не можешь найти другого предмета? - воскликнул в отчаянии другой крысун и, взяв у товарища хронику, прочёл следующее: "Из Гуосима пишут: вчерашнего числа, по случаю поимки в реке Мшистой осетра (происшествие, которого не запомнят даже старожилы, тем более что в осетре был опознан известный многим заяц Б.), был в здешнем клубе фестиваль. Виновника торжества внесли на громадном деревянном блюде, обложенного огурчиками и держащего в пасти кусок зелени. Флагг, избранный накануне Лог-а-Логом, заботливо наблюдал, дабы все гости получили по куску. Подливка была самая разнообразная и даже почти прихотливая..." - Постой, приятель, и ты, кажется, не слишком... э-э... осторожен в выборе чтения! - прервал первый крысун и, взяв, в свою очередь, хронику, прочёл: "Из Саламандастрона пишут: один из здешних барсуков изобрел следующий оригинальный способ приготовления ухи: взяв живого налима, предварительно его высечь; когда же, от огорчения, печень его увеличится..." Крысуны поникли головами. Всё, на что бы они ни обратили взоры, - всё свидетельствовало о еде. Собственные их мысли злоумышляли против них, ибо как они ни старались отгонять представления о сыре, но представления эти пробивали себе путь насильственным образом.

Ай да Мартин! Прямо Арамис какой-то... "Детям..."

Написано не в моём вкусе (просто не люблю про кровушку), но, в общем-то, верится.

Бегемот Придумайте ещё)))) Будем ждать)))

КАК АББАТ МОРДАЛЬФУС ВЕШАЕТ ГОБЕЛЕН Взять хотя бы нашего аббата Мордальфуса. Ручаюсь, что вы в жизни не видывали такой кутерьмы, какая поднималась в Рэдволле, когда аббат брался сделать что-нибудь по хозяйству. Привозят, например, в аббатство гобелен в новой раме и под стеклом (чтоб больше не порезали) и, пока его не повесили, прислоняют к стене в Большом зале; барсучиха Констанция спрашивает, что с ним делать, и аббат Мордальфус говорит: - Ну, это уж предоставьте мне! Пусть никто, слышите - никто, об этом не беспокоится. Я все сделаю сам! Тут он снимает плащ и принимается за работу. Он посылает Василику принести из кладовки гвоздей, а за нею следом - Молчуна Сэма, чтобы передать ей, какого размера должны быть гвозди. С этого момента он берется за дело всерьёз и не успокаивается, пока не ставит на ноги весь дом. - Ну-ка, Бэзил, разыщи молоток! - кричит он. - Матиас, тащи линейку. Дайте-ка сюда стремянку, а лучше всего заодно и стул. Эй, Уинифред! Сбегай к мистеру Черчмаусу и скажи ему: аббат, мол, вам кланяется и спрашивает, как ваша лапа, и просит вас одолжить ему ватерпас. А ты, Констанция, никуда не уходи: надо, чтобы кто-нибудь мне посветил. Когда вернется Василика, пусть она снова сбегает и принесёт моток шнура. А Матиас - где же Матиас? - иди-ка сюда, Матиас, ты подашь мне гобелен. Тут он поднимает гобелен и роняет его, и он вылетает из рамы, и аббат пытается спасти стекло, порезав при этом лапу, и начинает метаться по комнате в поисках своего носового платка. Носового платка найти он не может, потому что носовой платок - в кармане плаща, который он снял, а куда девался плащ, он не помнит, и все жители аббатства должны оставить поиски инструментов и приняться за поиски плаща, в то время как сам герой дня пляшет по залу и путается у всех под ногами. - Неужели никто во всем Рэдволле не знает, где мой плащ? Честное слово, в жизни не встречал такого сборища ротозеев! Вас тут шестеро - и вы не можете найти плащ, который я снял всего пять минут назад! Ну и ну! Тут он встает со стула, замечает, что сидел на плаще, и провозглашает: - Ладно, хватит вам суетиться! Я сам его нашёл. Нечего было и связываться с вами, я с тем же успехом мог бы поручить поиски малышу Ролло. Но вот через каких-нибудь полчаса перевязана лапа, добыто новое стекло, принесены инструменты, и стремянка, и стул, и свечи, - и аббат Мордальфус снова принимается за дело, между тем как все обитатели аббатства, включая воробьёв и землероек, выстраиваются полукругом, готовые броситься на помощь. Двоим поручается держать стул, третий помогает аббату влезть и поддерживает его, а четвёртый подаёт ему гвозди, а пятый протягивает ему молоток, и аббат берёт гвоздь и роняет его. - Ну вот! - говорит он оскорбленным тоном, - теперь потерялся гвоздь. И всем нам не остается ничего другого, как опуститься на колени и ползать в поисках гвоздя, в то время как аббат Мордальфус стоит на стуле и ворчит и язвительно осведомляется, не собираемся ли мы продержать его так до поздней ночи. Наконец гвоздь найден, но тут оказывается, что исчез молоток. - Где молоток? Куда я подевал молоток? Господи боже мой! Семьдесят семь олухов глазеет по сторонам, и никто не видел, куда я дел молоток! Мы находим молоток, но тут оказывается, что аббат потерял отметку, сделанную на стене в том месте, куда надо вбить гвоздь, и мы по очереди взбираемся на стул рядом с ним, чтобы помочь ему найти отметку. Каждый находит ее в другом месте, и аббат Мордальфус обзывает нас всех по очереди безмозглыми ящерицами и сгоняет со стула. Он берет линейку и начинает все измерять заново, и оказывается, что ему нужно разделить расстояние в тридцать один и три восьмых дюйма пополам, и он пытается делить в уме, и у него заходит ум за разум. И каждый из нас пытается делить в уме, и у всех получаются разные ответы, и мы издеваемся друг над другом. И в перебранке мы забываем делимое, и аббату Мордальфусу приходится мерить снова. Теперь он пытается это сделать с помощью шнура, и в самый ответственный момент, когда этот старый дурень наклоняется под углом в сорок пять градусов к плоскости стула, пытаясь дотянуться до точки, расположенной ровно на три дюйма дальше, чем та, до какой он может дотянуться, шнур соскальзывает - и он обрушивается на старинный орган, причём внезапность, с которой его голова и все тело в одно и то же мгновение соприкасаются с клавиатурой, производит неповторимый музыкальный эффект. И Констанция говорит, что она не может допустить, чтобы дети оставались тут и слушали такие выражения. Но вот аббат Мордальфус делает наконец нужную отметку, и левой лапой наставляет на нее гвоздь, и берет молоток в правую лапу. И первым ударом он расшибает себе большой палец и с воплем роняет молоток кому-то на заднюю лапу. Констанция кротко выражает надежду, что в следующий раз, когда аббат Мордальфус надумает вбивать гвоздь в стену, он предупредит ее заблаговременно, чтобы она могла уложиться и съездить на недельку, пока это происходит, к дальней родне в Саламандастрон. - Уж эти женщины! Они вечно подымают шум из-за ерунды! - отвечает аббат Мордальфус, с трудом поднимаясь на задние лапы. - А мне вот по душе такие дела. Приятно изредка поработать руками. И тут он делает новую попытку, и при втором ударе весь гвоздь и половина молотка в придачу уходят в штукатурку, и аббата по инерции бросает к стене с такой силой, что его нос чуть не превращается в лепешку. А нам приходится снова искать линейку и веревку, и на стене появляется новая дыра; и к полуночи картина водружена на место (правда, очень криво и ненадёжно), и стена на несколько ярдов вокруг выглядит так, будто крысы палили по ней картечью, и все в аббатстве издёрганы и валятся с ног... все, кроме аббата Мордальфуса. - Ну вот и все! - говорит он, грузно спрыгивая со стула прямо на любимую мозоль Кротоначальника и с гордостью взирая на произведённый им разгром. - Ну вот! А другой на моём месте ещё вздумал бы кого-нибудь нанимать для такого пустяка.