Варра

Глава 37. Крутой кипяток плеснулся в чашку тёмной керамики и соединился с крепкой кипрейной заваркой. На столе остывали пирожки с мясом. Звери даже не смотрели на угощение. Барсу оставалось только охать и вздыхать, ухаживая за понурыми гостями, да и Мокки тоже сидел тихо, опустив усы и развесив уши. - Что теперь будет? – Фир-Фир посмотрел на жёлтого кота. - Тюрьма, - мрачно отозвался тот. - Чем мы можем помочь? - Не знаю. Вытащить кого-то из Подземелья – задачка непростая. Вот пёс по имени Тис однажды вытащил всех пленников разом. Но оно и понятно, Тис ведь переворот устроил и сам в итоге чуть башки не лишился. Там много зверей ему помогало. - Как вытащить Мартера, кот? – перебила Варра, опираясь на край столешницы. Мокки, сидевший на стойке, подобрал лапы и обернул их хвостом. - Могу предложить только один разумный вариант – ждать… - Снова ждать? – проныла росомаха и бессильно опустила морду между стоящих на столе чашек. – Только и делаем, что ждём. Лохматый собеседник фыркнул, теряя терпение, и поспешил закончить предложение: - Ждать, когда к нам заскочит Салли. И с ней как-нибудь договориться. Она уж побольше знает о замке и Тиране, чем я или Барс. - Значит, мы тут надолго? – осведомился ольхен. – Как часто она к вам приходит? - По-разному, по-всякому. Когда как, как говорится. Словом, её визиты совершенно непредсказуемы, - котишка пожал плечами. – Зависят от настроения шелкоухого скелета собаки, обтянутого драной шкурой. Ой, то есть я хотел сказать, от нашего милостивейшего Карха Тирана. Короче, ждите. Денег за постой не возьмём, раз уж такое дело. Только поохотьтесь для нас. - Это всё оттого, что я ему своего Небесного Покровителя не назвал, - сокрушался Яркольд, роняя слёзки в чай. - Поэтому ничего не заладилось, и он настроился за злобу. Если бы я так не напугался… - Не думаю, что Тирана заботят такие вещи как традиции белодушек. Скорее всего, это никак бы в нём не отозвалось, - уверяла светлошёрстная росомаха, ласково толкая кунчонка тёплым носом. Солнце тем временем схоронилось за обширным облаком. Думало, что Гонец не увидит, как оно снова свернётся в клубок и задремлет на белоснежном воздушном пуху. Но Солнечная Белка своё дело знала. И в исполнении долга не уступала ни величественному Медведю, ни древорогому Оленю. Гнала и гнала без устали ленивое небесное светило. А мир стал серым и мрачным. Дождём пока не пахло, да и ветер не прокатывался по Необъятному Полю судорожными предгрозовыми валами. Дул ровно, мягко. Яркольд смотрел в окно, и мысли в его головёнке проплывали одна за другой подобно облакам в поднебесье. И с каждым мигом всё плотнее становились эти помыслы, всё крепче вязли в густом сознании. И назревала гроза. Ярк нетерпеливо дёргал хвостом и надеялся, что в его голове буря прогремит раньше, чем за окном. Кошки-посетители негромко перемуркивались, угощая друг друга медовым молоком. Жизнь шла неторопливо в таверне Барсов Уголок. « О, Вересковая Ласка! – мысленно взывал малыш-белодушка. – Должен я или не должен? Как понять? Как лучше будет? Не могу же я сидеть, сложа лапы, если мою голову посетила эта идея. Не могу же я отмахнуться от неё как от комара. Что-то внутри колет моё сердечко, когда я пытаюсь выдворить её за пределы головы. Но если послушаюсь сам себя, не сделаю ли хуже? Риск большой, спору нет. Но если у меня всё получится… Как меня будут хвалить! И радость заплещется в их глазах. И мы исполним то, что нам надо исполнить. И тогда я увижу Огни Празверей, как обещал Фир-Фир. И все будут счастливы. А я – счастливее всех. Что же делать, Вересковая Ласка? Меня сгложет совесть, если я тряхну ушами и дам моей идее рассеяться…» Он вздохнул и прижался носиком к вымытому стеклу, в отражении которого трепетали огни свечей. Снаружи качались стебли бурьяна, припадая на одинокую стёжку, что юрко петляла по лугу, соединяя таверну с Псогаром. Замок серой глыбой поднимался над полем, заметно искажая пейзаж. Яркольд смотрел. До уха доносился негромкий голос Барса, принимающего заказ на суп из фасоли с копчёными кабаньими рёбрами. Несколько столиков одобрительно затявкали и замяукали, услышав об изысканном кушанье, и попросили сварить и на них тоже. В том числе и росомахи. А Яркольд всё смотрел в окно. Звери ходили по тропинке туда-сюда. Поскрипывала входная дверь. Порог переступали и собаки, и лисы, и куньи. Приходили на огонёк. А потом уходили с полными животами, облизывая усы. Яркольд смотрел. Струйка воздуха просачивалась сквозь щель в раме и достигала ноздрей кунчонка. Она несла аромат разнотравья, пропылённых колосьев и рассыпчатой земли. И всё же все эти запахи явственно перекрывал один-единственный. Особый. Запах вереска. Яркольд закрыл глаза. Сильнее насупились тучи. Плотнее сомкнулось небо сознания. Дрожью маленьких лапок явил себя грозный раскат. Яркольд распахнул взор. Лишь коротким бликом на стекле отразилась вспышка его молнии. _____________________ - Налить тебе сладкого чаю, Ярк? Варра, скучая, толкала лапой пустую чашку. Чашка гулко брякала по столу, с каждым новым толчком всё опаснее кренясь на бок. Когда белодушка подошёл, росомаха когтём остановила движение посудины и осторожно налила в неё чуть остывшую заварку с листьями чёрной смородины. Рядом на круглой деревяшке покоилась внушительная глыба буроватого кленового сахара, и несколько кусочков уже были отколоты от неё и лежали тут же, на блюдечке. Яркольд сам подцепил пару бесформенных слитков и бросил в прозрачную заварку, пронаблюдав за тем, как они растворились без следа. - Рано сегодня стемнело, - вздохнул малыш. - Это из-за облаков, - пояснила Варра. Она тоже сделала шумный вдох и побеспокоила когтем сахарную глыбу. Несколько песчинок упало на стол. - Тебе грустно? – осведомился Ярк. - Немного. Скорее от того, что мы застряли в ожидании и бездействии. Мартер – зверь хороший, помочь ему надо. Но никто ничего не делает. Мы ждём и ждём… - Может тогда, пока мы ждём, ты расскажешь мне какую-нибудь легенду? – кунчонок с надеждой поднял глазки. Светлошёрстная росомаха устало встретила его взгляд и покачала головой. - Сейчас ничего на ум не идёт, - и она слизнула со стола сахарную крошку. - В таком случае позволь мне сделать это, – прошелестело из-за спины. Ярк вздрогнул, но в нос отчётливо ударил запах кожаных перепонок и прогретой шерсти. Оглядываясь, он уже знал, кто находится за его плечом. Шорох. Шорох подполз к их столику почти на брюхе, помогая себе цепкими пальчиками на сгибе крыльев. Крылан зацепился за столешницу и вскарабкался на стул, кое-как усевшись. Да, дома наземных зверей плохо подходят тем, у кого вместо лап – крылья. - Я знаю одну неплохую сказку, - начал он, улыбаясь. Его бархатные ушки вращались независимо друг от друга, выдавая искреннюю заинтересованность дружелюбного летучего лиса. – Она пришла ко мне от моих предков, живших на Зольном Хъярне, на нашей родине. Ведь именно там, в тени исполинских резных листьев, и произошла эта история. Жили-поживали под ленивым Солнцем летучие звери – перепонки вдоль боков. Звались крыланами, ведь крылаты были. Ушки у них вострые, мордочки – и того острее. Множество крыланов живёт на южных хъярнах, не счесть всех разновидностей. И от двух Празверей ведёт своё начало мой род. Прославленный Пракрылан когда-то побратался с Пралисом, и с тех пор всех потомков Пракрылана стали называть летучими лисицами в память о славной дружбе. Сестра же его, что звалась Пракрыланкой, сдружилась с Прапсом, и потомки её летучими собаками себя называть стали. Так и поделились наши предки на летучих собак и летучих лисиц. Но были и те, кто отказался себя называть чем-то иным, кроме своего названия. Мой род восходит как раз к Пракрылану, самцу-предку. Поэтому я летучий лис. Ох, что-то я не туда залетел, извините. Так вот, начинаю саму сказку. Слушай, маленький кунчонок. Это наш традиционный крыланский слог! Жило семейство лисиц летучих в роще дремучей. Водою она каждый день упивалась, мангрою звалась. Деревья ветвистые лапы раскинули – иначе бы сгинули. Лисица с крылами, с крылами и лис, и старый крылан тоже при них – внучку с внучонком растит. Раз вылетел старый крылан по делам – здесь или там. И персик чуть зрелый он детям принёс, не абрикос. Как редок сей плод в этих влажных краях – ужас и ах! Пушистая шкурка, сладчайшая плоть – глоть его, глоть! Но персик один, а детёныша два – вот тебе на! Кому же достанется солнечный плод – гадайте хоть год. А дедушка когтем его разделил – было же сил. И крохам предложен был выбор недлинный – две половины. Одна и желта и мягка, честно слово – ам! – и готово! Вторая не хуже, но вот, погляди – кость посреди. И трудно вокруг обкусать сочный плод – сок же течёт. Об косточку губы поранить возможно – ешь осторожно! В общем, не так хороша эта часть – нельзя сразу в пасть. Кому же достанется лучший кусок – кто тут знаток? Братишка поспешно подвинул сестрёнку – за перепонку. И чистую дольку схватил он скорей – себе повкусней. Сестрёнке досталась же с косточкой часть – горечь, не сласть. Расстроилась крошка, а брат рассмеялся – над ней издевался. «Мой персик прекрасен, а ты свой кусай – зуб не сломай!» И, злобно хихикая, он улетел – ждать не хотел. А дедушка к внучке склонился и шепчет – будто бы лечит: «Малышка, ты злобные речи не слушай – персик вот скушай. Но косточку вниз ты с горы не бросай – в землю отдай. Посмотришь потом, что случится в том месте – будет по чести. Только водой поливать не забудь – выйдет же суть.» И сделала крошка как дед ей велел – сыскала удел. И косточку с горки она не бросала, а закопала. В удел тот летала и воду таскала – и поливала. И много минуло с тех пор долгих лет – устали нет. А косточка выдалась древом ветвистым – фрукты и листья. И внучка подросшая в ветках висела – персики ела. И все они были, конечно, её – брысь, крыланьё! В трудах и заботе взросло это древо – насытило чрево. На веточках персики как на подбор – вот и весь спор. И брат вокруг дерева часто кружится – злится, как злится! Зря хохотал над простушкой-сестрой – теперь сам не свой. Редчайшее древо, редчайшие фрукты – всё для малютки. А жадине только гнилая папайа – и то небольшая. Вот слушайте, крохи, историю эту – летите по свету. И всем остальным расскажите её – лети крыланьё! Пусть знают все звери, что грубость и жадность – есть неприятность. И сам же себе сможешь ты навредить – злобна коль прыть. Аукнется в будущем смех твой как эхо – добрым ли смехом? Так помни, дружок, добрым будь и делись – и не дразнись! Вот. Шорох утих, и внимательно слушавший Ярк поднял на крылана глаза. Блеклый свет скользнул по оранжевой радужке, заставив уплощённые зрачки сузиться в узкие чёрточки. Сказки всегда действовали на кунчонка успокаивающе. Послушаешь о чужих приключениях – и на свои интереснее становится смотреть. А иногда сравниваешь, особенно, если сказка страшная, и радуешься, мол, не всё так плохо у меня ещё. Герои воодушевляют, а их героические поступки вдохновляют на собственные подвиги. Ярк не мог бы сказать, что сказка про крыланов и персик была героической и как-то его вдохновила. Но она заставила малыша перебирать в голове другие предания, слышанные, или даже прочитанные им самим. Там звери бросались в битву с захватчиками или жертвовали собой ради друзей и семьи. Или просто совершали что-то невообразимо значимое. Та же Вересковая Ласка. Ничего такого безумно трудного не сделала, ни за кого свою жизнь не отдала, вражескую стаю не разбила, а, тем не менее, побывала на Срезанной Горе, дружила с птицей, да ещё и Луна весь свой перебег лучилась её нежно-сиреневым светом. Достойно, по мнению Яркольда. Кунчонок закрыл глаза и ясно увидел перед собой потрёпанную книжку, зажатую на полке двумя книгами потолще. Увидел свою лапу, тянущуюся к ней. Увидел прекрасную героиню на обложке: изящная ласочка с нежностью смотрела на всех читателей, а где-то позади кружил ворон. Увидел воочию все иллюстрации из этой книги и лапописный текст – на тот момент ещё непонятные ему закорючки. Ярк вздохнул. - Надо будет обязательно вернуться к Луше, - сказал он вслух. - Не к Ряженке? – уточнила росомаха. Теперь в воображение каменного кунчонка вклинилась ласковая светлая мордочка соболихи, а за ней и весёлые глазки его друга-полукровки. На другой стороне фантазии сидела одинокая Луша с самой лучшей книгой в лапах. - Сейчас лучше думать о другом, - ответил детёныш. – Когда всё закончится, будет понятно, куда мне следует вернуться. Варра, скажи, ты не знаешь, есть ли у Барса какие-нибудь книжки? Я так давно не читал. Мне надо упражняться, а то всё забуду. - Не забудешь, - заверила Варра, взяв в лапы чайник. – Ты же понял, что суть букв в том, что они похожи на животных, название которых начинается с этой буквы? Помни это, и никогда не разучишься читать. А про книги сейчас спрошу, - и она пошла к стойке, чтобы попросить трёхцветного кота налить им ещё чаю. - Ты ничего не сказал про мою сказку, - голос летучего лиса звучал немного обиженно. – Она тебе не понравилась? - Ещё как понравилась, - кивнул Яркольд. – Некоторые звери очень хотели бы научиться летать. А летающие звери мечтают о персиках. Получается, целое персиковое дерево принадлежало одной крыланке? И она ни с кем не делилась? Шорох снисходительно улыбнулся, зашевелив ушами. - Конечно делилась, дружок. Со всей роднёй, с друзьями и путешественниками. Со всеми, кроме брата, который её в детстве обидел. - А вы – крыланы – сочиняете Песню Жизни? – вдруг задал вопрос малыш. - Да, разумеется, Ярк. Я не знаю никого, кто бы не сочинял её. - А ты сам? - А я нет, мне ещё рано. Зато я люблю читать чужие Песни. Знаешь, их ведь очень часто записывают. Из них мы можем очень достоверно узнать о каких-либо событиях, или о личности того или иного зверя. Особенно интересно читать Песни древних жителей. До Разгрыза, например, или во время оного. Ты знал, что Одга-Иррца любила кушать жуков и пить воду и грязных луж? Над ней в детстве смеялись, но потом, во время птичьего и оленьего мора, это пристрастие позволило ей без проблем пережить голод. На стол перед Яркольдом шлёпнулась тонкая книжонка, а перед Шорохом возникла чашка и горячий чайник, обёрнутый тканью. Варра запрыгнула на своё сиденье. - У Барса есть только «Лесье-чудесье», - пояснила росомаха. – Но ты почитай, там есть хорошие истории. Самая трогательная – про рысь с пятнами, подобными звёздам, которая ценой своей жизни спасла рысяток, которые её дразнили. Кунчонок держал книгу в лапках и заворожено поглаживал гладкую обложку. На ней крупными толстыми буквами золотистого цвета, вписанными в круг, значилось: «Лесье-чудесье». А вокруг названия плясали самые разные животные и переплетались сочные травы, унизанные ягодками. Была тут и рысь, с пятнами, подобными звёздам и шкурой, что ночь в чащобе. А вот Вересковой Ласки не было. - Варра… - Ярк оторвался от обложки и рассеянно поглядел на подругу. – Как ты считаешь, я уже не маленький? - Ты мельче меня, - покачала головой та. - Это верно. Но ты мельче Фир-Фира, а Фир-Фир мельче Вуву Завитушки. Но это не значит, что вы малыши. Скажи, а я малыш или уже нет? - Почему ты спрашиваешь? - Я знаю, что тревожные события быстро делают зверей взрослыми. А у нас сейчас много тревоги. Но и много удивительного мы повидали. Оно возвысило меня? Я стал лучше и умнее, чем тот я, который прятался в Лушиной перине от мороза? - Ты научился читать и многое узнал, - ответила Варра и разлила всем чай. – Ты получил опыт и стал гораздо более умелым. Но тебе ещё предстоит расти. Долго и упорно... Кунчонок скис от последних слов, и усы его повисли. - ..как и всем нам, - закончила росомаха. - Разве вы сейчас не большие и взрослые? - Взрослость... Понятие довольно туманное. Поверь, она далеко не всегда зависит от возраста. Уверяю тебя, есть звери куда старше меня, а мозгов у них так и не появилось. В отличие от тебя, Ярк. Ты очень способный детёныш, и душа у тебя добрая. Но я бы на твоём месте не торопила события и не пыталась ускорить время лишь бы стать старше. Всему свой срок. Лучше посвятить время постижению тайн мира и себя самого. Так мы обретаем мудрость и знания. Но ты не забывай, что мы учимся всю жизнь, и рост наш не прекращается никогда. - Спасибо… - пролепетал кунчонок и спрыгнул со стула. – Я чай потом допью, а сейчас хочу почитать. Вообще мой чай может выпить Фир-Фир или Щур, когда вернутся с охоты. _______________________ Стемнело в этот раз действительно быстро, и Яркольд тревожно поглядывал в окно после каждой прочитанной строчки. Время ползло как плющ по стене – неторопливо, осторожно, прощупывая перед собой пространство и выбирая лучшее место для нового шага. Кунчонку казалось, что в его животике отбивают свой такт лисы-танцоры. Шерсть на холке ходила ходуном. Мокки заверил росомах, что завтра Салли непременно должна прийти, и всё прояснится. Кошки сворачивались в пёстрые клубки и готовились ко сну. Так долго тянется ожидание! Наконец, в клубки свернулись и росомахи на лежанке. И Яркольд сделал вид, будто сон сморил его, однако бдительно трепетали его ноздри, продолжая вбирать запах вереска с улицы. _____________________ Вот из тёмной таверны в тёмную ночь скользнула тёмная фигура. Робко скрипнула дверь, и цветы сонно качнулись от прикосновения хвоста, что вился за своим обладателем как лента. Капельки влаги брызнули с листа одуванчика, оросив густой бурый мех, только начинающий линять к лету. С едва слышным шелестом опускались на траву лапы, и бурьян расступался перед гибким телом, несущимся сквозь ночь. Всё грузнее наливался каменной мощью одинокий замок. Вскоре его стены бестактно нависли над головой. Маленький зверёк остановился, дав волю нахлынувшей нерешительности. Сжимая под грудкой когтистые пальчики, пеньком стоял он посреди поля и смотрел на некрасивый Псогар, что десятками светящихся глаз-окон обозревал подвластные ему земли. Столица Луголесья громоздилась на фоне серо-пурпурного неба как огромный булыжник со сточенными боками. Будто неправильная угловатая скала, внутри которой томился огонь. Сам замок выглядывал из-за крепостной стены, но скрыта от взора была окружающая его земля, где расположились домики и будки стражников – утлые для стражей и слуг низших рангов и роскошные – для обладателей красных и оранжевых ошейников. Белошейниые стражи владели комнатами в самом Псогаре. Бархатная тишина окутывала Необъятное поле, мягкие тучи застлали всё небо до горизонта, и, точно жёлтые звёздочки, спустившиеся в Миролапье, мерцали вдалеке за замком уютные окошки Деревушки-На-Опушке. Барсов Уголок остался за спиной каменного кунчонка, но и в нём теплился огонёк единственной оставленной на ночь свечи на подоконнике. Яркольду вдруг очень захотелось посмотреть на него, хотя он и пообещал себе не оглядываться. Но страх завладел им, и детёныш стал искать пути его развеять. Он оглянулся на таверну, на образ тепла и защиты, туда, где спали его сильнее и могучие друзья-росомахи. Оглянулся и чуть не заверещал от ужаса и удивления, быстро зажав себе пасть лапой, а второй лапой схватившись за сердце. Вся его шерсть поднялась и встопорщилась, а хвост стал больше, чем у лисы. Яркольд попятился и завалился в мокрую траву, безмолвно тараща глаза на того, кто стоял перед ним. Огни Псогара танцевали в лукавых карих глазёнках, и белоснежное пятно подбородка отчётливо повторило все движения губ и челюстей, когда незнакомец вдруг зашипел, призывая к тишине. Ярк не верил ни одному из своих органов чувств и, пока его спина пропитывалась сыростью, он всё смотрел и смотрел в эти смешливые зрачки, на эту угольно-чёрную голову, насаженную на тело, поцелованное самим Солнцем. Стройный гибкий силуэт в центре композиции из ночных запахов и отдалённых звуков леса. - Тихо ты, - прошептала пришелица, помогая кунчонку подняться. – Не надо шуметь, мы же так близко к этим. - Ты просто шла за мной? – так же шёпотом отозвался он. – Просто шла всё это время? - Ага, - она захихикала. – Ну и кто из нас теперь Отважнейший Следопыт? - Ох, Шишка! Трава заплясала над головами кунчат, когда они сцепились в объятия и покатились, кувыркаясь и покусывая друг друга. Это правда Шишка? Это правда она? Ярк будто бы не мог уразуметь, что друг, которого он на время покинул, оказывается, вовсе не покинул его. Шишка шла за ним, в одиночку преодолевая трудности и препятствия, в которых ему помогали старшие друзья. Яркольд вдыхал её хвойный запах и никак не мог надышаться. - Словно на целую вечность расстались, - удивлялся он. – Хотя мало времени знакомы, и не успели сдружиться так, как, например, Вересковая Ласка и её ворон. У нас так мало времени на дружбу оказалось, Шишка! Я был ужасно расстроен, когда Варра тебя прогнала, я до сих пор на неё обижен. - Видит Пракуница, она пожалеет, что прогнала меня! Я не так проста. Шишку никогда не собьёшь с пути, как ни старайся! Я всё равно поступлю по-своему и не послушаю никого. Но пока что связываться с росомахой не особо хочется. Поэтому я шла тайком, по верхам, как обычно. И вообще… - она снова усмехнулась, - забавно было красться за тобой столько времени, а ты и ухом не вёл! - Я видел тебя возле Бросхадома всю чумазую. - Да, тут я оплошала. Но мне страсть как надо было вызнать, куда, а главное - когда вы двинетесь дальше. В сам Дуб я заходить постеснялась - слишком тесное пространство. Вы могли меня обнаружить. - И ветви над Увитым Домом шелестели странно… - Это тоже была я! – Шишка наслаждалась рассказами о своих выходках. Два молодых представителя рода куниц лежали на листьях подорожника почти в самом центре Необъятного Поля. Под далёкие раскаты грома и внезапные завывания ветра друзья делились впечатлениями от приключений, таких отличных друг от друга, но встреченных на одной и той же тропе. Густые кроны, тонкие ветви и тёмные спины росомах внизу на земле – вот что описывала Шишка. Ей удалось не попасться на глаза не только росомахам, за которыми она следовала, но и белым охотницам, Кьорсаку, Перохвосту, Склоку, Усти и Щепу, Эрньо… Светлая грудка харзы распушилась от гордости. - Шишка, я так рад, что ты здесь! Теперь Варра не посмеет тебя прогнать! Я не позволю, и Фир-Фир заступится. Тем более она сама взяла в путешествие первого встречного – вора! - Да-да, того серого росомашонка, - кивнула подруга. – Видела я, как он удирал от неё с головой в горшке. Умора просто! Но постой, Ярк. Со мной всё ясно. Но что ты делаешь здесь ночью совсем один? Почему ты вышел из Барсового Уголка и ушёл в поле? Мордочка каменного кунчонка резко приобрела самое серьёзное выражение. Усы встопорщились, глаза снизу прикрылись веком. - Я иду в Псогар. Вызволять Мартера. А что? Я мелкий, юркий, меня не заметят, и уж точно такого от меня никто не ожидает. Я прокрадусь в замок, в самое подземелье, просочусь мимо псов, найду ключи и освобожу нашего друга! Тёплый блик дрожал на влажном носу харзы, пока она обдумывала слова Ярка. Мало-помалу её губы начали разъезжаться в заговорщической ухмылке, а вместе с ними и белое пятно подбородка растянулось шире некуда. Показались острые зубки, и по длинному чёрному хвосту прошлась нетерпеливая дрожь. Яркольду понравилась такая реакция. ________________________ Теперь уже две тени скользили по полю сквозь ночь. Шуршали травами и бодались с ветром, преодолевая оставшееся до замка расстояние. Совсем скоро кунчата уже стояли под самой стеной, чуть ли не до боли задрав наверх головы. Холодный отсвет проклюнувшейся Луны отражался в широких зрачках, когда зверьки ощупывали взглядом шероховатые камни. Они пребывали в безмолвии, боясь себя обнаружить, однако без звуков прекрасно понимали друг друга, будто перебрасывались мыслями из глаз в глаза. С Яркольдом такое случилось впервые, и новое чувство придало ему уверенности и лёгкости. Кунчонок воодушевился и о страхе вовсе забыл, перед его взором ясно стоял образ Мартера, покидающего темницу, и росомах, в восхищении взирающих на маленького героя. Шишка жестом поманила друга дальше вдоль стены в поисках брешей или выступов, по которым можно забраться наверх. Камень холодил подушечки лап, и влага текла по нему, исчезая в трещинах. Пахло мокрым мхом и какой-то неприятной затхлостью, от которой хотелось чихать. Ещё пахло псиной. Харзочка резво скакала вперёд, торопливо осматривая стену, Ярк едва поспевал за ней. Но вот, наконец, она остановилась, встала на задние лапки и вытянулась в струнку, топорща вверх усы. С улыбкой обернулась на каменного кунчонка, и он прочитал в бликах на её радужке: «Тут!». И правда, в этом месте раствор кладки выветрился до такой степени, что куний коготь мог с лёгкостью удержаться в расщелинах. «Я полезу первая!» - Шишка царапнула коготком стену и сказала о своих намерениях плавным движением спинки. «Ну уж нет, я полезу!» - Ярк в знак протеста мотнул хвостом. «Но я старше! И лазаю лучше. Я опытнее. Давай я первая, а ты сразу за мной, по моим следам». «Ладно, так уж и быть» - смирился Яркольд. И желтогрудая куничка бесшумно взвилась вверх. Она старалась карабкаться не слишком быстро, чтобы белодушка не отстал, но толстенький Ярк, не привыкший к таким упражнениям, всё равно остался далеко позади. Когда Шишка была уже в середине стены, он еле-еле преодолел высоту своего роста. «Ты там где?» - свесилась вниз подруга, и глаза её тут же стали круглыми от ужаса. - ЯРКОЛЬД, СКОРЕЕ! – её визг сотряс стену. К кунчонку неумолимо приближались две огромные собаки, и слюна капала с их длинных языков. - Нарушитель, нарушитель! – хрипло рычали стражи. Яркольд повернул голову. Ему показалось, что всё вокруг резко замедлилось, и кусочек единого мига растянулся в долгую минуту. Собаки взрывали когтями землю, несясь прямо к нему. Один пёс был чёрен как сажа, и только рыжие подпалины позволяли различить черты его морды. Вторая собака принадлежала к роду гладкошёрстых борзых. Её глаза налились кровью, придавая выражение абсолютного безумия. Очень страшно. Клацающая розовая пасть стала последним зрелищем, что увидел маленький зверёк, беспомощно повисший на стене. Его обдало горячим дыханием, а дальше был короткий полёт, тупой удар и бесконечные россыпи звёзд под закрытыми веками.

Оууууууррр, какая вкусная тема, какой вкусный художник! Твори ещё! Это просто потрясающе! Ах! Какая куница шикарная!

Ах, какой Гуло! Какой Фераго! Какие шикарные куньи, куру мне в глотку!

Ах, как всегда приятно зайти в тему Фортунаты и насладиться великолепными рисунками!

>>Первое и второе - коммишн и трейд<< Не гони, ты мне трейд так и не отдал ХР

Урррур, всем спасибо! Меня ещё помнят Всех люблю!

А теперь расскажу о своих крылатых куничках. Они тоже живут в Миролапье. Сильная духом, решительная и отзывчивая, Инеива искренне любит свою стаю и заботится о своих подопечных. Она не так общительна как Летовей, и шумным посиделкам предпочитает уединённое созерцание рассветов. Полёт - это её всё. Мчаться по небоскату, прорезая пурпурную закатную синь - ради этого стоит жить. Брат Инеивы - Летовей. Погиб от когтей Урки. Инеива пошла искать Урку, чтобы отомстить за брата. За ней увязался ласка Чернолип. Инеива напала на Урку. Глоткой и всей грудной клеткой куница ощутила стальную тяжесть эсбэчьей лапы. Забилась, затрепыхалась в преддверии скорой кончины. Всё, проигрыш. Конечно, это было безрассудно. Надеяться на помощь Пракуницы и Кволке-Хо в затее, которая с самого начала обречена на провал? Глупо, ибо единственное, что могло помочь Инеиве в этом поединке - это личное вмешательство богов. Конечно, этого не произошло, и теперь дочь крылиты пересчитывала хребтом все неровности Младшей из Сестёр-Сопок, придавленная одним выверенным ударом опытной вояки. Урка сбила её, как котёнок мотылька. На мгновение Инеива задумалась о том, что, должно быть, и Летовей перед смертью видел тоже самое, что и она. Ту же испещрённую шрамами рожу, тот же раздражающий яркий хохолок. И ту же недосягаемую толстокожую шею, в которую так и не посчастливилось вонзить клыки на полную длину. Только в этот раз на этой шее болтается потёртый череп. Истлевшая голова любимого брата, павшего в битве с этой эсбэкой несколько лет назад. Реликвия, которую Инеива поклялась вернуть или пасть в попытке это сделать. Что, собственно, уже почти и произошло. Воздуха не хватало. Этого чистого горного воздуха, разрывающего сознание непревзойдённой свежестью - и не хватало. Инеива отчаянно когтила мощную лапу, пытаясь освободить свои лёгкие. - Ты, куница, совсем полоумная, - прогремело откуда-то сверху. - Но и храбрая. И я, наконец, поняла, почему ты пришла ко мне. Не за этим ли? Тяжесть улетучилась, и горный дух чуть не распорол нутро куницы. Она закашлялась, утёрла крылом кровь с губы и встала на четыре лапы. Грудь её раздувалась как мехи. Перед маленьким крылатым зверьком возвышалась белая громадина, такая же жёсткая и обветренная как сами сопки. Морда Урки выражала безмятежность и смирение, а в поднятой лапе болтался на шнурке похищенный череп Летовея. - Я пришла за твоей жизнью, - дочь крылиты со всей возможной злобой повторила свои слова, произнесённые перед нападением. - Голову за голову! И она готова была снова броситься в атаку, но эсбэка как ни в чём не бывало продолжила разговор: - Голову за голову? Хорошо. Забирай. Лопнул натянутый шнурок, и желтоватый череп родного брата мягко опустился в лапы Инеивы, вытянутые в боевом движении. Куница опешила и посмотрела на своего заклятого врага с непониманием. - Вот что скажу, - Урка смотрела Инеиве прямо в глаза. - Дура я. И поступила как последняя дрянь, забрав это с собой. Похвалялась тем, чего надо стыдиться. Долго не понимала простых вещей, нарекала себя благородным воином. Как же несправедливо такое наречение. - Ты... коришь себя за убийство моего брата? - холодно осведомилась куница, прижимая к груди такой родной, такой любимый череп, ещё хранящий в себе осколки знакомого образа. Воительница покачала головой. - Нет. Твой брат пал смертью защитника. Вышла случайность, недоразумение. Он защищал своего подопечного, а я своего. И поступить иначе не могла. Но вот то, что я сделала дальше, ни коим образом не создаёт мне чести. Я очень рада, что ты нашла меня. Забирай то, что должно быть у тебя, и прими мои искренние извинения за такой поступок. Не нападай, не ставь себя под новый удар. Ты жить должна, ибо ты - последняя. - П... Последняя... - эхом отозвалась Инеива и крепче обняла череп. - Больше нет таких как ты. Береги себя и ступай с миром, - сердоликовые глаза огромной кошки лучились неподдельным состраданием. Как же она выросла за один только день. Урка хотела помочь. Закалённая в битвах, кошка была скупа на слова, и не знала, как лучше выразить чувства, захлёстывающие её как бурная океанская волна.Только сегодня она поняла, какую ужасную вещь сотворила, годы назад осквернив тело павшего противника. Противника, который защищал свою семью, члена своей стаи. Это долг любого вожака, и Летовей с честью его выполнил. Долг защитника выполнила и Урка, отбив атаку сына крылиты и избавив своего маленького напарника Кыра от гибели. На этом печальном перепутье тропки куниц и эсбэк должны были разойтись навсегда, если бы не тщеславная страсть воительницы. Только сейчас, увидев над собой крылатый силуэт и услышав вопль ярости и боли, рвущийся из горла неутешной сестры, Урка поняла, что это не игра, а страшная подвеска на её шее - не просто украшение или трофей. Из этих глазниц когда-то взирали на Миролапье прекрасные очи, а зубы когда-то разрезали сочащийся жиром ломоть прожаренного мяса. Нос, от которого осталась лишь пористая дыра, вбирал головокружительные запахи весеннего леса. Были и мягкие ушки, в которые лилась дивная музыка и шелест крон. И усы, приветственно касающиеся усиков так любивших Летовея малышей-кунчат, ласочек, горностайчиков... Всё было, а теперь не осталось ничего. Но в жёлтом черепе, пахнущем сухой костью, хранятся тысячи благородных и добрых историй, произошедших с тем, над чьим телом жестоко и беспричинно надругались. Как же долго Урка видела в отсечённой голове лишь украшение и иллюстрацию к её мерзостной похвальбе. - Ступай с миром, - горная тишь откликнулась слабым звоном, и Урке показалось, что она слышит себя со стороны. - Такие как ты не должны умирать так глупо. Ты проживёшь долгую жизнь. Прими мои извинения. Я надеюсь, что когда-нибудь искуплю вину. Недостаточно слов, мало слов, очень мало. Но что ещё сказать? Что ещё можно тут сказать? Огнегривая эсбэка почувствовала, что больше ничего не сможет из себя выдавить. Слишком сложные эмоции, слишком мало времени для осознания. Круто развернувшись, она мощным прыжком одолела небольшую расселинку, разбившую скалу на две части. И побрела прочь, не оглядываясь, опустив обрубок хвоста и прижав уши. Стыд глодал её. Инеива же несколько долгих минут стояла на месте как вкопанная, нелепо развесив крылья, и всё смотрела в спину удаляющейся кошке. Потом она взлетела на ту скалу, с которой спустилась к Урке. Ласка Чернолип преданно ждал свою спутницу там, где она велела, и бросился к ней в объятия как только получил такую возможность. Дочь крылиты села, облокотившись спиной на прохладный камень, нежно прильнула своим меховым лбом к гладкому лбу брата... И зарыдала. Когда Инеива получила череп Летовея и отправилась в обратный путь, она выбрала не совсем правильное направление. Забрала немного к северу и оказалась в Далетравье, где её с Чернышом волей печального случая сцапали Метёлка и Куцая - гиены, ловцы рабов. К счастью кунице удалось спастись благодаря Чернышу, которого ловцы не заметили. Инеива успела увидеть Подлый Город со всеми его ужасами, и с ней случилась настоящая истерика. Она очень хотела помочь всем несчастным, оказавшимся там, но это было не в её силах. Ослабленная от пережитого кошмара, куница уснула в дупле, отлетев от Подлого Города как можно дальше. Каково же было её удивление, когда на заре она под своим дуплом увидела эти две мерзкие рожи. Они выследили её. Ещё бы, их работа предполагает развитый навык следопыта. Инеива и Черныш не могли улететь: у гиен наготове были камни и палки, которыми они метко сбили её тогда, при первой поимке. Дочь крылиты отчаялась. Но внимание Метёлки привлекло движение в кустах, она пошла посмотреть, и..... ...Из кустов выскочила Урка! Она отпихнула полосатую гиену и кинулась на Куцую, прижав её к дереву. Огромная эсбэка-воин вцепилась в лапу ловчихи, визжащей от неожиданной атаки. В это время Метёлка очухалась и набросилась на кошку сзади, зажевав толстую шкуру на могучей шее. Не выпуская раздробленную лапу Куцой из пасти, Урка скогтила полосатую за плечо, на всю длину погрузив в неё свои красные когти, и отшвырнула прочь. Сильно потрепала эсбэка ловцов, живого места не оставила на двух гадинах. А когда закончила, то бросила их тела с обрывчика в болото. Воительница думала, что убила их, но Метёлке удалось прийти в сознание и с большим трудом вытащить подругу и себя. Инеива в ужасе спустилась с дерева к своей спасительнице и узнала, что Урке во сне явился Летовей и сказал, что она может искупить свою вину, если пойдёт за дочерью крылиты и отведёт от неё беду. Куница была искренне благодарна той, кого ещё пару дней назад считала своим злейшим врагом. Урка решила поступить на службу в Бросхадом, чтобы избавить Далетравье от ловцов рабов. Она стала ловцом ловцов. И весьма успешным, надо сказать. Подлый Город сильно пострадал от неё, и многие ловцы отказались от работы.

Как же давно я тут не публиковалась. Ух. А арта накопилось мно-о-о-ого. Так что весь показать не смогу. Только выборочно несколько картинок. Итак, сначала моя аватарка в группу с творчеством. На ней я и мой мир - Миролапье. А это я и моя подруга Кора-рысь. И по Миролапью рисунки. Хозяйка Студёной Волны, Морская Норка, Заноза-В-Море, Игрица... У неё много имён, но есть и настоящее, первое, никому почти не известное - Барикка. - Ууух, Заноза-В-Море окаянная, тьфу! - пыхтит одинокий морской путник, силясь справиться с управлением своей утлой скорлупкой на пороге шторма. А Морская Норка смеётся и с лап до усов окатывает несчастного солёными волнами. Барикка - божество северных морей. Хитрая и коварная норка, переворачивающая скорлупки ради забавы. Она ворует рыбу у сухопутных зверей, а так же всячески подшучивает над ними и обводит вокруг когтя. Её младшая сестра - Океаническая Выдра - напротив, доброе морское божество, помогающее зверям, но о ней я расскажу в другой раз. Норка размером с крупного калана, а так же она меняет цвет своей шкуры в зависимости от сильных эмоций. Контролировать это она не может, что в некоторых ситуациях позволяет облегчить выход из ловушки, в которую она вас затащила. Например, Игрица никогда не обманет вас, притворяясь спящей. Конечно, если вам известно, что во сне она неизменно бывает чёрного цвета. В гневе становится сиренево-синей, а при нежных чувствах - маджентовой. Первичный же цвет у неё как на рисунке: белый с рыжеватыми плавниками. Барикку не любят и боятся, но она ловко умеет втираться в доверие, а потом подставлять и предавать. Обычно приморские звери приносят ей жертвы: рыбу и другую пищу, чтобы задобрить Норку. Но это не всегда срабатывает, особенно, если кто-то из тех зверей впоследствии начнёт ругать её. Мерцание лавандовых свечей напоило уютный вечер лёгким ароматом нежных цветов. Страж Склок - могучая росомаха с шерстью чернее смолы - молчаливо нёс свою одинокую вахту. Сновали вокруг него разные зверьки, вечно занятые своими делами - маленькие непоседы, ждущие, что в их жизни произойдёт что-то непредсказуемое. Иногда они наступали Склоку на лапу или хвост, и тут же вздрагивали до кончиков ушей, увидев как сама тень повернула к ним голову. В остальных же случаях его совершенно не замечали. Привычная картина, бросхадомский натюрморт: пара сиреневых огарков на столе из живого дерева, едва вызревшие яблочки белого налива и он - Склок - безмолвная статуя стражника подле стола. Некоторым обитателям Дуба казалось, что даже деревянные фигуры из зала Одги-Ферса ощущаются более живыми порой, чем этот Склок, наряженный в тугую жилетку, которая чудом застегнулась на его широкой груди. Маленькие глазки, замечающие всякую мелочь. Несимпатичная морда с нелепым горбатым носом. Ломанная речь, с трудом покидающая его горло. И чуткое сердце благородного защитника. Вот он какой - Склок, страж бросхадомский. Никто не заметит его скромного каждодневного подвига искренней преданности своему делу. Никто не задумается, что и такой грозный зверь может быть бесконечно одинок в цветастой столичной круговерти морд и хвостов. Сварливая норка Усти и её необычное увлечение - постройка башенок из камешков на берегу водоёмов. Это помогает ей успокоиться и отвлечься от склок и скандалов. Но с появлением потомства уединяться ради постройки башен стало горааааздо тяжелее... Приходится тренировать свои нервы, чтобы и башенку построить и мелюзгу отборной бранью не покрыть невзначай.

Снюх Златогривых Склонов. (Октябрь 2017 года) Скользкие спуски и рдяные листья, ​Восемь пар лап. Хрупкие травы, снежок серебристый Кто-то озяб. Там, за речушкой, на тёплом пригорке Вьётся дымок. Сядь у костра, обогрейся с дороги, Коли промок. Южные кошки и волки лесные, Куний собрат. Мех и урчанье, оскалы незлые - Каждый был рад. Осень танцует, в хвосте рыжеватом Вьюгу несёт. Плавится небо свинцовым закатом, Стонет и ждёт. Спину подставила добрая Ива. Волчьи следы. Пел, засыпая, откос златогривый Подле воды. Пели и мы, провожая с надеждой Крохи тепла, Чтобы зима добродушной и нежной С нами была.

Глава 36. Стайка солнечных лучей заплясала на чёрном носу Шороха, с осторожностью подбираясь к закрытым векам крылана. Добрые завсегдатаи и работники Барсового Уголка с вечера уговаривали раненого лечь на лежанку, но упёртый летучий лис вопреки советам забрался на карниз, зацепился за него лапками и повис вниз головой, укрывшись подранными крыльями как старым, траченным молью, одеялом. И сейчас, ранним утром, его нос стал первым препятствием для разгулявшегося Солнца, возжелавшего зайти в гости к Барсу. Крылан сморщил переносицу, выгнул губу в гримасе недовольства, и по самые уши завернулся в крылья. Мокки с Енси посапывали внизу, на подоконнике, свившись в единый тёплый клубок. Подоконник казался почти огненным из-за ярких кошачьих шкур, пронизанных потоками утреннего света. Жёлтая охра меха лохматого кота полыхала слепящим золотом, а красноватая шерсть его лучшей подруги то отливала благородной медью, то блестела, словно самоцвет, выловленный из недр горных отноров Предхлады. Сон – такой мирный, сладкий, спокойный на первый взгляд – на деле оказался мучительным и тревожным. И Мокки, и Енси, и Шорох, и Барс, и другие звери, оставшиеся в таверне, пребывали в изматывающем состоянии сильного волнения. С огромным трудом уснув, они всё равно нетерпеливо ждали утра, утаптывая призрачными лапами Ближние Луга. Ближними Лугами зовётся мир сновидений. Очень похожи они на Дальние Луга, только с Ближних звери непременно возвращаются в Миролапье. А с Дальних уже нет, но и попасть туда могут лишь хорошие, благородные звери, чьи помыслы лишены скверны. Барс проснулся первым, как и подобает хозяину заведения. Он лениво сполз со своей лежанки, потянулся всем телом и вышел к стойке. Вот-вот должны прийти повара, и кот открыл для них дверь, впуская внутрь целый сноп света и свежего полевого ветра. ________________ Звякали глиняные миски и керамические чашки, с кухни валил густой вкусный пар – то кашеварил псовый борзой по имени Соляной. Искуснейший повар, самородок, один такой на всё Лужье. Он смешивал и разделял, солил и перчил, доливал и сливал, разогревал и охлаждал, и всё бубнил себе под нос не то песенку, не то считалочку, не то и вовсе заклинание. Барс был нескончаемо доволен тем, что ему удалось пригласить к себе на службу такой талант. Кот помнил то время, когда должность повара занимал Мокки. Помнил, как чуть не растерял всех посетителей из-за тошнотворной стряпни. Помнил и содрогался всей шкурой. Но Соляной, ах Соляной! Соляной Стремительный, если быть точнее. Самородок! Со своим родным братом Тауром Стремительным он являлся чуть ли не самым богатым псом в Лужье, ибо жил в третьем доме Тридомья. Три роскошных терема стояли рядком, и испокон веку передавались из поколения в поколение. Огромная честь – владеть таким жилищем. Соляной и Таур придумали способ приумножить свои богатства. Каждый год они устраивали соревнования в беге, а тому, кто обгонит их обоих, сулили свой дом. Легко представить, какая лавина желающих попытать счастье обрушивалась на Необъятное Поле во время забега. И с каждого участника хитрые братья взимали плату – пять луговков. Обогнать псовую борзую не может ни одна собака, разве что гладкие борзые южных степей. А с братьями Стремительными и гладким борзым не тягаться. Воистину, самые быстрые псы. И они неизменно побеждали, раз за разом, год за годом, собирая полные сундуки звонких монет. И было так, пока однажды на соревнования не заявился единственный лужский конь по имени Евго. Был ли он потомком лошадей, сожранных во время Разгрыза, или же его предки пришли с других земель – этого не знал даже сам Евго. Лёгкий на подъём, быстроногий луговой жеребец, чья чёрная с рыжими пятнами шкура лоснилась и сверкала, конечно, обогнал и Соляного, и Таура. Третий дом Тридомья перешёл в его владения. И, если обозлённый Таур покинул Лужье, не выдерживая позора, то более отходчивый и миролюбивый Соляной остался жить с Евго в своём доме. Позже борзой нашёл работу в таверне, а конь привёл в дом жену, с которой познакомился в Корневой Роще Далетравья. Жизнь в таверне кипела как бульон в кастрюле, когда на пороге Барсового Уголка появились измученные растрёпанные росомахи. Все взоры тут же обратились на них - Варра, привет! – мяукнул Мокки, ставя перед носом тонконогой собачки-посетительницы дымящуюся тарелку с гречей, мясом и луком. – Какие Звёзды снова привели тебя сюда? О, вижу, ты получила накидку. - Спасибо, Мокки, за неё. Я с Фир-Фиром. Мы только что примчались на Бруньке, - светлошёрстная росомаха прошла вглубь помещения, и её спутники последовали за ней. - Шорох! – воскликнул ольхен, завидев приятеля. Росомаха подбежал к карнизу, на котором всё ещё висел крылан, и задрал морду вверх. Почтальон тут же спустился на подоконник, неуклюже помогая себе ранеными крыльями. ______________________ - Значит, вот как получилось, - проговорил Фир-Фир, внимательно выслушав рассказ крылана о Мартере. Он и его друзья сидели за столом, за обе щеки уплетая мясо в горшочках. Барс не пожалел для них даже кофе, хотя ароматные зёрна у хозяина таверны уже заканчивались. Все лакали чёрный крепчайший напиток, и только у Яркольда и у Варры кофе вкуса ради был разбавлен молоком. Шорох тоже пил кофе вместе со всеми. Он знал, что бродячие торговцы покупают эти зёрнышки у зверей, пересёкших Великую Воду. А там, за Великой Водой на жарком Сжель-Хъярне ютилась родина кофейных зёрен. И родина крыланов – летучих лисов. И Шорох, погружая ноздреватое рыльце в горький парок, поднимающийся от чашки, грезил, будто он висит вниз головой на узловатом древе с гигантскими листьями, держа в коготках кружечку-непроливайку, наполненную свежим терпким кофе, собранным тут же, под этими сводами. Каково это – побывать на родине предков? Шорох, как и все крыланы, родившиеся на северных хъярнах, в детстве мечтал, что однажды перелетит океан и увидит места, в которых никогда не был, но знает о них всё, благодаря сказкам, легендам, историям и книгам. Но в итоге Шорох, как и почти все крыланы, родившиеся на северных хъярнах, так и не предпринял большого путешествия, поняв, что любит свой дом, своё Далетравье, не меньше оставленного предками Сжель-Хъярна. А сладкие кофейные фантазии о жарком юге никому не навредят. Это всего лишь фантазии. Ярк, конечно же, сразу рассказал всем собравшимся о своём Небесном Покровителе – Вересковой Ласке. В ответ Шорох поведал кунчонку о Рассекающей Мрак – Праматери всех летающих зверей. Знакомство состоялось, и малыш-белодушка принялся расспрашивать почтового зверя о полётах и доставке почты, потом о родине предков, потом о самих предках. А Шорох и рад был поболтать с юным любознайкой. Но вскоре росомахи двинулись к выходу, оставив пустые миски и чашки на столе. Они поблагодарили Барса, поблагодарили Шороха, и сказали, что скоро вернутся. - Вы куда это? – спросил Мокки. - В Псогар, - отозвался Фир-Фир, и, выслушав пожелания удачи, скрылся за дверью. Яркольд распрощался с почтальоном и бросился вослед за друзьями. - Осторожнее, ради Рассекающей Мрак! Будьте осторожны! – пролепетал крылан. _________________________________ Холодные серо-жёлтые камни Псогарской кладки Солнце старалось раскрасить в тона потеплее, и в Тронном зале властвовал пронзительно яркий свет. Струился он через высокие окна и разбивался на сотни бликов, врезаясь и в полированные подсвечники, и в сверкающие глазированной белизной керамические вазы, и в разноцветные стекляшки, вращающиеся на верёвочках. Это был подарок из Синезорья. «Соцветие Ветра» - украшение, раскидывающее вокруг себя разноцветные пятна, когда на него направляли яркий свет. День только начался, и сонная стража лениво патрулировала замок, вяло перебрасываясь гавками приветствия со своими товарищами. Слуги занимались привычными делами: кто зажигал огни в тёмных коридорах, кто топил камины, кто готовил завтрак для Карха. Особая честь, до которой непросто дослужиться, между прочим. Сам же Карх проснулся совсем недавно, но уже успел умыть морду, привести в порядок мех и горделивой походкой явиться в Тронный Зал, искоса поглядывая на покорно склонённые головы стражников. Его эсбэка неуклюже шагала следом, то и дело зевая. Ох, какие усилия прилагали подчинённые псы, чтобы не зевнуть самим! Кто знает, как Тиран отреагировал бы на такую неприличную вольность. Наконец, правитель занял своё место на троне, уселся там поудобнее, надел топазовую корону и выпрямил спину, ожидая посетителей. Салли же своё место тоже прекрасно знала: рядом с троном, на цепи. О, утром зверья в Псогар приходило не слишком много, в отличие от послеобеденного времени. Но всё же звери заглядывали, поэтому до завтрака Тиран обычно ожидал посетителей в Троном Зале. Они являлись, и все со своими проблемами: рассуди, Карх, помоги, Карх, пошли стражу, Карх. Серый большеухий лис, чью шею обнимало оловянное кольцо, приглашал всех по очереди. - Господин мой, явилась большая мохнатая собака, - объявил он, и к трону Карха подошёл рослый волк. - Господи мой! Пришла куцехвостая кошка! – и, пропустив закончившего беседу волка наружу, в зал скользнула красавица-рысь. - Господин! Чета лисиц ждёт приёма, - на этот раз в зал действительно вошли лисы. Серому слуге в белёсом ошейнике нравилась его работа. Его звали Царц, и он любил знакомиться с интересными зверями, да только одна беда – он никак не мог запомнить их разновидности. Всех кошачьих от тигра до манула большеухий лис величал кошками, а почти всех псовых – собаками, будь то хоть волк, хоть шакал. Даже гиен он называл собачками, чем невероятно их раздражал. Не путал Царц только лисиц, ибо сам являлся лисом. Много замечаний получал он от Карха, и искренне старался исправиться. По ночам читал справочники, водил коготком по строчкам, но, выйдя утром на пост, сразу всё забывал. Ещё Царц никак не мог отучиться беспокоить Тирана вне времени слушаний, даже если проблема, с которой пришёл зверь, кажется ему невероятно срочной и важной. Несмотря на все эти неурядицы, правителю нравилось рвение лиса и подобострастное желание служить. Красавица-рысь махнула хвостиком и скрылась за дверью. Острый слух борзого уловил бренчание тарелок в Трапезной, и желудок его отозвался на это тихим ворчанием. Пёс уже собирался спрыгнуть с трона и отвязать Салли, чтобы пойти кушать, но мордочка Царца снова появилась в щёлке приоткрытой двери, и Тиран остался на месте. - Мой господин… - робко проворковал лис, поняв, что время, отведённое на приём, уже истекло. – Пришла стайка зверей. Вы готовы их принять, или велите им ждать окончания Вашей трапезы? - Что за звери? – осведомился пёс. - Да какие-то далетравские куницы. - Ладно уж, пусть приходят, - вздохнул правитель. – Но если за ними есть кто-то ещё, скажи им, чтобы ждали. ________________________ Псогар не был похож на Бросхадом, ни капли. Большое и неуютное серое строение. Именно так он выглядел для некрупных зверей, привыкших к меньшим пространствам в жилищах. Вместо тёплой древесины, привечающей их как родных, росомах окружал неприветливый камень, холодящий подушечки лап. Если далетравский Дуб изнутри украшали гирлянды сушёных цветов, плетёные косички трав и изящные росписи стен, то в луголесском замке все украшения отличались строгостью и простотой. Это были полотна ткани, свисающие с перилл, матерчатая обивка мебели, железные канделябры грубой работы. Даже единичное Соцветие Ветра не разбавляло тоски. В Бросхадоме почти все предметы обихода вырезались прямо из живого дерева, не оторванные от него, но преобразованные в нужную форму умелыми мастерами. По тамошним стульям и столам бежала живая кровь – дубовый сок, и внимательные звери могли услышать в них биение души. Псогарская мебель вся была сделана из мёртвых стволов. Она промерзала зимой и имела острые углы, из-за чего к каждому сиденью привязывалась набитая сеном подушечка. Трон Карха и того был высечен из камня, однако сидельная подушка хранила в себе не жёсткую солому, а нежный птичий пух. Нравы жителей двух столиц тоже различались. На каждую отзывчивую дружелюбную морду Дуба приходилась ощеренная в раздражении морда Замка. - Благословен будь, благородный Карх! – начал Фир-Фир, выступая вперёд. Он не поклонился правителю, но и не вздыбил холку. - С добрым прибытием, ольхен, - поздоровался пёс. Салли, лёжа у трона, с интересом пырила на гостей зелёные глазищи. Ярк ответил ей милой улыбкой и принялся дальше разглядывать Тронный Зал, стараясь не встречаться взглядом с суровыми стражами. Большие псы пугали кроху. Шумные неуклюжие собаки с лапами, способными отдавить хвост. От таких стоит держаться подальше. Завороженный убранством и невиданными обитателями Замка, Яркольд даже перестал слушать, о чём его друзья говорят с Кархом Тираном. К тому же малышу меньше всего сейчас хотелось обращать на себя внимание этого важного борзого. Его цепкий взгляд, мерцающий золотом из-под полузакрытых век, идеальная осанка и спокойная чёткая речь порождали целые орды мурашек на бурой куньей спинке. Шерсть на холке сама собой поднималась, всё тело каменного кунчонка чуяло угрозу. Хорошо, что рядом Фир-Фир и Варра. Но и они заметно нервничали, по очереди вставляя фразы и доводы в беседу. Мелкий росомашонок Щур от страха вообще забыл как дышать. - Ах да, куница, способная летать, - без особой заинтересованности отозвался Тиран. – Была такая. Но дерзкая просьба решила судьбу этого бедняги. - Можем ли мы получить ответ о его местонахождении? – настаивала Варра. - Он заключён под стражу в Подземелье Псогара, и, думается мне, свет он увидит ещё не скоро. Боюсь, мне придётся отказать вам в просьбе об освобождении, - глаза пса сверкнули стальной непреклонностью. – Этот зверь говорил о перевороте. Ему хватило ума прийти ко мне с этим открыто. - Он говорил от имени всех Ольхов и Ольхев Стран Слапа, - возразил сын Рурды. – Уважаемый Карх не в праве удерживать гонца. - Мои земли – мои правила, дружок, - борзой приторно ухмыльнулся, оправив лапой локоны своих ушей. – Он оспаривал власть, и он поплатился за это. Чуете ли вы запах кабаньих котлет, скворчащих в масле? Завтрак стынет, вы тратите моё время пустыми разговорами. Мятежника вам не получить. Ступайте прочь, если не хотите присоединиться к нему в его заключении. - Он говорил от имени всех правителей, а теперь это делаю я! – в голосе Фир-Фира прозвучала слабая, едва уловимая нотка вызова. Варра сразу почуяла это и встопорщила мех на загривке, непроизвольно готовясь к драке. Воздух затрещал, но Тиран и ухом не повёл, оставаясь всё той же неподвижной статуей, попирающей подушку на троне. Но, как и светлошёрстная росомаха, Салли уловила опасные колебания. Белая эсбэка встала, угрожающе опустив огромную голову. Её хозяин растянул губы в усмешке и потрепал любимицу по хребту, явно наслаждаясь заминкой и чужим страхом. Ольхен Фир-Фир продолжал, гордо выпятив грудь: - От морд и хвостов всех Ольхов и Ольхев Стран Слапа я, Фир-Фир Далетравский, сын Ольхевы Рурды и брат Ольхевы Фафы, потомок прославленной Одги-Фир приглашаю вас, Карх Луголесья, Тиран Терновый, на преждевременный Слап, который состоится в Сёстрах-Сопках в назначенное время. Так же я от корней Далетравского трона призываю освободить Мартера как безвинного гонца, послужившего лишь средством передачи сведений от нашего трона к вашему. Закончив речь, он выдохнул и опал плечами, вернув своей спине характерную росомашью горбатость. Сердце готово было пробить грудину и поскакать по серому полу, оставляя на камнях мокрые пятна. После нескольких секунд тягостного молчания правитель, наконец, заговорил. Медленно и тягуче, пробуя на клык каждое своё слово. - Каков запал. И огнём пылают твои водянистые глаза. Я почти поджал хвост. Нет, это шутка, - испустив пару скомканных смешков, Тиран похлопал Салли по крестцу, веля опуститься. – Твои речи мудры и смелы, ольхен. Может, мне стоит подумать над твоим предложением. Может, во время завтрака? Ох нет, совсем забыл! Я такой голодный! И ужасно несговорчивый, когда мой желудок пуст. Жаль, что вы не пришли позже, тогда у вас был бы шанс уболтать доброго и сытого меня. Но не теперь, увы, увы. - Слап состоится, - твёрдо сказала Варра. - Но без меня и моей страны, - пожал плечами борзой. – А ты, ольхен… Уж не ты ли тот вожак, что скрыт дубовой кроной? Ха-ха, клык даю, что ты! О-о-о, теперь мне понятно, зачем вы всё это затеяли. Самочки власть отняли, бедному самцу росомахи ничего не досталось? Да, надо прикрыться благородной целью, чтобы все ринулись бороться за твою прихоть. Освободим Лесье от проклятого тирана! Тирана в нарицательном значении, если вы не поняли. Посадим на рысий трон росомаху! Ха-ха-ха! Смех гулко прокатился по залу и затерялся где-то в коридорах, несмело подхваченный случайными стражами. На полу огромного неуютного помещения, в окружении испещрённых шрамами псов, сгрудилась кучка куньих зверей, и каждый смешок впивался в их шкуры как оса. Фир-Фир болезненно жмурил глаза, пытаясь подобрать достойные слова в ответ, но перед его внутренним взором стояла лишь одобрительная улыбка Одги-Фир и её пронзительные аквамариновые очи. Варра не сдержала рычания, но прикосновение Щура заставило росомаху подавить в себе клокочущий гнев. Яркольд так вжимался в Щуров живот, будто хотел слиться с ним воедино. - Убирайтесь отсюда, далетравские куницы, - невозмутимо продолжил Карх. – Играйте в свои Слапы и борьбу за власть в другом месте. В Луголесье никакой борьбы быть не может, ибо каждого бунтаря ждёт незавидная участь. Вас тоже, если потревожите меня ещё раз. О друге своём забудьте. Его судьба будет вам уроком. Не желая больше ничего слышать, Тиран соскочил с трона, щёлкнул цепной застёжкой на шее северной бродяги и удалился в трапезную, шепнув стражам, чтобы проводили гостей к выходу. Эсбэка, прижав уши, последовала за хозяином, затравленно оглядываясь на росомах, видя в них своё благородное прошлое, растоптанное в хлюпающей смрадной грязи. Варра с недовольством лицезрела это жалкое зрелище. Все знают, какой Салли была в годы войны. И какой ошейник носила. И за что боролась. И кого защищала. Могучей грудью, исполненной яростного рыка, она заслоняла слабых котят Лесья, а смертоносные клыки кошки неизменно были направлены на Псогар, в самое сердце его правителя. Сколько собачьих рыл было изодрано о длинные шипы ошейника, защищавшего её горло. Ошейник как доспех, как броня – вот лучшее применение этой вещи. Что же теперь? Цепь и ошейник как символ рабства. Грудь, закрывающая врага. Клыки, направленные на сподвижников. - Что с тобой случилось, Салли? – крикнула Варра ей вслед. – В кого ты превратилась? Ты отвратительна! Но эсбэка лишь глубоко вздохнула, не решаясь смотреть росомахам в глаза, и виновато потрусила дальше. Кончик белого хвоста скрылся за изгибом тёмного коридора.

Глава 35. Один за другим погибали огоньки в лисьих фонариках. И стенки пустели стремительно. Зрители, в полной мере впечатлённые танцами, отправлялись на покой. Лисы-артисты тоже ушли на заслуженный отдых, им завтра предстоял долгий путь. Только лисы-помощники не спешили уходить. В их обязанности входила и уборка пепла от костров, и сборка складных светильников, и упаковка инструментов. Этим они и занимались сейчас, находясь под строгим взглядом неподвижно сидящей рыси. Тонкие тёмные кисточки, украшающие уши, были направлены назад, к перебитой шрамом спине, по которой стекали на бока бурые пятна, рыжея к животу. Фир-Фир, Варра и остальные пока не решались подойти к Кьорсаку. Уж слишком суровым он выглядел, слишком сосредоточенным. По словам Перохвоста, ради своего же блага этим лисам не стоит пренебрегать тщательной уборкой. Вожак стаи Непокорённых лисиц не любил. Да, стая Непокорённых. Не Непокорных, а именно Непокорённых, как объяснила друзьям желтодушка. Потому что они не просто абстрактно непокорные звери, а звери, не позволившие себя покорить в то время, когда все остальные сдались. Непокорённые по факту. А вот причины не любить лис у Кьорсака были. Прельстившись щедрыми обещаниями, почти всё лисье племя Лесья предало свои земли, оказав Псогару помощь в их завоевании. - Что, говоришь, им предложили в обмен на преданность? – переспросил не сведущий в истории ольхен. - Переименовать в их честь селение, - мрачно ответила желтодушка. – Они продались за… я даже не знаю, за что! Славой это не назовёшь. Просто город носил название Кошкад в честь кошек, а после победы Тирана он стал Лискадом, в честь этих самых предателей-лис. Но мы-то по-прежнему его Кошкадом зовём. - И только ради этого? А вы не могли им тоже самое предложить? – изумился Фир-Фир. - Могли. Только вот они свою суть уже открыли, и иметь с ними дела мы не желали. Пусть выметаются в этот провонявший псиной Псогар. Конечно, им не только переименование города предложили. Но и службу в Псогаре, свободную охоту на землях Луголесья. Нас предали те лисы, которым понравилась идея карьеры стража. Но, может, им ещё что-то посулили, мы точно знать не можем. Разумеется, нас бросили не все лисицы, и многие остались преданны Иктине и своему дому. Но Кьорсак возненавидел весь лисий род после этого, что, как я считаю, совершенно неправильно, - куница нравоучительно подняла вверх коготь. – Я видела, как наши лисы самоотверженно сражались против своих падших сородичей, видела, как пытались отговорить их от постыдной службы псам, которая, почему-то, их очень-очень-очень прельщала. Лисы разные. Как и все мы. Кьорсак всё ещё сидел на стенке с напряжённым видом, когда друзья, наконец, отважились к нему обратиться, но их опередил степной пёс – один из тех, кого приметила Варра перед представлением. Борзой выступал горделиво, но его хвост, оканчивающийся молочно-белой кисточкой, был почтительно опущен промеж мускулистых бёдер. Светлая шерсть блестела, но ухоженной не была: то тут, то там проглядывали листочки и веточки, зацепившиеся за мех, а на спине торчал оставшийся с линьки клок. Пёс поприветствовал рысь, и глаза Кьорсака – зелёный и жёлтый – раздражённо сверкнули, однако гость не придал этому значения. Тут и без Перохвоста понятно, что вожак стаи Непокорённых презирал не только лис, но ещё и степных борзых, что вполне закономерно. - Сухой Ночи, правитель, - негромко пожелал борзой. – Я и моя стая сегодня днём прибыли в твою страну, и мы просим разрешения остаться на несколько дней, пополнить запасы пищи и воды. Мы – скитающаяся стая Лихоголовых, и я её вожак. Зови меня Тиго. Варра сердито наблюдала за беседой, томясь ожиданием. Всем уже не терпелось сбросить с себя груз серьёзного разговора. Только Фир-Фир заметно волновался, и стоящий рядышком Яркольд чувствовал, как подрагивает толстая шкура ольхена. Самец росомахи повторял в своей голове слова, что он должен будет произнести, пытался найти подходящие формулировки. Он-то был уже готов, но влезший вперёд них пёс всё испортил, дав время для лишних сомнений и волнения. Вот ольхен и сотрясался всем нутром, царапая когтями каменный пол. Его даже бросило в жар, но, к счастью, повеял свежий ночной ветерок. Он принёс с собой тонкий запах мяты. Скрипя зубами, Кьорсак удовлетворил просьбу вожака стаи Лихоголовых, а лисы тем временем уже закончили уборку и разошлись. Усталый рысь облегчённо вздохнул и спрыгнул со стенки. - Привет, Кьор! – крикнула желтодушка. – Подожди! - Здравствуй, Перохвост. Кто это с тобой? Кьорсак остановился и обернулся на зверей. Его взгляд скользил по мордам росомах и выражал лёгкое замешательство, граничащее с усталым раздражением. Заострённые бакенбарды рыси едва касались плеч, когда Кьорсак сидел ровно. Но в данный момент они почти закрывали страшный шрам от собачьей челюсти на шее вожака. Голова рыся сама собой падала на грудь – это усталость брала своё. Куница выгнула щипанный хвост и дёрнула ухом, сгоняя комара. - Это ольхен из Далетравья - Фир-Фир. И его спутники. Они к тебе по страшно важному делу. Здесь безопасно говорить, как думаешь? - Не слишком, - промямлил рысь. – Отойдём к дальней стене. - Хорошо, пошли. У дальней стены упавшие камни образовывали укромный закуток, почти настоящую комнатку. И вход туда был заботливо прикрыт тяжёлой тканью, с едва различимыми на ней узорами. Сотни дождей вытравливали краску из этого полога, тысячи лап оставили на нём свои следы. Потому что когда-то это тусклое полотно служило ковром. И, надо сказать, ковром весьма искусной работы. Прокрашенные нити переплетались и скручивались, образуя сложный рисунок. Тут можно разглядеть и сосны, и ели, и грибы-подосиновики, и кустики черники с поблёкшими ягодами. Да, когда-то это был неимоверно красивый ковёр. Ну а теперь просто пятнистая тряпка, заслоняющая чью-то каморку. Кьорсак заглянул за ткань, а потом сел снаружи, в углу, образованном стеной и пологом. Рядом горел факел, воткнутый в землю. Казалось, будто он один делал эту ночь теплее. Остальные звери разместились возле рыси полукругом, и, после того, как вожак разрешающе кивнул, Фир-Фир сделал глубокий вдох и уставился прямо в морду Кьорсаку, прямо на его пересечённую шрамом переносицу. Рысь вежливо ожидал, не расценивая этот прямой взгляд как угрозу. - Пусть твои дни будут долгими и тёплыми, - начал самец росомахи. – И никогда не рухнут стены твоего оплота. Пусть слова Песни Жизни сложатся ровно и звучно. Прогретое Солнцем Далетравье желает тебе доброго здравия. - И Лесье принимает тебя и твоих спутников под свои своды, - отозвался кистеухий. Он всегда использовал старое выражение почтительного приветствия. И делал это намеренно, как и подобает члену стаи Непокорённых – зверей, не признавших над собой власть чужого правителя, не желавших видеть своё родное Лесье лишь частью Луголесья. Яркольд с большим интересом разглядывал рысь. Столько шрамов он ещё ни разу в жизни не видел. Доселе самый жуткий шрам из виденных Ярком принадлежал его матери. Кунчонок отлично помнил, как она тщательно скрывала своё увечье под платком, и только украдкой можно было подглядеть обширную отметину на материнском лбу. Два волчьих клыка и меж ними несколько ранок поменьше едва не доставали бровей куницы, а от каждого клыка на макушку тянулась череда неровных следов от крепких надёжных зубов, способных дробить кости. Эту кость они, к счастью, не раздробили, скользнув по коже. Кто и когда нанёс матери такие раны, детёныш не знал. Не знал и его отец Арцог. Между тем, пока Фир-Фир продолжал с вожаком Непокорённых формальную приветственную беседу, без которой никак не обойтись в серьёзном разговоре, малыш-белодушка продолжал разглядывать боевые шрамы разноглазого рыся. В его головёнке стразу стали всплывать фантазии. Вот кошмарная слюнявая собака смыкает зубы на левой задней лапе Кьорсака. Пёс покрупней хватает его за горло. Лиса разодрала бедро. Но какими когтями оставлены глубокие длинные шрамы на спине и плече, кунчонок понять не мог. Не знал он, юный и неопытный, о существовании лучесека – особого лезвия, таящего свою смертоносную упругость в мирных с виду кожаных рукавах, так распространённых среди мелких зверей. - Война истлела уже давно, но раны, доставшиеся нам от неё, всё ещё жгут, - продолжал Фир-Фир, заметно волнуясь, подбирая слова. – И то, что мы… что вы потеряли, нельзя измерить ничем. Боль, скорбь, унижение. Унизительное присоединение к Лужью. Потеря Ольхевы. Не всё потерянное можно вернуть, и заменить Иктину Пёструю не сможет никто. Однако исправить досадную несправедливость мы в силах. И вернуть то, что принадлежит нам. То есть, вам. Усталость и разбитость с Кьорсака как лапой сняло. Он выпрямился, и его пятнистые баки подпрыгнули, обнажая иссушённые старыми ранами плечи. В глазах блеснул интерес. - Я понимаю, к чему ты клонишь, ольхен. Ты пришёл нам помочь, и твоя Ольхева желает Лесью свободы. Это замечательно! И очень вовремя. Мы возьмём своё, вернём нашу свободу. Я думал об этом с самого конца войны. - О, как я рад! – Фир-Фир даже несколько опешил от такой бурной реакции. Но всё складывается неплохо. Вожак Непокорённых проявляет интерес к затее. Росомаха взволнованно оглянулся на Варру, и та одобрительно улыбнулась в ответ. - Значит, у нас всё получится. С нами Синезорье и Предхлада. - Все страны Слапа? – голос рыси стал очень довольным, почти мурлыкающим. – Отлично! Ты принёс добрую весть, ольхен Фир-Фир. Пройдём под полог, обсудим детали… - Кьорсак понизил голос до гортанного шёпота, - … сражения. Почудилось, будто воздух начал трещать. Колкие сполохи разом прошибли хребты росомах, просочились под кожу и закружились в животах, щекотя дрожащие потроха. Даже крошка Яркольд это почувствовал, хотя толком и не понял весь ужас ситуации. - Ну-ка подожди минутку, - выступила вперёд Варра. Её голос звучал встревожено. – Ты сказал: сражения? Ты имеешь в виду… что? Теперь уже пришла очередь Кьорсака удивляться. Перохвост тоже в недоумении переглядывалась с Лайкой, а Двугли просто вся обратилась в слух. - Не думает ли росомаха с длинной гривой, что можно просто взять и ринуться в бой, лететь прямо в глотки псам, украшая их шеи поперечными бороздами? – прошептал рысь, а потом обратился к кошкам, - Лайка, Двугли! Идите и смотрите, чтобы тут не было ни хвоста, и никто не услышал наш разговор. После того как Лайка прыгнула на стенку, а младшая сестрёнка отошла ближе к центру зала, принюхиваясь и озираясь, вожак продолжил: - Нет, уважаемая росомаха с длинной гривой. До вожделенных шей ты просто не доберёшься. Умрёшь раньше. Поэтому нужен план. Вы пришли сюда и предлагаете помощь. Отлично, ведь это то, что нужно. Каждый ус на счету. А если Синезорье и Предхлада с нами… О, то, возможно, у Непокорённых есть шанс сравнять Псогар с песком. Я готов выслушать ваши предложения. - Обсуждать порванные собачьи глотки и мечтать о накидке из шкуры кое-какой степной борзой лучше всего за чашечкой ягодного чая, - с этими словами Перохвост скрылась за ковром-занавесью. Совсем скоро до носов долетел лёгкий кисловатый аромат томлёной брусники и хрупкой прошлогодней клюквы, заваренной в кипятке. Яркольд заметил, как с другой стороны закутка из-под камней вырывается пар и дым. Ничего себе. Значит, в этой каморке есть ещё и очаг. - Но Кьорсак… м-многоуважаемый. Вашей напористостью и уверенностью можно только восхититься, однако о войне не может быть и речи, - это сказал Щур. Он, превозмогая робость, высунулся из-за спины своей светлошёрстной защитницы, но голос подвёл юнца скулящим дребезжанием. - Конечно, это я понимаю. Сейчас мы пока не готовы. Всё, нам надо спрятаться, идёмте внутрь – все вы, - и рысь скрылся под блеклой завесой. Только короткий хвост мелькнул в рыжем свете факельного огня. Зябкая ночная прохлада перестала кусать бока и спины зверей – её разгонял треск настоящего огня в очаге. Огня могучего, призванного спасать от стужи. Каморка оказалась весьма вместительной, и собравшимся не пришлось наступать друг другу на лапы и хвосты. Темноту рассеял свет вонючей сальной свечки, за счёт собственного воска удерживающейся на импровизированном столе в вертикальном положении. Столом служил ещё один отвалившийся кусок стены – длинный и толстый. Словно добрый ломоть яблочного пирога на тарелке разместился он поперёк логова, встав торцовым краем чуть в сторону, к стене. Пол заботливо укрывали такие же ковры, как тот, что висел на входе. Лапкам сразу стало тепло и мягко. Перохвост принесла чайник с заваркой и шесть керамических чашек, помнящих мозолистые подушечки лап гончара, их сотворившего. До сих пор не стёрлись его кружевные отпечатки с некогда податливой, а теперь стоически замершей после обжига красной глины. Хоть творца-то и в живых давно не числилось. Расставив посуду на столе, желтодушка попросила Кьорсака разлить угощение, поскольку сама еле дотягивалась до края. Всё-таки стол больше подходил животным среднего размера, таким как рыси или собаки. Когда у каждого зверя в лапе оказалась дымящаяся вкусным паром кружка, куница вскочила на стол и взмахнула свободной передней лапой. Лапой, как обычно, сильно запачканной дорожной пылью, сосновой смолой и даже засохшей птичьей кровью, оставшейся с охоты. - Мы ждали не меньше восьми лет, и вот, мы уже на пороге отмщения. - Не гони ворон, Перохвост, - мягко осадил её Кьорсак. – Победа ещё эфемерна, но новые шаги уже сделаны. Когда прибудут воинства, Фир-Фир? - Воинства? – растерялся ольхен. Кьорсак понял всё не так! Он решил, что Далетравье и другие страны предлагают помощь в битве! В нападении на Псогар! Другими словами, в самоуничтожении. Стая Фир-Фира заметно волновалась, хотя и пыталась это скрыть. Было ясно, совершенно ясно, что вожак Непокорённых, и вся его стая настроены крайне серьёзно, они полны решительности и жажды деятельности. И жажды мести. Их можно понять, но новая война абсолютно недопустима. Ни при каких обстоятельствах. Но как же сказать об этом Кьорсаку? Как разочаровать его и не схлопотать по холке от обидчивых жителей этого благодатного лесного края? - Ты говорил о помощи, - подсказала росомахе желтодушка. – Об отнятии у Тирана трона. Скажи же нам, что ты придумал. - Я… я.. да, я говорил. Об отнятии у Карха власти над Лесьем. И ещё я бы сказал про нового Ольха, который воссядет в Увитом Доме. Но я ничего не говорил о возможной войне, - чтобы спрятать свою тревогу, плескавшуюся в глазах, Фир-Фир опустил морду к чашке и стал следить за плавающими в ней ягодами, находя в их вращении немного успокоения. Он вдохнул терпкие пары ягодного чая, и вдруг ему почудилось, будто откуда-то из-под них навязчиво просачивается запах дикой мяты. Уверенной спиралью сплетаясь с кисловатым духом клюквы и ярким ароматом брусники, этот свежий и тонкий запах кружился над чашкой, колебался и струился, увлекаемый дыханием прямо в нос ольхена. Росомаха посмотрел в кружку, и в красноватой поверхности напитка он увидел два бирюзовых глаза, по-доброму и чуть лукаво смотрящих на него. Фир-Фир удивился, что над глазами блестела не его охристая птица с раскинутыми крыльями, а два широких светлых пятна. Он как завороженный смотрел на отражение. - Будь добр, славный ольхен, поясни нам, что ты имеешь в виду, - с некоторым нажимом попросил рысь. Фир-Фир дёрнулся, чай в чашке заколыхался и странное отражение, заботливо подмигнув, распалось на сотни обломков, качающихся на алых волнах. Когда оно собралось вновь, росомаха увидел в чашке лишь себя – такого жалкого, озадаченного, с желтоватой птичкой на лбу. - Вы хотите развязать новую войну, я правильно понял? Собрать зверей и двинуться на Псогар, смяв его как яблоко для компота? Но зачем орудовать кровью и клыками, когда можно решить этот вопрос беседой? И никто не погибнет при этом – ни Непокорённые, ни безвинные псы и слуги замка, которые либо родились уже после Луголесской войны, либо в оной не участвовали. - Беседой? – в голосе Кьорсака послышалась усмешка. – Состояла бы наша цель лишь в возвращении свободы, я, может быть, и согласился бы с тобой. Но посмотри на меня. На Перохвоста. Наши шрамы зудят, они просят омыть их самым лучшим снадобьем на свете - кровью собак, что их оставили. Без этого сердца наши не найдут покоя. А Ольхева? Тиран лично должен поплатиться за её гибель! - Но смерть Иктины отомщена, - возразила Варра, делая шаг вперёд и ставя пустую чашку на стол. – От твоего клыка пала Пежга. Гиена, которая загрызла Иктину. - Пежге был дан приказ. Кем, как ты думаешь? – с вызовом спросила куница, глотнув чаю. - Насколько я знаю, Карх не приказывал убить Ольхеву кому-то конкретно, - спокойно продолжала Варра. – Он просто сказал, что убрать можно всякого, кто им помешает, будь то хоть сама правительница. И присоединять Лесье он бы не стал, будь она жива. Ему было нужно только одно, и вы это знаете. Убийство Иктины – это собственный порыв Пежги. Она хотела славы. Так говорят те, кто лично знал гиену, так говорят те, кто лично был на собраниях в Псогаре. Так что смерть Иктины отомщена полностью. - Пока по Миролапью ходят псы, чьи лапы и морды замараны кровью наших друзей и близких, не будет покоя в сердцах Непокорённых! – воинственно застрекотала Перохвост, потрясая когтистой пятернёй и ероша шерсть по хребтине. - Мы не отступимся, ольхен, - согласился с подругой рысь. – И ты, длинногривая, тоже знай: не отступимся. Мы долго лелеяли эти мысли. Беседой ты ничего не разрешишь. Думаешь, Тиран будет тебя слушать? Ты его просто не знаешь. Он не способен приходить к соглашению и что-то уступать. С ним разговаривать невозможно, ибо этот пёс думает исключительно о себе. - Наш друг сейчас в Псогаре, - сообщила Варра. – Он говорит с Кархом. - Он говорит о том, чтобы уступить Лесье нам? – Перохвост изумлённо вскинула брови и переглянулась с Кьорсаком. Росомахи и кунчонок вразнобой закивали, и морды рыси с желтодушкой единовременно приобрели выражения не то смятения, не то сочувствия. Перохвост подсела на край стола и положила лапу на мохнатое плечо Фир-Фира, невольно переселив на чистую росомашью шерсть комья грязи и катышки смолы. - Тогда лихом вы своего друга не поминайте. Целым ему оттуда не выбраться за такие речи. - Что за ерунда? – прогудел самец росомахи, стряхивая с себя сор вместе с лапой куницы. – Я Мартера знаю. Уж кто-кто, а он лучше всех умеет договариваться! Ему точно ничего не грозит, он там всех собак на место поставит, да таким образом, что они будут считать, будто их похвалили и одобрили. Да вот он скоро должен вернуться, сами у него и спросите. - Я бы не разделил твоей жизнерадостности, ольхен. Беседой этих собак не возьмёшь, - длинные кисточки Кьорсака слегка покачнулись в такт движению головы. – Они понимают только силу. Вы действительно здорово рискуете своим другом, и затея ваша обречена на провал. - Мы оповестили всех Ольхов-соседей, - в голосе Фира прозвучала уверенность. Он сам не ожидал, что сможет возражать в таком тоне, особенно, когда ему твердят, что всё тщетно. Но голос обнажил стальную нить. Зверь хотел парировать выпады, отстаивая свою правду и свою мечту, ради которой он проделал такой путь. За его спиной стоит всё Далетравье – его родной край, а так же Синезорье и Предхлада – дружные соседи. За ним неотступно следуют верные друзья, с которыми он познакомился совсем недавно, но уже по праву считал своими родными. Даже этого серого заморыша тоже, в какой-то степени. После случая с норками Фир-Фир пересмотрел своё мнение насчёт Щура, признав, что недомерок, в принципе, на что-то годен. А ещё за спиной Далетравского ольхена стояла далёкая прабабка, почившая много веков назад. Стояла и твёрдо держала за своего потомка крепкий оскал. - Рижх, Фафа и Тарви готовы собраться на преждевременный Слап, чтобы там общим мнением решить вопрос о разделении Луголесья, - продолжал Фир-Фир. – Мартер – наш друг-куница – должен лишь пригласить Карха на Слап. Если все Ольхи настаивают на Слапе, Карх не в праве отказать. А войны не будет. Никто из нас не встанет на кровавый путь. А ты, Кьорсак, поведёшь Непокорённых на гибель, если не захочешь принять наши решения. Не бойся, никто из нас тебя не выдаст, потому что мы тоже считаем Тирана врагом. Но бить его мы будем словом. И когда он, не выдержав такого давления, уступит, за нами останется только избрание нового Ольха в Увитый Дом. - Уж не прочишь ли ты себя на это место? – хихикнула желтодушка. - А почему бы и нет? – ольхен пожал плечами. – Я мог бы стать Ольхом Далетравья, если бы не наш закон. Я хочу, чтобы все хорошие звери жили счастливо, а плохие исправили бы свои ошибки и стали хорошими. - Ей-богу, как детёныш рассуждаешь. Уж неспроста в Далетравье самцов росомах не пускают на трон. Может, такую традицию стоит соблюдать не только у вас, - поморщилась куница. Яркольда несколько удивило то, как проходил разговор с Кьорсаком. Рысь по большей части молчал и сидел неподвижно, а с Фир-Фиром и Варрой в основном спорила Перохвост. Спрашивается, зачем нужно было идти к Вьюнодому и ждать ночи, когда точно такой же разговор мог состояться хоть под тем самым деревом, откуда спустилась воровка врановых яиц со своей белоснежной бандой? Не подумал маленький, что вожак Непокорённых не просто дремал, убаюканный треском трапезничающего огня, а жадно и ревностно ловил каждое слово, взвешивая его в своей голове, раздумывая над сложной задачей. Это могло бы быть похожим на то, что Кьорсак колеблется между двумя решениями: мирной беседой с врагом и кровавой схваткой. Но Кьорсак не колебался. Выбор уже давно был сделан. Не станут Лесские ползать на брюхе, выпрашивая независимость. Нет. Они вырвут её с мясом. - Рано считать кости перепёлки, пока она ещё поёт на кусте, - тихо проговорил рысь, щуря глаза на свечу. - Когда вы собираетесь напасть? – прямо спросила Варра. Яркольд заметно скучал. Сначала он тоже внимательно внимал разговору, но, мало что понимая, постоянно отвлекался, а потом и вовсе потерял интерес. Он сидел на хвостике и водил коготком по черничке на ковре. Вышитая ягодка уже не переливалась иссиня-чёрным чуть запотевшим самоцветом. Она за годы службы ковра сделалась тускло-серой. Варра предложила малышу пойти проветриться, постоять на посту с Двугли, и Ярк охотно согласился. Когда полог перестал колыхаться, а вспугнутый огонёк на фитиле снова выпрямил спинку, Кьорсак ответил на вопрос светлошёрстной росомахи. - Думали, что уже скоро, раз вы пообещали нам такие силы. Но теперь всё снова откладывается. Одних Непокорённых не хватит. - Кьорсак, я говорила со всеми нашими, - как бы невзначай проронила Перохвост, потянувшись за чайничком. – Они все готовы броситься в бой, не жалея сил и хвостов. Они в нетерпении. - Стражи вас перебьют всех до одного, а мирным Лесским жителям придётся несладко, ибо неизвестно, какие меры примет Тиран для подавления бунтов, - мрачно заявила Варра. - Не бегите вперёд нас, уважаемый Кьорсак, - робко попросил Щур. – Дайте, мы сначала попробуем беседой вернуть Лесье. А там уж смотрите сами, что делать дальше. - Нет, - прервал Фир-Фир росомашонка. - Я не смогу не вмешаться. Варра права. Могут пострадать не только Непокорённые, но и мирные звери, не готовые к войне, едва пережившие ужасы предыдущей. Представьте, вот отстоим мы Лесье словом. Все будут счастливы снова жить свободно, а тут – клац! – и Непокорённые прут на Псогар. Что делает Тиран? Правильно, ломает вашу стаю, а Лесье снова забирает себе. Ты, Кьорсак, думаешь о своей мести, но не думаешь о том, что кто-то из Лесья захочет мстить тебе. Он без возмущений выслушал всю тираду, оставаясь таким же неподвижным пятнистым столбиком. Никаких эмоций. Возможно, это снова накатила усталость. На небе вспыхивали новые звёзды. Яркольд долго терзал взглядом чёрный небоскат, силясь угадать созвездие Вересковой Ласки. Он знал его форму, но не расположение. На картинках в книгах созвездие всегда изображалось либо прямо над головой Ласки, либо за её спиной. И другие звёздные дома на тех рисунках не учитывались. Двугли ответственно несла вахту: смотрела в темноту, вслушивалась в шорохи, нюхала ветер. Несколько раз тревожно вскидывала голову к высоким ветвям, но увидеть ничего не могла. Кунчонок и сам слышал странный шелест в кроне, но кошка определила в нём случайную птицу, страдающую бессонницей. В целом всё было тихо, и никого гонять не пришлось. Но потом… - С собаками не поговоришь, - спокойно повторял вожак. – Их язык – язык когтя и клыка. Так ещё с Разгрыза сложилось. - С любым разумным зверем можно договориться, а уж Мартер в этом мастак, - не сдавался ольхен. – Просто дай нам шанс. - Бесполезно, - хмыкнул Кьорсак. За пологом послышалась возня и необычные звуки. Кто-то звонко топал по каменистому полу, а в каморку просачивался тёплый запах сена. Первым вбежал Яркольд, протаранив занавесь головой. - Это она! Это внучка Берзы! – воскликнул крошка. – Я сразу узнал! И не только по запаху, но и по пятну на плече! Брунька действительно стояла посреди Вьюнодома, заинтересованно озираясь. Её огромная грудь становилась ещё больше при каждом вдохе. Возле объятых длинной шерстью копыт сидела Двугли, привыкая к новым запахам. Кошка то и дело облизывала нос. Волновалась. Стоило кобыле увидеть Фир-Фира, вылезшего из комнатки вслед за кунчонком, как она резко переступила вперёд, и ей-богу, не будь хвост младшей сестры жалким обрубком, над Лесьем поднялся бы оглушительный вой. Но миновало. - Фир-Фи-и-ир! Брунька наклонилась к другу, к своему земляку, и ласково прошлась по его макушке горячими губами. - Здравствуй, колосок, - поприветствовал ольхен, ткнувшись своим влажным носом между ноздрей лошади. – Давно не виделись. Как ты здесь очутилась в столь поздний час? - Ты, Фир-Фир. Мне нужен ты. И вы, - она посмотрела на Варру, Щура и Ярка. Кунчонок уже успел и познакомиться с Брунькой как подобает вежливой каменной кунице, и от бабушки ей привет передать тоже не забыл. Кобыла всосала в лёгкие побольше воздуха, перестала суетливо переминаться с ноги на ногу и сказала: - Мартер в беде. Его схватили. Почтового крылана чуть не убили. Надо торопиться в Лужье. Шорох тебе всё расскажет подробнее. - То есть как это – схватили? – опешил Фир-Фир. Его нижняя челюсть задрожала. - Тиран схватил? – прорычала Варра. Брунька кивнула. - Я вас четверых довезу на себе, - пообещала лошадь. – Только мне надо походить. Я не смогу без передышки. Но вы не волнуйтесь. До утра всяко успеем. - Скажи, он жив? – только и смог выдавить из себя ольхен. Брунька со всей серьёзностью посмотрела в глаза своего старинного друга, наклонив голову почти до самой земли. - Я не знаю, братец. _________________________ За гриву держался Фир-Фир, а за его золотистые полосы – Варра. За Варрину накидку цеплялся Яркольд, а его сзади прижимал Щур, тоже ухватившись за серо-синюю накидку. Кьорсак, Двугли, Перохвост и Лайка стояли на широкой лесной тропе позади лошади. Провожали. Рысь выглядел ещё хмурее обычного, а Лайка с Двугли лишь печально прижимали уши. Непокорённые сочувствовали ольхену и его стае. Только в морде Перохвоста сочувствие переплеталось с какой-то другой эмоцией. Той, которая наружу вырывается с торжествующей фразой: «А мы же говорили! Мы предупреждали!». - Псогарские псы слов не понимают, - прошептал рысь вслед Бруньке, уносящей на себе кучку зверей. – Нечего было и пытаться. Влажная ночь свилась в большой клубок вокруг деревьев Глубокого Леса, но выносливая тяжелоногая кобылица уверенно разрезала её на две части, прокладывая себе путь. Однако липкая тьма снова смыкалась за её резвящимся от бега кудрявым хвостом. Это никого не пугало. Сегодня стая Фир-Фира боялась того, что готовит им рождающийся день.

Интересный челлендж. Сама бы не отказалась поучаствовать, но там все себя в виде людей рисуют, а это несколько не моё. А есть какие-то правила конкретные?

Солёные слёзы цветущей прогорклой воды Стекают со льдин островерхих, ветрами подбитых. И капают вниз, не сбиваясь с печального ритма. Их волны уносят, стараясь расстроить лады. Тревожное небо задумчиво хмурит лицо, Закатных ржавеющих туч разбивая преграду. И ветер всё тянет и тянет скупую балладу, А скалы почти незаметно смыкают кольцо. Стоишь ли на гладких камнях, попирая гранит, Бредёшь ли вдоль зыблемой кромки бесцветного моря... Цепочкой следы на песке. В тускло-сером просторе Белёсая тень над водой молчаливо парит.

Тиран. ********************************************************************************************** Снова приключения рысёнка и росомашонка с нарисованными рысьими пятнами. Реальный случай из моего детства. Закат пламенел над Валкеасаари, золотя крыши домиков и пронизывая последними лучами пушистые кроны, шумящие на горизонте. Росомашка - совсем юная - топталась на дощатых ступенях, ожидая подругу. Она уже собиралась идти домой, и хотела попрощаться с маленькой рысью - её неизменной товаркой по играм и приключениям. День был насыщенный, и росомаха с большим удовольствием провела его в гостях у своей лучшей подруги, но теперь солнце неспешно ныряло в гущу леса, веля всем маленьким зверятам разойтись по логовам. Наконец, на пороге дома показалась рысенька. Устало выдохнув, она подошла к росомахе и улыбнулась. Но зверёк из рода куньих выглядел сосредоточенным и серьёзным. - Я смотрю на эту птицу, - задумчиво проговорила росомаха, указывая лапой вдаль, туда, где над посёлком возвышалось жутковатое голое древо. - Смотрю, и не понимаю. Она сидит совершенно неподвижно, а я не свожу с неё глаз всё то время, пока ты помогала своей бабушке. - Да, оно верно, - ответила рысь, щурясь на закат. Она оглядела горизонт и остановила взгляд на сороке, замершей у ствола, - Сорока сидит неподвижно. Уже много лет так сидит. Она сухая. У росомашонка на холке невольно поднялась шерсть. - Как это - сухая? Мёртвая что ли? - Да. Знаешь, где это дерево растёт? На старой руине. Помнишь, на той, где ты нашла кобылий череп. Посреди непролазных зарослей вырастает голое древо с белыми ветвями, ну а ствол его напоминает обглоданную кость. И на белых ветвях белого древа молчаливо восседает чёрно-белая птица, которой уже никогда не суждено подняться небо. Вот, ты сама можешь в этом убедиться. - Чудеса, - прошептала росомаха, абсолютно поражённая историей. Рысь проводила подругу до калитки, а затем накинула на воротный столб обруч, не дающий дверце открываться, и удалилась домой. Пить чай. И росомаха побежала домой - к себе. К своей росомашьей маме, чтобы тоже выпить с нею чаю. А мёртвая сорока продолжила нести свою унылую вахту, озирая погружающийся во тьму Валкеасаари немигающим взглядом. Да, это правда. У нас посреди Белоострова торчало сухое дерево, на котором много лет подряд в одной и той же позе сидела сорока. Но потом она исчезла. Мы побежали на участок с руиной, чтобы найти сороку (мы думали, что она упала), но не смогли и подобраться к дереву из-за колючих густых кустов. Как эта сорока умерла, почему так долго просидела на ветке, и куда исчезла - загадка. Но она в моём сознании стала неким символом той части моего детства, в котором я думала, что я рысь.