Далетравские куницы

[HarwoodWillov]

Уже страшно подумать, какой нагоняй будет! Очень, ну очень интересно узнать продолжение!)

[Варра]

@Фортуната, @HarwoodWillov, спасибо, что читаете меня! 

А вот и продолжение!

 

Глава 26.

 

- С ДОРОГИ! – рявкнула Варра и всем своим весом навалилась на полыхающую дверцу. Прогоревшее дерево хрустнуло, и росомаха выкатилась наружу, сбив с лап не успевшего отскочить Щура. Шерсть на её плече заметно опалилась, грива растрепалась вновь, а в глазах отблесками огня плясал страх зажатого в угол зверя. Щур с такой же нескрываемой дрожью глядел на Неясыть, которая, казалось, первую секунду была абсолютно сбита с толку. Лекарка округлила глаза так, что они стали похожи на две календулы.

Кто из них первый пришёл в себя – тот не стал терять драгоценную секунду общего замешательства. А Щур только почувствовал как его грубо пихнули в бедро, толкая к выходу. И он рванул за Варрой, которая пронеслась мимо ошалелой Неясыти, перевернув травницу вверх тормашками. Росомашонок ощутил когтистую лапу, немилосердно прошедшуюся по его спине.

Всё смешалось в единое размазанное мгновение: Варра с Щуром вылетают на лестницу, Неясыть злобно шипит и поднимается с пола, огонь продолжает пожирать клетку.

И погоня, погоня…

Слава всем Празверям, что на винтовой лестнице в этот вечерний час никого не оказалось. Ибо две росомахи уже даже не бежали вниз, они просто катились, кувыркаясь по ступеням. А кошка с воплем летела за ними, наступая на собственную шерсть. Её мех колыхался волнами, поднимался и опускался, и, наверное, в стремительных движениях своих Неясыть была прекрасна как Долина Двенадцати Трав в щедрую на ветер Луну Лапотрава. Но не нашлось того, кто смог оценить эту красоту.

Не помня себя, Варра и Щур выкатились из Древнего Дуба. Всё тело болело от ушибов и синяков, но у беглецов не было времени на зализывание повреждений. Они, такие же взбаламошенные как и прежде, не позволив себе отдохнуть ни секунды, вскочили с земли и помчались по Предместьям. А с лестницы всё ещё слышалось утробное завывание Неясыти. Но рёв Беломордого без усилий заглушил этот звук.

Росомахи бежали по Предместьям, мешая мокрую грязь со своей сыплющейся от волнения шерстью. Сверкающий Зверь Беломордый уже давно порвал тучи над Бросхадомом, и дождь обрушился на земли Далетравья, заливая следы и смывая запахи.

Светлошёрстная росомаха уже который раз шлёпнулась в лужу вместе со своей драгоценной накидкой. Но она вставала, задыхаясь от бега, и продолжала работать лапами, с каждым новым рывком отмечая приближение спасительных деревьев. Щур не отставал и даже бежал впереди. Без горшка на голове он оказался куда проворнее своей старшей подруги. А Варре тяжело давался такой продолжительный забег. Она шаталась, всё время падала, не могла отдышаться. Её лапы подкашивались, а уши горели, сердцу же, казалось, не хватало места в широкой раздувающейся груди. Росомаха пыхтела, пребывая на грани потери сознания, но не сдавалась.

 

__________

 

- Варра, Варра, за нами нет погони. Неясыть не стала преследовать нас.

 

«Откуда этот звук? Мы всё ещё бежим? Какой спокойный голос у Щура…»

Пелена слетела с глаз росомахи, и Варра обнаружила себя лежащей на мокрой траве под сенью надёжных клёнов и ясеней. Дождь прекратился, теперь только редкие капли срывались с резных листьев и падали в траву.

Насквозь мокрые росомахи переводили дух и переваривали то, что с ними сейчас произошло. Варра приподнялась и принюхалась.

 

- Кровь? – удивлённо отметила она. – Она тебя оцарапала?

 

- Пустяки, - отмахнулся Щур, обернувшись на свою спину. Вдоль его хребта алели длинные царапины, которые росомашонок поспешил зализать.

 

Варра и сама вдруг почувствовала все напоминания, которые оставил на её шкуре сегодняшний вечер. А ещё она заметила, что уже почти рассвело. Значит, она всю ночь пролежала под клёном, срубленная усталостью. Хорошо, что погони не было. Видимо, Неясыть решила не пачкать шкурку.

 

- Главное, - сказал Щур, поворачиваясь к подруге, - что ты теперь свободна.

 

- Да, - ласково оскалилась светлошёрстная росомаха. – Теперь мы в расчёте.

 

- О, что ты! Конечно же нет! Ты же сохранила мне жизнь. Мой поступок не идёт с этим ни в какое сравнение.

 

Варра вздохнула и улыбнулась, выжимая из серо-синей накидки воду. Да, теперь её снова придётся стирать. А заодно и себя. Потому как вместо ухоженной блестящей шкуры у росомахи теперь была всклокоченная мокрая палёная шерсть с налипшими на неё комьями глины. И первым делом беглянка решила покататься по траве, чтобы хоть как-то почиститься. Кочки и лежащие веточки находили её самые болезненные синяки, но росомаха старалась не обращать на боль внимание. Она каталась по земле, обтиралась о деревья, отряхивалась и перебирала гриву.

Щур же посчитал достаточным просто отряхнуться.

Поднимающееся Солнце изредка выглядывало из-за облаков, но Кволке-Хо не давал ему спуску, загоняя его всё выше и выше над Миролапьем. Ветер налетел на клёны, и все тяжёлые большие капли, скопившиеся на листве, обрушились на росомах, вновь намочив шёрстку, уже начинавшую было сохнуть.

 

- А что же мы теперь будем делать? – наконец спросил росомашонок.

 

Этот вопрос был скорее риторическим, поскольку Щур знал, что Варра непременно скажет, мол, уйдём в лес, и будем охотиться все дни напролёт. Но, кажется, он немного ошибся.

 

 - Вернёмся назад, - с сухой уверенностью ответила подруга, вглядываясь в лесную чащу.

 

У Щура лапы так и подкосились.

 

- К-к-как? Что ты такое говоришь? Нас схватят!

 

- Боги, Щур! Да кому мы нужны? – засмеялась Варра. – Бросхадом большой, Неясыть нас и искать не станет, у неё дел много.

 

- А Фир-Фир?

 

- С ольхеном я договорюсь. А ты, между прочим, так или иначе, должен будешь вернуться. С рыбой для Чилиги.

 

- Да, и с орехами. Точно.

 

- И с орехами. Так что нам надо найти орешник и водоём с рыбой. Ты отдохнул? Ещё было бы неплохо узнать, где мы находимся, и что тут есть в округе.

 

- Мы в Росомашьей Колыбели, - ответил Щур, вытирая нос. - Здесь впереди протекает небольшая речушка Плоскодонка. Она совсем мелкая и даже может пересыхать.

 

- Весной все реки полноводны. Тем более после дождя. – Варра окинула взглядом могучие тёмные ели, стражами стоящие на входе в чащу. – Веди нас туда, будем ловить рыбу. И высматривай какую-нибудь лещину заодно.

 

Росомашонок вздохнул и поднялся с места, направив свои угрюмые шаги навстречу елям-стражам. Варра последовала за его куцым хвостом.

Солнечный Гонец заставил Солнце бежать над облаками, и это означало ещё один пасмурный день: серый и тоскливый. Но Беломордый расквитался со здешними облаками и умчался прочь, а нежные побелевшие тучки принялись зализывать свои раны, проклиная Сверкающего Зверя. Ведь теперь им снова придётся собирать и копить влагу.

 

_________________________

 

 Рассерженная кошка шипела и плевалась, ковыряя когтем место возгорания. Она стояла на задних лапах, широким жестом демонстрируя ольхену весь учинённый беспорядок, начиная от сломанной клетки и заканчивая грязными следами на чистовиках. Сопровождалось всё это неутешительным и полным гнева рассказом о сомнительных подвигах двух пройдох. Неясыть надеялась вызвать у Фир-Фира справедливую ярость, и действительно – морда ольхена изменила своё выражение. Сначала гримаса являла крайнее недовольство: росомаха морщился, хмурился и понимающе качал головой. Но потом по морде скользнула тень заговорщицкой ухмылки, а под конец он и вовсе расхохотался, окончательно разъярив понёсшую ущерб лекарку.

 

- Что здесь смешного? – завизжала она. Крайне редко её можно было лицезреть в таком лишённом гармонии виде. – Эти несносные животные разломали мою лечебницу! Вот попадутся они мне! Крушиной накормлю, будут знать! 

 

- Починим мы всё, не переживай, - пытался успокоить её Фир-Фир, продолжая хихикать. – И не надо никого крушиной кормить. Ты правда думала, что такой зверь как росомаха будет долго сидеть взаперти и даже не предпримет попытку освободиться? Я ждал чего-то такого со дня на день. Но уж точно не настолько великолепного побега. А она хороша!

 

- Что? Как ты смеешь такое говорить? Великолепный побег? Да они перетрусили как  две куропатки, когда меня увидели! А ты ещё и на их стороне! А ну пошёл вон отсюда, драная твоя шкура! Вон! – Неясыть вопила не своим голосом, резко выбрасывая в сторону ольхена когтистую лапу.

 

Фир-Фир не стал задерживаться в лечебнице, ведь он знал, что врачевательница становится сама не своя, когда с предметами её любимого дела что-то случается. И от такого ущерба кошка будет отходить ещё очень долго.

На выходе росомаха остановился и сказал:

 

- Ты дверь не закрывай, сейчас сюда Латань придёт собирать сведения для нового выпуска своей газеты. Ничего не трогай, пусть всё остаётся на своих местах, она должна воспроизвести всё в точности.

 

Стараясь не слушать дикий вопль, ольхен поспешил скрыться за дверью как раз тогда, когда в него полетел тяжёлый подсвечник.

 

__________________________

 

От куньей шкурки пахло лавандой и отваром ромашки, а шёрстка стала шелковистой, гладкой, блестящей. Яркольду было очень непривычно всё время ощущать на себе новый запах. А Кряж чувствовал себя прекрасно. Он только возмущённо пищал, когда мама принялась расчёсывать его колтуны. А Ярк, наоборот, вытерпел эту процедуру с каменным спокойствием.

Зверьки сидели на тёплом полу дома Ряженки и играли в охоту. Сначала они ловили воображаемых птиц. Носились как угорелые, сбивая друг друга с лап. А если им приходилось столкнуться нос к носу, то малыши принимались грозно горбить спины, ероша вымытую шерсть вдоль хребта. Затем кунчата наскакивали друг на друга, не забывая при этом устрашающе фыркать. Толкнув друг друга пару раз, они вновь разбегались и возвращались к охоте на несуществующих птиц.

Ряженка была не очень довольна этой кутерьмой, но на малышей не сердилась. Она же сама запретила сыну выходить на улицу. После грозы там было очень грязно, жалко было в первый же день запачкать свежевымытую шкурку. Ещё она представила себе серо-мокрые отпечатки лап, испестрившие полы, столы, подушки, покрывала… и содрогнулась. Нет уж, лучше пусть сидят дома. Чище будут.

Соболиха решила хоть немного угомонить сорванцов. С озорным урчанием она кинулась на детёныша белодушки и стиснула его в объятиях, прихватив за загривок. Когда Яркольд перестал извиваться, она разжала зубы и, держа кунчонка на лапах, пощекотала ему пузико. Угомонившийся Ярк невинно улыбнулся и поглядел на Кряжа, подошедшего к маме.

 

- Ну что, проказники, проголодались? – спросила она, сажая Яркольда на пуф. Кряж немедленно сел рядом с другом, и оба энергично закивали.

 

Надо сказать, что не так давно овдовевшей соболихе не хватало общения. Вся её жизнь вертелась вокруг мыла. Ряженка часто не успевала доставить свой продукт в срок, не желая снова видеть раздражённого Смоляка и подсознательно оттягивая момент похода в баню. За что получала новую порцию ядовитых слов от полосатого кота. Бывало и так, что Смоляк в гневе, а может и просто из вредности, сбрасывал с банной ветки всю партию мыла, принесённую вдовой. И отправлял несчастную мыловариху варить новую партию. Ряженка много раз грозилась нажаловаться Ольхеве, но, почему-то, всё никак не могла привести свои угрозы в действие. И терпела, терпела…

Часто она не успевала даже спуститься в Обеденный Зал. А когда всё-таки спускалась, то не позволяла себе тратить время на беседы. Лишь изредка.

Потому-то Кряж и мечтал поскорее стать великим охотником. Чтобы высвободить для мамы свободное время. Чтобы поставить на место заносчивого Смоляка. Чтобы их семья перестала зависеть от мыла настолько сильно.

Ряженка была очень рада появлению в их доме маленького Яркольда. Во-первых, Кряжу теперь было с кем играть, и он не требовал так много материнского внимания как раньше. Во-вторых, в доме стало куда веселее. И не так пусто как после кончины Чеглока. В-третьих, вежливый юный белодушка сам по себе очень нравился соболихе. С ним было интересно беседовать, ибо вперемешку с наивными детскими фантазиями в его головёнке бродили вполне серьёзные мудрые мысли. А как он попытался защитить Ряженку перед Смоляком! Мужественный и отважный поступок.

 

Похлёбка с грибами и мясом влекла кунчат своим неподдельным ароматом, и они нетерпеливо водили носами, ожидая, когда Ряженка подаст на стол расписную кастрюлю. И вот долгожданное кушанье оказалось в мисках.

 

- Как вкусно! – восхищённо проурчал детёныш каменной куницы, подняв на стряпуху блестящие глазки.

 

- Мы с Ярком пойдём искать грибы, когда земля просохнет, - заявил кидас, утирая пасть лапой.

 

- Что ещё за новости? – мать потрепала его по голове. – Весна в лесу, а они за грибами намылились.

 

- Весной можно найти сморчок, - поведал Яркольд.

 

- Это ты сморчок! – развеселился полукровка. Он хотел было шутливо дёрнуть друга за хвост, но строгий взгляд матери утихомирил его.

 

- Тихо, Кряж. Не шуми. А ты, Яркольд, лучше не про сморчки мне расскажи, а про то, когда вы собираетесь уходить из Бросхадома. И собираетесь ли вообще.

 

- Да, собираемся, - хмыкнул малыш, дожевав гриб. – Когда прилетит Мартер и скажет о времени назначенного Слапа, мы уйдём.

 

- Уйдёте на Слап? – спросила мыловариха. – Но что там делать будешь ты? Дела, решаемые на Слапе – они для взрослых зверей. Может, тебе лучше остаться с нами?

 

- Нет, что вы! Я должен быть со своими друзьями!

 

- А я разве не твой друг? – Кряж уже начал скулить.

 

Тут Яркольд понял, что ему придётся оставить и маленького Кряжа, и его добрую маму Ряженку так, как он оставил молчаливого Подпалыша там, в Корневой Роще, в Конском Дворе. И кунчонку вдруг стало очень совестно. Что-то холодное кольнуло его изнутри.

 

- Ты мой друг, - тоскливо сказал Ярк, положив лапку кидасу на плечо. – Признаться, самый лучший друг. Но я обещал Варре и Фир-Фиру, что буду им помогать. А ещё я хочу увидеть новые земли.

 

- Там может быть очень опасно для таких малышей как ты, - заметила соболиха, лакая похлёбку. – Но Варра и ольхен Фир-Фир вполне взрослые и самостоятельные росомахи. Они справятся без тебя, я не сомневаюсь. Мы с Кряжем хотели бы, чтобы ты остался жить с нами, если ты этого сам хочешь.

 

- Я бы очень хотел, - белодушка вздохнул, сконфуженно глядя то на Кряжа, то на его маму. – Но у меня есть одно дело. Одна мечта. Я хочу увидеть Огни Празверей.

 

- Северное сияние? – уточнила Ряженка. – В наших краях его не бывает.

 

- Я знаю. Но Фир-Фир может отвести меня туда, где оно бывает. Когда всё закончится.

 

- А зачем тебе эти Огни? – спросил Кряж, дожёвывая гриб.

 

Яркольд поглядел в свою дымящуюся ароматом тарелку и сказал:

 

- Я хочу встретиться с Вересковой Лаской – своим Небесным Покровителем. Фир-Фир как-то рассказал мне, что северное сияние случается тогда, когда Празвери насыщают угасающую Луну Звёздными Крохами. Но это не совсем правда. Здесь, в Бросхадоме, я пробрался в библиотеку, чтобы потренироваться в чтении. Мне в этом помогла Альеда из Сухого Юга, она хорошо умеет читать. Она очень необычная рысь. Даже называется так, что я и не слышал о таких зверях. Ка-ра-кал. Каракал. Так вот, из одной книги я узнал, что Огни Празверей могут возникать в любое время ночи, не зависимо от жирноты Луны. И это не свет от Звёздных Крох, сбрасываемых на Луну, это всего-навсего весёлая пляска Празверей, лихой танец обитателей Небесного Гнезда! Там собираются самые разные небосводные жители и танцуют, радуются, а с их шкурок слетают разноцветные искорки, в потоке которых и совершается действие. И я подумал, что Вересковая Ласка, которой было подарено созвездие, тоже приходит на этот праздник. Поэтому, чтобы снюхаться с ней, мне нужно дойти до Огней Празверей.

 

Кряж угрюмо смотрел на кунчонка, который с таким воодушевлением рассказывал о дальних странствиях, приключениях и древних легендах, что было понятно – в тихом и безопасном гнёздышке этого отважного малыша не удержишь. Подрастающих детёнышей вечно куда-то тянет: поток новых запахов, шум прибоя, шелест незнакомых трав – острые специи для пресного блюда под названием «Жизнь». И неведомо им, малышам, что перемены порой заставляют лоснящуюся шкуру скатываться в безобразные колтуны.

 

- Я понимаю, что мы не сможем тебя удержать, - выдохнула Ряженка. – Но знай, что ты всегда желанный гость в нашем дупле. А если захочешь остаться с нами навсегда – то милости просим.

 

- Я вернусь к вам, когда поговорю с Лаской, - заверил приунывших соболей Яркольд. – И мы с Кряжем вместе будем учиться охотиться. И читать.

 

- Я бы хотел, чтобы ты был моим братом, - пропищал кидас. Он помедлил немного, его глазёнки заблестели ещё сильнее. Кряж сморгнул и принялся вылизывать тарелку.

 Было слышно как последние капли робкого дождя осторожно барабанят по узорчатым дубовым листьям. День будет пасмурным.

[Фортуната]

 

- Я бы хотел, чтобы ты был моим братом, - пропищал кидас.

@Варра, и я бы того хотела.)) Очень трогательно!

[Варра]

Глава 27.

 

 

 

Яркое Солнце озаряло грядущий день, прогоняя мрак и холод ещё сырых ночей. Как раз в это время оно пребывало в линьке, оставляя клочки ослепительного меха на листьях и травах, на озёрной глади, на стёклах и камнях. Повсюду был свет.

А на Небесном Посту вновь красовался Кволке-Хо, едва дождавшийся своей очереди.

Сочная весна – поздняя, благоуханная. Луна Нюхоцвета шла на убыль, и в знак солидарности с приближающимся летом все деревья Далетравья – от тонкоствольных молодых осинок до дремучих морщатых грабов -  с каждым днём надевали на свои ветви всё больше листьев, соревнуясь друг с другом в пышности крон. Да, совсем скоро бурая норка третьей весенней Луны уступит место ежу Лапотраву. И когда Нюхоцвет закончит свою работу, сочтёт землю достаточно украшенной и насыщенной, весне придёт конец - наступит настоящее буйноцветное лето. Звери ждали этого, но и весну не торопили. Всему своё время.

 

Щур и Варра вернулись в Бросхадом спустя пару дней после побега. Они сделали всё как полагается: с огромным трудом и не раз вымоченной шкурой Щур поймал пятнистую форель, а Варра отыскала орехи и помогла росомашонку заметно обеднить повстречавшуюся им лещину. После горе-охотник преподнёс эти жертвы обиженным Одге-Тревве и Прабелке и смог вздохнуть спокойно.

Удачно встретившийся вернувшимся росомахам Фир-Фир сумел предотвратить скандал, который собиралась устроить разъярённая врачевательница. Теперь беглецы от ольхена не отходили. На всякий случай.

 

И Мартер вернулся в столицу, нагруженный новостями. Рассказав о согласии Ольхов на Слап, летун хорошенько отдохнул, а потом снова двинулся в путь – в Луголесье, к Карху Тирану. А Фир-Фиру, Варре, Щуру и Яркольду ничего не оставалось кроме как снова начать ждать. Но все они уже мечтали поскорее куда-нибудь отправиться.

 

- Итак, дорогой брат! Вот что тебе следует знать о предстоящем походе, – вещала ольхия Чилига, расхаживая по Тронному Залу.

 

Фир-Фир развалился на лежанке, прислонившись спиной к стене, и грыз косточку, оставшуюся с завтрака. Была тут и Варра. Она сидела чуть поодаль от ольхена, а Щур, как обычно, прятался у росомахи под накидкой. Ленивый Солнечный луч еле заметно скользил по полу, прогревая отполированную лапами древесину. Невыспавшаяся Варра то и дело зевала, беззастенчиво показывая миру свою розовую пасть.

 

- Тиран объединил две страны в одну после Луголесской войны. Это произошло в девятьсот девятом году. То есть, девять лет назад. Ты слушаешь меня? - эрудированную ольхию очень раздражало несерьёзное отношение брата.

 

- Девять лет назад, - послушно повторил Фир-Фир, подбрасывая кость.

 

- Девять лет назад что? – не унималась Чилига.

 

- Девять лет назад Лужье и Лесье стали Луголесьем. И закончилась война.

 

- Правильно, - удовлетворённая ответом росомашенька позволила себе улыбку. – А кто воевал?

 

- Тиран и Лесье. Чилига, может хватит истории? Это скучно и бессмысленно.

 

- Как ты можешь так говорить? – молодая вещательница была полна негодования. – Я подготавливаю тебя к важной встрече с Ольхами стран Слапа и с Кархом! Что ты будешь им говорить? «М-м-ме, я Фир-Фир, сын Рурды, мне обидно, пустите меня на трон!». Так, что ли? Не пойдёт, дорогой мой. Ты должен знать, с чего всё началось, почему разделились страны, кто был последним правителем Лесья, и что там происходит сейчас. А ещё…

 

- А что там происходит сейчас? – перебила ольхию любопытная Варра.

 

Чилига немного утихла и перевела взгляд на светлошёрстную росомаху. И прокашлялась, приготовившись рассказывать.

 

- Вы знаете, что и Лужьем и Лесьем правит Карх Тиран. Но сам он так ни разу в Лесье и не появился. Сомневаюсь, что он вообще знает о том, что там творится. После гибели Иктины Пёстрой от клыков Тирановой своры в Лесье не осталось наследников, потомков Кадмарты. У Иктины никогда не было котят. Но у неё был лучший друг – рысь по имени Кьорсак. Может даже, он был ей возлюбленным. Я не знаю, ведь Лесская Ольхева никогда не рассказывала нашей маме про личную жизнь. Вот. После гибели Иктины этот Кьорсак не пожелал покориться Тирану, а ушёл в чащобу. За ним последовали некоторые другие несогласные. Так образовалась небольшая стая Непокорных. Кьорсак стал её вожаком. В годы войны они наносили беспощадные удары по Лужской стае, рвали на куски предателей-лис, словом, боролись с захватчиками всеми возможными и невозможными способами. Кьорсак вместе с Салли разрабатывал планы сражений. Да, они быстро нашли общий язык на почве ненависти к Тирану. Ну и после войны, когда Салли сдалась в плен, Непокорные не присягнули псу на верность, а ещё пуще обозлились. Там десятка два зверей – все по лесам прячутся, один Кьорсак бесстрашно расхаживает по землям своей павшей Ольхевы. Он чудом избежал казни и плена, затаившись в самой глухой чаще, но сейчас не остерегается, хотя до него уже никому из Лужья дела нету. Поскольку Тиран не кажет в Лесье носа и вообще не интересуется жизнью захваченных земель, то можно сказать, что Кьорсак является вожаком всего Лесья, ибо он заботится о его жителях и защищает их. И мечтает о свержении Карха, да.

 

- Постой, - вновь перебила росомаха. – Ты-то откуда это всё знаешь?

 

- Ты думаешь, мы не держим связь с нашими союзниками? – загадочно оскалилась Чилига. – Испокон веков Далетравье и Лесье дружили друг с другом.

 

- Почему тогда вы не помогли Лесью, когда на него напал Тиран? – осведомилась Варра.

 

- Иктину убили в первый же день. Войну объявили внезапно. Мы помогали Лесью. Высылали воинов, принимали зверей, бегущих от войны. Но, видимо, наших сил было недостаточно. Ведь эта вся война произошла из-за одного зверя.

 

- Из-за северной бродячей кошки Салли, - кивнула светлошёрстная росомаха, поплотнее укутывая Щура в накидку. – Тиран хотел, чтобы она сдалась.

 

- Отвратительнейшая низость – разводить кровопролитную войну из-за прихоти, - ольхен резким движением выбросил недожёванную косточку в окно. – Но ведь Карх отдаст нам Лесье? Оно не нужно ему. Не заупрямится?

 

- Вся надежда на способность Мартера быть убедительной куницей, - Варра смешливо фыркнула, но тут же вернула своей морде сосредоточенное выражение. – К слову, я думаю, тебе бы не помешало явить себя в Лесье. Встретиться со зверями лично, чтобы они увидели тебя вживую, познакомились с тобой. И встали на твою сторону. Согласись, довольно сложно идти за вожаком, которого и в глаза-то не видел. Они Кьорсака на место Ольха скорее поставят.

 

- Варра дело говорит, - согласилась сестра. – Методы Кьорсака слишком грубы. В недалёком будущем он просто хочет идти войной на Тирана. Отвоёвывать Лесье обратно. Он не хочет ни разговоров, ни сделок. Только война, ибо личные счёты. Может он и возымеет успех, но какой ценой?

 

- Ценой бесполезной крови, - послышалось из-под накидки.   

 

- Верно, - Чилига повернулась к источнику звука, а потом посмотрела на брата. – Так что ваша с Мартером идея, Фир, не только исполнит твою мечту, но и поможет избежать ненужной войны. И Варра права в том, что тебе было бы не лишним показаться в Лесье. Я тоже хотела тебе это предложить. Так что советую вам поскорее отправляться в путь.

 

- Уже? – с Фир-Фира резко слетела пелена скуки. – А как же Мартер? Он не знает, что мы двинемся в Лесье.

 

- А мы ему почтового крылана пошлём, - сообразила ольхия. – Крылан скажет ему, что вы в Лесье. А вы покамест переговорите с Кьорсаком, обсудите детали и попробуете избежать войны. Потом встретитесь с Мартером, выслушаете его новости и уже решите, что делать. Только и нам весточку пошлите.

 

- Постой, Чилига. Мы что, вот так сразу уходим? – заморгала Варра. Такая энергичность и скорость принятия решений младшей сестры Фир-Фира немного сбили росомаху с толку.

 

- Да! Чем раньше – тем лучше! Вы ещё на Слап должны будете успеть, - крикнула на бегу Чилига и скрылась за дверью на лестнице. Послышался удаляющийся взволнованный кашель. Ольхия побежала обсуждать это с Ольхевой Фафой.

 

- Если этот Слап вообще состоится, - пробурчал высунувший нос Щур.

 

_______________________

 

 

- Ещё земляничной воды, господин?

 

Облезлая собака с причудливым хохолком на макушке застыла с зажатым в лапах кувшином. Побеленная керамика, расписанная берёзовыми ветками с почками и листьями, хранила в себе душистый прохладный напиток. Сладковатый аромат перезрелой ягоды разносился по всей Псогарской Трапезной, но он не волновал носы пресыщенных раздувшихся от гордыни стражей. Этим статным псам, почти всегда державшим хвост поднятым, была не по нраву приторная земляничная вода, они гораздо охотнее бы опустили морды в миски с горячим жирным бульоном. Но их господин отличался более изысканным вкусом.

 

- Да, Ирас, налей мне ещё. И не забудь про листик мяты.

 

- Как прикажете, господин.

 

Служанки и стражники низших рангов очень часто поджимали хвосты, разговаривая со старшими. А жёлтые и белые стражи не преклонялись ни перед кем, кроме, непосредственно, Карха. Самомнение высокоуровневых стражей заполняло их естество так же быстро, как быстро по мере доброй службы светлели их ошейники.

Служанки же вместо ошейников носили шейные кольца из разных материалов. По их материалу, так же как и по цвету ошейника, можно было узнать ранг того, кто эти кольца носит. Шею белошкурой Ирас обхватывало деревянное кольцо. Эта собака совсем недавно пришла на службу в Псогар, и ещё не успела повысить свой ранг.

 

- Слишком много воды и мало сиропа, - поморщился Карх, заглядывая в свою чашу. -  Кто готовил?

 

Испуганная Ирас поставила кувшин на стол и опустилась на четыре лапы.

 

- Сильпа, господин.

 

Тиран Терновый, сын Триче Тавы, сидел на большом стуле, богато украшенном искусной резьбой. Перед ним почти через всю Трапезную тянулся длинный стол, за которым, покорно сгорбившись под взором своего господина, сидели псы, чьи ошейники ослепляли белизной или искрились цветом Солнца. Высшие стражи! И многие из них служили ещё Карху Лайондру. Однако и стражники более низких рангов тоже были сегодня здесь.

По другую сторону стола устроились разномастные звери – от ирбиса до енотовидной собаки. На их шеях красовались золотые и прозрачные стеклянные кольца. Высшие слуги. Но и несколько зверей с медными и деревянными кольцами тоже не побоялись заглянуть на огонёк. Господин в это утро пребывал в хорошем настроении.

Узкая вытянутая морда Тирана приобрела слегка раздражённое выражение, а висячие уши едва заметно поднялись на хрящах, повернувшись в сторону белошкурой служанки.

 

- Передай Сильпе моё недовольство её работой, - он хмыкнул и обратился к кому-то, сидящему под столом. – На, Салли, ты можешь это выпить.

 

- Спасибо, хозяин, ваша щедрость не имеет границ, - промурлыкали ему в ответ.

 

- Итак, любезные собравшиеся, - развёл пустыми лапами Тиран, оглядывая зал. – Завтрак скоро подадут, но, чтобы не ждать попусту, предлагаю спеть песню. Да, поиграем в нашу любимую игру. Правила все помнят? Каждый по очереди поёт по паре строчек о, скажем, жизни в нашем замке. И получится складная песенка. Ирас, позови Фетху-гитаристку. Пусть сыграет нам мотив.

 

Растрёпанная собачка убежала выполнять приказ, и вскоре вернулась, приведя с собой пятнистую кошку. Внешне она напоминала кошку-рыболовку, но её морда имела более плавные и утончённые черты, нос был не так широк, да и челюсть менее мощная. К кошачьей спине ремнями крепилась золотистая гитара. Она пахла деревом и воском, а за самой кошкой вился стойкий шлейф медового аромата. Фетха носила на шее серебряное кольцо.

Она поклонилась Карху, сняла со спины инструмент, провела мягкой лапой по струнам и попробовала сыграть мелодию, которую посчитала наиболее подходящей к атмосфере пронизанной солнечными лучами бордово-каштановой Трапезной.

 

- А, «Тропа наша в Небесное Гнездо…»! – узнал мотив Тиран и закивал головой в такт музыке. – Хороший выбор, и, пожалуй, я начну первым:

 Уютный мшелый камень серых стен.

 Потух последний факел, тёмен замок…

 

- Сидит напротив много милых самок, - хохотнул кто-то из молодых стражников и тут же взвизгнул, получив затрещину от старших.

 

- Душе безвольной сладок странный плен… - раздался тихий голос Салли.

 

- Любовь была несчастной и смешной! - затянула снежная барсиха Кьянделла.

 

- Я съел вчера просроченную кашу… - проскулил пёсик с чёрным ошейником по имени Гиги.

 

- Я белая! И вовсе шерсть не крашу, – это был голос Ирас.

 

- Но меркнет свет, владеет тьма душой, - снова Кьянделла огласила зал низким густым контральто с примесью гортанного мяуканья.

 

Вот так и начинался день в Псогаре. Нет, такое случалось не каждое утро – шумные посиделки редко входили в планы Карха. Однако сегодня Тиран был не прочь расслабиться в весёлой компании. Он совсем редко соглашался разделить свой стол с кем-то кроме Салли и пары приятелей.

Фетха всё резче опускала когтистую лапу на струны, звери пели всё более абсурдные и смешные куплеты, псы подвывали поющим, весь зал хохотал и визжал от восторга, когда доводилось слышать особо искромётные строчки. Они обожали эту игру. Каждый из собравшихся пел о своём: кто-то о несчастной любви, кто-то о проигранном в карты хвосте, кто-то об удачной охоте, кто-то о тщеславии. Разные звери с разными стремлениями и мечтами, все они могли выразить свои мысли в полушутливой песенке, поднимая друг другу настроение. До чего же замечательное утро!

Галдёж и смех внезапно утихли, когда, потрясая огромными ушами, в Трапезную ворвался взволнованный серый лис. Все уставились на пытающегося отдышаться зверя.

 

- Госп-п-подин, хых-хых, я от самых-ых в-ворот бежал, чтобы ых-ых сообщить Вам. Прямо с небес к воротам Псогара спустился какой-то востромордый зверёныш, просит аудиенции. Хых-хых.

 

- С небес? Это шутка? – зевнул Тиран.

 

 Со стороны стражей послышались смешки.

 

- Вовсе нет! Я сразу поспешил к Вам, господин. Что прикажете? Прогнать? Пригласить?

 

Коронованный пёс немного подумал, наклонив точёную голову, а потом кивнул:

 

- Пригласить в Тронный Зал к полудню.

 

___________________________________

 

Мартер никогда не был здесь, в Тронном Зале Псогара. Очень, да, очень-очень хотел побывать, но не мог перебороть свою неприязнь к Лужскому трону, и потому, без хорошего предлога он бы сюда не заглянул. Да, в послевоенное время плащекрылый зверёк прилетал в Луголесье, чтобы собрать истории о минувшей грызне, но он останавливался в Деревушке-На-Опушке, а не в Псогаре. От мысли о столичной крепости у него шерсть вставала дыбом.

А вот сейчас настал такой момент, когда кунь предстал перед самим Кархом, пресловутым степным борзяком – Тираном Терновым. Мартер держал спину ровно, стоя на задних лапах, его хвост не шевелился, и уши не дёргались. Он ничем не выдавал своё волнение.

Тиран с привычным для него гордым видом восседал на богатом троне, вскинув шелкоухую голову, глядя на гостя сверху-вниз. Ухоженная охристая шёрстка пса блестела при полуденном свете, пробивающемся сквозь синезорьские стёкла. Между ушей Карха сверкала Топазовая Корона. Мартер без восторга смотрел в жёлтые собачьи глаза, один из которых пересекал знаменитый шрам. Зверёк не отводил взгляд, хотя сильнее его внимание притягивала к себе короткая цепь с крупными звеньями, свободный конец которой был закреплён на широком ошейнике большой белой кошки.

 Салли спокойно лежала у подножия трона, прикованная к нему цепью, и  так же неотрывно смотрела на непрошенного посетителя. Её оплывшие от сытой жизни бока растекались по полу, а толстые лапы подпирали щекастую голову. Некогда эта северная кошка была известна как строптивый вольнолюбивый зверь, своей решительностью, отвагой и верностью друзьям прогрызающий себе путь к победе. Многие звери видели в ней бравого героя, ведь во время войны ею было разработано столько стратегий! А в скольких боях она лично приняла участие! Это могла быть победа, великая победа Лесья! Но, как это часто бывает, не всё сбывается так, как мы этого хотим.

Ах, как хороша была Салли в те годы. Сильная, поджарая, юная, но при этом невероятно смышлёная. Под её жёсткой шерстью бугрились стальные мускулы, ловкость и выносливость были её отличительными качествами. Надёжный друг с весёлым нравом, завсегдатай Барсового Уголка. Бесстрашная. Бесстрашная настолько, что сама пошла и сдалась в плен ненавистному врагу, чтобы остановить кровопролитную войну. Сдалась. И покорилась.

Северная кошка лениво тряхнула головой, прогоняя скуку. Пауза что-то затянулась – и Тиран и Матер молчали, пожирая друг друга глазами. Звякнувшая цепь заставила Карха моргнуть, и он нарушил тишину:

 

- Да не прожжёт Солнце твою шкуру, зверёк. Ты хотел видеть меня. Что тебе понадобилось?

 

Куница оправил полы плащекрыльев, чтобы дать себе секунду собраться с мыслями.

 

- Пусть дни твои длятся вечно, Великий Карх, - всё нутро Мартера негодовало и бунтовало против этих слов. – Доброй охоты тебе и твоим подданным. Бесконечно благодарен я тебе за гостеприимство и время, уделённое мне. Я прибыл к тебе с важным вопросом от Ольхевы Далетравской, Ольха и Ольхевы Предхладских и Ольха Синезорьского. С вопросом и приглашением. Общим решением Ольхов и Ольхев было принято собраться на Слап в Сёстрах-Сопках на год раньше, чем планируется.

 

В Тронном Зале плясало разгулявшееся Солнце. Его лучи щекотали рассевшихся по краям стражей, отчего те еле удерживались от чихания, но Небесный Зверь ещё не мог до конца прогреть тусклые холодные камни, из которых были выложены стены замка. Так что стражам, прислонявшимся к стенам, приходилось морозить хвосты.

Величественный, вырубленный из камня, трон стоял в самом центре Зала на невысокой платформе. Он был заботливо обит мягким оранжевым бархатом с бурыми и зелёными вставками. Надо сказать, что Карху было удобно и не холодно сидеть на нём, ибо задняя часть пса приминала хорошую пышную подушку, положенную на сиденье.

Высокие потолки позволяли вместить в это помещение деревянные балконы, тянущиеся по периметру. Там находились проходы в другие комнаты, а на сами балконы можно было подняться по лестнице в Предзале. Балконы подпирались толстыми брёвнами, украшенными резьбой на мифологические темы, и скучающие стражники, вынужденные долго сидеть на одном месте, частенько развлекали себя игрой в «найди на подпорке такого-то зверя». Они и сейчас в это играли, разумеется, очень тихо, чтобы, не приведи Прапёс, Карх их не услышал.

 

- Ты говоришь, Слап? – Тиран не изменил надменного выражения своей морды. – И почему же так рано? Есть, что обсудить?

 

- Есть один вопрос, который сиятельные Ольхи и Ольхевы хотят обсудить с тобой, о пёс, бегущий быстрее ветра, - Мартер судорожно вздохнул, силясь унять дрожь волнения. – Всем известно, что, отпраздновав славную победу над Лесьем, ты взял себе всё, что желала твоя пресветлая душа. Всё, о чём ты мечтал, легло к твоим лапам! – куница покосился на привязанную к трону кошку, прекрасно иллюстрировавшую его слова. – И ты преуспел во всём. Но скажи, о тонколапый, почему не озаряешь ты своим Солнечным взором захолустное Лесье – побеждённые земли? Почему не навещаешь завоёванную территорию? Иль не сподобились тебе новые земли?

 

- Об этом хотят поговорить со мной Ольхи и Ольхевы? О том, что я должен, а что не должен делать со своими землями? Не слишком ли это нагло с их стороны?

 

- Не серчайте, о превосходный, но не только волею смертных зверей творятся судьбы, а сами Звёзды были против захвата Лесья, ибо порядком девяти веков сложилось иначе. Коль Лесье бы вошло в твои владения не только на словах, коль ты бы и делами подтверждал свою причастность к его жизни, то Звёзды дали бы тебе благословенье. Но ты не кажешь интереса.

 

-  К чему ты клонишь, куница? – всё с той же безмятежностью спросил Тиран.

 

Мартер прокашлялся.

 

- Некогда было прекрасной страной

Лесье!

Пока не явился захватчик чужой…

 

- Песня?

 

- Жили там звери, к тебе не таили

Злобы.

Счастливо жили, песни сложить

Чтобы.

 

- Зверь, ты о чём? Зачем ты пришёл

В крепость?

 

- Слап состоится…

 

-                             Боги, какая

Нелепость!

  

- Лесье тебе не нужно. Не нужно,

Верно?

Так поступи, поступи благородно

Первым.

Земли отдай вожаку, что достоин

Трона.

 

- Что? Вожаку?

 

-                           Его скрыла дубовая

Крона…

Изменено 12 мая 2016 пользователем Варра

[DiamondPanther]

Шикарно, что тут сказать.

Сделал постоянную ссылку на fb2 вариант для любителей электронного чтения - http://diamondpanther.yiff.ru/varra/Varra_Rosomaha_Daletravskie_Kunici.fb2

Добавлю ещё потом иллюстрации, буду включать новые главы, но ссылка не изменится.

Изменено 23 марта 2016 пользователем DiamondPanther

[Фортуната]

Таки продолжение!

[DiamondPanther]

Таки продолжение!

Все его ждём)

И будет оно, когда Варра допишет главу 28.

[Фортуната]

 

Все его ждём) И будет оно, когда Варра допишет главу 28.

Лиса привыкла ждать.)) Тем более, что это самая сильная на форуме НЕрэдволльская повесть.

[Варра]

Глава 28

 

Они снова были в пути. Лапы, забывшие прелесть дальних переходов с непривычки немного ныли, да так, что их нытьё порой вырывалось из груди утомлённым стоном. Маленькая стая и правда ушла из Бросхадома на следующий день, чуть только Рысь заступила на Небесный Пост. Ранним-ранним утром.

 

- Почему мы не могли поспать подольше? – спросила Варра, зевая.

 

- Потому что мы должны прибыть в Лесье как можно раньше, - зевнул в ответ Фир-Фир.

 

Щур и Яркольд зевнули следом. Четыре зверя еле плелись, разнеженные сытой столичной жизнью, но, честно говоря, все они в той или иной степени были рады покинуть Дуб.

Пресыщенная неразберихой запахов, звуков, морд и хвостов, насидевшаяся в деревянном заключении, Варра оглядывалась назад и с удовольствием наблюдала за тем, как Бросхадом уменьшается и бледнеет, а Сытная Нора, наоборот, становится всё чётче, и по мере приближения можно было разглядеть всё больше деталей в её облике. Хоть Варра и была ленивой росомахой, шумных многозверных мест она не любила, предпочитая общинным селениям лесное уединение или, иногда, скученное веселье придорожной таверны. Но не столицу, нет. Слишком уж там много всего ненужного, а времени мало. Сторонние звери смотрят на тебя оценивающе, неприлично пристально, либо абсолютно равнодушно, и неизвестно ещё, что из этого хуже. И роем сердитых пчёл кружится вокруг тебя свод непонятных правил, запретов, приказов. Преступи один – и вопьётся в шкуру острое жало. Что ни говори, а светлошёрстная росомаха была рада, что земля снова покрывается следами её окостеневших лап.

Дерево, как говорится, простых следов не хранит, только если лапу чем-то замараешь. А пышная весенняя земля примет твой отпечаток в любом виде, послушно прогнётся под ним, принимая его форму. Но коли тебе удалось оставить свой след на дереве – то сберегать оно будет его годами, и потомки увидят и скажут: «А вот отпечаток лапы славной росомахи Варры, ставшей свидетельницей падения Карха Тирана и восхождения на трон Лесья её друга Фир-Фира, ольхена Далетравского». И удивительные истории начнут вонзаться в души слушателей, как отточенный клык вонзается в тело добычи. А земля? Уже на следующий день след на ней или смоется дождём, или перекроется следами других зверей. Но живая история – мимолётная, неуловимая – пишется не на дереве и не на бумаге. Она пишется на земле.

Общительный ольхен тоже был рад отправиться в путь. Да, он чувствовал себя в Бросхадоме как кошка в лукошке – всё для него было знакомое, безопасное, пронизанное запахами из детства. Это дорогого стоит – место, в которое ты можешь вернуться. Но зов чужих земель, приключений, новых переживаний был настолько силён, что даже море, гортанно рокочущее у берегов далёкой страны Ветросоли было бы не в силах перекричать его. В прочем, голос моря только усилил бы это вопль, слился с ним и приумножил. Зов дороги щекотал голову Фир-Фира изнутри. И сколько не тряси ушами – от этого чувства избавит только неровная тропка под лапами и незнакомые очертания на горизонте.

А вот недомерок Щур, пожалуй, был единственным зверем из компании, который в это утро чувствовал себя бодро и живо. Он щурился на поднимающееся Солнце и облизывал нос, с вожделением думая о предстоящем завтраке у норки Эрньо. Росомашонку было безразлично, останется их стайка в столице или уйдёт оттуда, он везде чувствовал себя одинаково: немного затравленно и при этом в постоянном поиске лакомого куска. В этой ситуации, уход из-под сени Дуба был, конечно, встречен Щуром с огромным облегчением, ибо в столице росомашонок натворил слишком много бед, чтобы обрести безмятежное спокойствие на душе и не таиться от чужих глаз. А ведь их там, в ограниченном пространстве, переизбыток. Да и уж очень хотелось воришке чаще практиковаться в охоте и не забывать какова на ощупь лесная подстилка.

Что касается самого маленького члена стаи, то он самым естественным образом пребывал в угрюмых думах о покинутых друзьях. Недетскими размышлениями наполнялся его узкий черепок, но так продолжалось лишь до тех пор, пока Яркольду не пришлось бороться за каждый свой шаг, переложив всё внимание на прокладывание пути. Неуклюжие лапки со светлыми пальчиками мельтешили в траве, они заставляли жёсткие стебли расступаться, помогая кунчонку пробираться через сухостой. Сначала хвост Фир-Фира почти щекотал Ярку нос, но это было в самом начале пути, когда малышу ничего не мешало продвигаться по полю. Но как только травы стало больше, каменный кунчонок заметно отстал от росомах, которые просто сминали колючие стебли. И тут же строптивые сорняки возвращались в исходное положение, будто закрываясь прямо перед мордой Яркольда, заставляя его обиженно фыркать. А сами они смеялись! Да-да, Ярк отчётливо слышал их противное хихиканье, их перешёптывания. Они явно пытались придумать, как бы ещё подшутить над зверьком, они дёргали его за шерсть, они хлестали его по мордочке! Последняя тихая ярость погибших растений, не желающих уступать место молодой зелени,  которая с таким неистовством рвётся из прогретых недр земли.

 

- Эй, Ярк, ты чего так отстал? – окликнул детёныша ольхен. – Ну, полезай ко мне на спину, а то потеряешься. Тебе, кстати, без шарфа-то не холодно?

 

- Нет, Солнце греет мою шубку, спасибо. Уже закончилась зима. А в шарфик пусть Кряж кутается и меня вспоминает, - кунчонок сумел продраться к остановившемуся Фир-Фиру, и тот подсадил его себе на холку.

 

- Ты оставил его у соболей? – хмыкнула Варра, неся на спине суму с припасами. Эликсир из трав Тритравья тоже был там.

 

- Да, на память, - почесал затылок Ярк. – Я хочу туда вернуться. После Срезанной Горы.

 

Варра неясно покачала головой и догнала уковылявшего вперёд Щура, а Яркольд, восседая на спине самого ольхена Далетравского, принялся напевать какую-то песенку. Из-за кособокой росомашьей походки малыша изрядно трясло, и его мотив получался очень нестройным, а ноты прыгали в горле, то застревая в гортани, то водопадом изливаясь из неё.

 

- Что поёшь? – поинтересовался Фир-Фир.

 

- Сочиняю Песню Жизни.

 

- А не рановато тебе, а? Твоя жизнь, считай, только началась, ты не все слова ещё нашёл, - ольхен заулыбался.

 

- А ты свои слова не спешишь в Песню складывать, как я погляжу. А между тем, она необходима, и чем раньше – тем лучше. Я это в книге прочитал, что у каждого зверя есть своя Песня.

 

- Много знает этот вялый мухомор о песнях! – ехидно фыркнула подскочившая к ним Варра. – Я ни разу не слышала, чтобы наш высокочтимый ольхен хоть раз подпел тем голосистым лисам, дерущим глотку во славу своего Кволке-Хо.

 

- У многих зверей тихая Песня, не как у тех лис, - почти обиженно ответил Фир-Фир. – И потом, какая разница – подпевал или не подпевал? Ты вон тоже не подпевала.

 

- Брось хвост ерошить, Фир. Я же пошутила. Они просто славили своего Покровителя, только и всего, и не наше это дело. И Песню свою не в каждой таверне петь будешь, поверь. А теперь, Ярк, послушай меня. Прочитанное тобой в книге – правда, у каждого зверя должна быть своя Песня. Песня Жизни. Нечто, льющееся по жилам вместе с кровью, нечто, сыгранное на мотив порывистого ветра, журчания ручья, треска пламени, шелеста крон. Но составить Песню Жизни не так-то просто. У тебя может быть тьма тьмущая песен и прибауток, и многие из них могут звучать на мотив Песни Жизни, но не спеши обманываться. Мотив нашей Песни Жизни рождается вместе с нами, но слова к нему предстоит ещё подобрать. И каждое значимое событие твоего существования – это одно слово из твоей  Песни. Понимаешь? Сейчас, пока тебе чуть меньше двух лет от роду, ты едва ли можешь и полстрочки выудить. И Фир-Фир, и мы с Щуром слишком молоды для составления Песни. Обычно ею занимаются на старости лет, приминая сухими костями мягкую гнездовую подстилку, лакая молоко из чаши. Вот тогда-то зверь погружается в свою минувшую жизнь, ищет строки, рифмы, куплеты, нанизывает эти бусины на нить мотива, который был с ним всегда. И так рождается его песня – оформленная, слаженная, выверенная.

 

- Но погоди, - перебил Щур, и Варра поперхнулась, резко сбитая с мысли. – А как же детёныши, умершие слишком рано? А как же звери, погибшие от вражеских клыков? У них ведь не было времени на сочинение песни!

 

- В Песне может быть любое количество куплетов, - невозмутимо ответила светлошёрстная росомаха. – У кого-то совсем короткая Песня – одна строка всего, или даже просто одно слово. У кого-то – целая поэма. У кого-то - только мотив, например, у павших малышей.  И ты не думай, Ярк, что Песню надо будет кому-то предъявлять. Нет. Мало кто из зверей вообще раскрывает свои Песни этому миру полностью. Так, пару куплетов споют и всё, хватит с нас. Песня Жизни – это дело глубоко личное.

 

- Но не обязательно ждать старости, чтобы сложить Песню, - не согласился ольхен. – Я знал зверей, которые составляли её постепенно. И годам к сорока у них уже было готово несколько ладных куплетов.

 

- Ну да, такое тоже возможно, - махнула на его лапой Варра, мимоходом снимая травинку, прицепившуюся к накидке. – Но ты помни, Ярк, что, пока ты юн, цепляйся не за слова. А за мотив. Это самое главное. Слова – это дело старости. В юности важны чувства.

 

_____________

 

 

Деревянная дверь, утопленная в белой глине, была чуть приоткрыта. Изнутри доносился обычный шум просыпающейся таверны.

 На стены Сытной Норы было больно смотреть: объятые утренним светом они казались просто ослепительными. Яркольд сощурился и ему представилось: стены так сверкают оттого, что в таверне гостит само Солнце, сбежавшее от Рыси-Гонца. И вот сейчас тётушка норка наливает умаявшемуся светилу прохладный крюшон и приказывает помощницам-рыболовкам спустить с потолка самое лучшее гнездо. А все остальные посетители держатся на расстоянии, боясь подпалить мех, но при этом не упускают возможности хорошенько прогреть косточки…

Тут облако на мгновение закрыло Солнце на небе, забрав его тепло и свет себе. Стены Сытной Норы снова стали тусклыми и желтоватыми, как обычно. Яркольд поднял взгляд к небосводу, убедившись, что светило находится там, где ему положено быть. Перед глазами кунчонка поплыли цветные пятна, и стоявшая рядом с ним Варра неуклюжей лапой наклонила его голову к земле.

 

- Не смотри на Солнце, тетёрку упустишь, - посоветовала росомаха.

 

Потом она бросила пристальный взгляд на пёструю клумбу норки, сморщила лоб, что-то прикидывая в уме, после чего обратилась к Фир-Фиру:

 

 - Мы шли часа три.

 

Ольхен тоже вытаращил глаза на любовно посаженную возле стены кислицу и смолёвку.

 

- Уже так поздно? И мы только в Норе… Так, друзья, едим быстро и не задерживаемся.

 

Детёныш каменной куницы с большим любопытством смотрел то на росомах, то на полураспустившиеся цветы, и ничего не мог понять. Он посмотрел ещё и на Щура, жмущегося к Варре, но, судя по морде, росомашонок прекрасно знал, о чём идёт разговор. 

Только Яркольд открыл рот для озвучивания справедливого вопроса, как его мягко толкнули в открытую дверь, и нежный полумрак с готовностью проглотил маленькое тельце.

 Раскрытые окна, просыпающиеся звери, пустые кружки, монотонный гомон… Запахи кофе, выпечки, нагретого на Солнце дерева…

Росомашья стайка села за свободный столик, и ольхен тут же подошёл к стойке, чтобы сделать заказ как можно быстрее. Ярк разглядывал посетителей. Их сонные морды не выражали дружелюбия, особенно, если этот зверь спешил на охоту для хозяйки таверны. Кому понравится вставать так рано только ради оплаты ужина? Лисы, кошки, горностаи, норки, ежи и даже одна пегая землеройка путорак – все они вылезали из своих гнёзд и исчезали за дверью, следуя ведомыми только им охотничьими тропами.  Кунчонок вспомнил, как и Фир-Фир так же отправлялся добывать кабаргу. Как хорошо, что на этот раз им не надо будет думать об охоте для норки, ведь в их заплечной суме брякала горстка медных травей.

Варра и Щур о чём-то спорили, пока Фир-Фир разговаривал с Эрньо. Пятнистая норка очень обрадовалась неожиданному визиту, и Яркольд с улыбкой на морде наблюдал за тем, как она обхватила лапами мощную росомашью шею и шутливо куснула старого друга за ухо. Ольхен одной лапой повалил её на столешницу стойки и сам хотел схватить озорную норку за бархатное ушко, но что-то его остановило, но что именно – Ярк не увидел. Только когда Эрньо, ворча и отряхиваясь, встала, он заметил длинные костяные серьги, раскачивающиеся в её ушах. Кунчонок быстро сообразил, что это были клыки той самой кабарги. Так вот зачем хозяйке таверны был нужен именно взрослый самец!

Внезапно дверь сотряслась от ударов, заставив всех вздрогнуть и повернуть головы на вход. Снаружи стояло большое животное – это было ясно по невнятному силуэту, перекрывшему свет в окне. Животное издало громогласный рёв, и Яркольд от ужаса сполз под стол, ощущая, будто каждая его шерстинка превратилась в иголочку, неприятно колющую тело.

 

- Сейчас, ну подожди! – крикнула Эрньо и юркнула на кухню.

 

Посетители пригладили свои взъерошенные загривки и вернулись к обычным делам, изредка поглядывая на дверь и дёргая ушами. Какой-то лисёнок и соболёк подбежали к окну, чтобы увидеть то, что стояло по ту сторону стены. Они отталкивали друг друга от рамы и взволнованно порыкивали. Ярку безумно хотелось к ним присоединиться, но он не мог выйти из оцепенения, и лапы не слушались кунчонка, он даже на своё сиденье забрался с трудом. Варра и Щур постоянно оглядывались на вход, не скрывая своего интереса, а Фир-Фир выглядел раздражённым. 

 

- Снова проволочка, - фыркнул он, садясь рядом с друзьями. – Вуву Завитушка явилась. Это надолго. Эй, Ярк, ты чего? Испугался?

 

Ольхен потрепал малыша по голове, рассеяв страх и жуть. Яркольд прижался к росомахе, как вдруг мимо них пронеслась Эрньо, гремя огромным (для норки) ведром. За ней поспешали Агата и Милти – кошки-рыболовки, и тоже с вёдрами. Варра недовольно сморщилась от кошмарного грохота.

 

- Ну сколько раз говорила ей не стучать так резко, - пробурчала Эрньо, открывая дверь.

 

Яркольд изо всех сил вытянул шею, чтобы увидеть гигантского зверя. Внутрь резко пахнуло сырой землёй и недожёванной травой, а всё, что открылось куньему взору – это две белые узловатые лапы, заканчивающиеся твёрдым копытом.

 

- Это же лошадь! – взвизгнул детёныш каменной куницы, когтя Фир-Фиров бок. Он был так взбудоражен, что забыл о манерах.

 

Но когда в дверном проёме показалась чёрно-белая рогатая голова, Яркольд понял, что это вовсе не лошадь. Норка что-то прошептала в большое ухо, похожее на лепесток тюльпана, и все трое – Эрньо, Милти и Агата – гремя вёдрами, вышли в солнечный день и закрыли дверь за собой.

 

- Фир-Фир… - позвал Ярк, когда всё утихло. – Что это было?

 

- Это Вуву, Вуву Завитушка. Она принесла молоко, - отмахнулся ольхен, погружённый в свои мысли о потерянном времени.

 

- Она… очень странная лошадь… - пролепетал кунчонок, ища ответа в глазах Варры.

 

- Да, действительно, - ласково оскалилась светлошёрстная росомаха. – Лошадь из неё никакая. Потому что Вуву – корова. Вот скажи, Яркольд, ты любишь молоко?

 

- Да, очень! – в подтверждение этих слов у малыша громко заурчал живот.

 

- А ты знаешь, откуда оно берётся?

 

- Ну… из горшочка.

 

- В горшочек-то оно должно как-то попасть, верно? Так слушай. У коров на животе есть большой мешок. В нём хранится молоко. И корова может им поделиться, если она твой друг или если ты ей заплатишь. Эрньо ей платит, и благодаря этому у неё в погребах всегда самое свежее молоко.

 

- И голодные росомахи по утрам, - вздохнул ольхен и свернулся калачиком на стуле. – Разбудите, когда пятнистая морда вернётся.

 

   Щур и Варра последовали примеру их друга и тоже устроились для отдыха, попеременно зевая. И только Яркольду не сиделось на месте. Сначала кунчонок просто ёрзал. Потом он начал ходить по залу. Затем стал выглядывать в окна. И только после этого решился выйти наружу, чтобы своими глазами увидеть это диво – корову с полным мешком молока на животе. Он подумал, что это очень удобно, когда у тебя всегда при себе есть мешок с молоком. Но, высунувшись из двери, кунчонок не увидел ни норки, ни Вуву. Только ослепительное Солнце, заставлявшее щуриться его привыкшие к полутьме глазёнки. Яркольд осторожно ступил на землю и чуть не споткнулся: его лапа опустилась в неглубокую ямку. Он огляделся вокруг и заметил ещё множество таких ямок и впадин, по форме похожих на лист вяза и расположенных попарно. Следы! Они сильно отличались от следов кобылы Берзы, которые походили на половинку плоского кольца. Кунчонок наклонился к земле и посеменил в том направлении, куда уходили отпечатки копыт. Идти по следу пришлось недолго: завернув за Сытную Нору, Яркольд думал, что попадёт на её освещённую сторону, но на его мордочку легла обширная тень. Он поднял глаза и обомлел, увидев Вуву Завитушку во всей красе.

Чёрно-белая корова стояла в трёх гадюках от стены, бросая на неё внушительную тень. Она лениво поглядывала в сторону Указующей Скалы и вращала нижней челюстью. Вуву оказалась чуть ли не больше самой Сытной Норы! Её хвост нещадно хлестал бока, отгоняя мошек, а острые изогнутые рога были увиты цветами. Между рогов, подобно неподвижной скульптуре в клумбе, восседала Эрньо, ловко завязывая вьющиеся стебли растений так, чтобы они продержались как можно дольше. Она плела изысканный венок и что-то негромко говорила, Ярк не слышал, что именно, но различал нежную воркующую интонацию, редкую для этой резкой в манерах норки.

Скользнув взглядом ниже, кунчонок заметил, что под животом Вуву стоит ведро, а над ведром раскачивается бледно-розовый кожаный мешок, который без передышки мнут и дёргают кошачьи лапы. Молоко брызгало в ведро тугими струями, стекая по внутренним стенкам, задорно вспениваясь и поблёскивая на Солнце. Почти сразу пьянящий молочный запах ударил Яркольду в нос, напоминая о том, что он ушёл из Бросхадома не позавтракав. Манимый садким густым ароматом, Яркольд недолго сопротивлялся своему желудку.

 Кунчонок вышел из-за стены и встал рядом с коровой в растерянности.  Какая же она большая! Нет, Берза, конечно, покрупнее будет, но добрая кобыла не выглядела такой… другой, непонятной, опасной. У Берзы не было острых рогов, и пахло от неё теплом и хлебом, а от Вуву пахнет переваренной травой, дорожной грязью и… молоком. Да, вкусным жирным молочком. У Яркольда потекли слюнки, он схватился за живот, и тут его окликнули.

 

- Эй, малец, ты что здесь делаешь? – спросила Милти, облизывая свою лапу. Все: и плетущая венок Эрньо, и доящая корову Агата и даже сама Вуву, все уставились на маленького бурого кунчонка, сжавшегося под пристальными взглядами.

 

- А, Яркольд! – улыбнулась хозяйка таверны. – Чего пришёл? Интересно стало? Ну иди сюда, забирайся. Вуву, это наш маленький друг. Он каменная куница.

 

- Ты говорила, что никто не увидит, - пробасила корова. Её голос был могучий и низкий, и казалось, что от него дрожит земля. – Теперь ещё один мягколап здесь глазеет.

 

- Ну не сердись, милая, - уговаривала норка. – Яркольд ещё совсем кроха, ты его заинтересовала, и он пришёл посмотреть. Не дёргайся, а то криво сплету.

 

- Милти, давай второе ведро! – мявкнула Агата, протягивая лапу навстречу подбежавшей младшей сестре.

 

Будто протестуя, снова загромыхал помятый металл, веками таившийся в самом сердце Предхладских гор, а ныне извлечённый на свет и справленный в полезную в хозяйстве ёмкость.  Не хотелось ему, видимо, быть ведром.

Снова полилось молоко, и Ярк смотрел на это словно зачарованный. Агата перехватила его взгляд.

 

- Ну, иди сюда, не бойся, - позвала рыболовка.  

 

Её шкура была украшена крупными и мелкими пятнами, чёрными на серо-буром фоне. А морду свою она как будто окунула в молочное ведро – белое пятно неправильной формы доходило почти до ушей. И какой же широкой показалась кунчонку физиономия Агаты! Один только нос чего стоил. Если у Неясыти между аккуратными подушечками для усов выпирал милый треугольный носишка, то широкая переносица Агаты, переходящая в неуклюжую, будто налепленную мочку, занимала чуть ли не полморды. А глаза у рыболовки были добрые, хоть и суровые на первый взгляд.

Кунчонок с опаской нырнул под живот коровы и встал рядом с Агатой, следя за её ловкими движениями. Кошка стояла на деревянной подставке, чтобы ей было удобнее дотягиваться до Вуву. Она хитро подмигнула Ярку и  взглядом попросила его немного отойти.

 

- Открой рот, - шепнула она.

 

Малыш разинул розовую зубастую пасточку и тут же почувствовал как тонкая струя врезалась в его нёбо, заполняя весь рот приятным вкусом парного молока. Он ловил угощение языком и с наслаждением проглатывал этакий импровизированный завтрак.

 

- Му-у-у, чего это вы удумали, а? – разозлилась Вуву, и её хвост заметался сильнее.

 

- Ладно, Ярчик, беги к  Фиру и Варре, - крикнула ему Эрньо, попутно что-то нашёптывая корове. – Подождите нас, мы скоро закончим.

 

________________________

 

Кунчонок с предовольнейшим видом ввалился в таверну, и, привыкший к яркому свету улицы, чуть не наткнулся на какого-то зверька. Ярк на задних лапах проследовал к столу, где разместилась его «стая», при этом он то и дело облизывался и утирал мордочку лапкой.

 

- О, ты уже поел? – оживился Щур, обнюхивая шёрстку товарища.

 

- Да, мне повезло, - добродушно проворковал малыш. – Агата плеснула мне молоко в пасть прямо из коровьего мешка!

 

- Вот это да! – искренне восхитился серый недомерок.

 

Только сейчас детёныш каменной куницы заметил, что старшие росомахи что-то с горячностью обсуждали. Варра как обычно морщила лоб и хмурила брови – так бывало, когда она обдумывала серьёзные вещи. Фир-Фир поднимал и опускал верхнюю губу, демонстрируя клыки. Но ссорой тут не пахло, скорее всего, это был спор о прокладывании дальнейшего маршрута.

 

- Чтобы добраться до Лесья, нам надо пересечь Долину Двенадцати Трав по диагонали, - проговорила светлошёрстная росомаха.

 

- Очевидная вещь, - кивнул ольхен. – Но как нам перебраться через Травошёрстку? Хвост даю на отсеченье: половодье унесло все переправы.

 

- Переплывём, - отмахнулась Варра.

 

- Ты переплывёшь. Я переплыву. А Ярк?

 

- Ярка на спину.

 

- Не говори ерунды. Знаешь, какое там течение?

 

- Ладно, нам бы хотя бы до реки добраться, а там видно будет. Не обходить же Плавные Горы по кругу. Тогда и к Луше было бы можно заглянуть, - самка росомахи потрепала кунчонка по холке.

 

- Вы не переживайте, я доплыву – пропищал Яркольд. Он вдруг подумал, что если они пойдут в обход, то его могут оставить у Луши и не взять с сбой в дальнейшее путешествие.

 

- Потом поговорим, - проворчал Фир-Фир. – Где там норка?

 

 

С течением времени становилось всё душнее, Солнце сильно нагревало соломенную крышу таверны. В световых бликах, падающих на пол сквозь окна, разлеглись сонные кошки и ласки, вытянувшись во всю длину. Об них часто спотыкались другие посетители, но никого это не беспокоило.

День обещал быть жарким.   

[Фортуната]

Как долго я этого ждала! Уже почти тридцать глав.+1))

[DiamondPanther]

Шикарная глава) Жаль  лишь, что и она кончилась..

Кстати, обновил fb2 - добавил новую главу, иллюстрации (и не только из топика).

ссылка всё та же -

http://diamondpanther.yiff.ru/varra/Varra_Rosomaha_Daletravskie_Kunici.fb2

Изменено 21 апреля 2016 пользователем DiamondPanther

[Варра]

Всем спасибо за внимание и терпение! Спасибо, что комментируете и ждёте! Словами не описать, как это важно для меня! Уррр!

 

    29 глава.

 

Пушистая кошечка-трёхцветка сидела под прохладной сенью клёна почти полностью развернувшего свои широкие резные листья. Она читала книгу, жадно всматриваясь в желтоватые страницы, и её зрачки, окаймлённые радужкой цвета пасмурного неба, беспокойно бегали по строчкам. Кошка даже забывала поправлять тонкие очки, нацепленные на её нос. Какой волнительный момент! Это был цикл «Жёлтые очи  белого оцелота» - серия книг, написанная старой кошкой с выцветшими пятнами на шкуре, живущей на далёком южном материке.

И вот сейчас, за тысячи торосов от места, где родилась эта история, кошка-чтица впивалась глазами в отпечатанный текст. Она даже топорщила вперёд усы и наводила уши, будто действительно могла услышать воркующую речь героев, почуять запах острых приправ, коснуться шелестящего тростника…

Будоражащее кровь, волнительное чувство захватило её, подняло и понесло прочь от раскидистого клёна, прочь из пышноцветного Лесья. Вместо родных мускариков и речного ила она чуяла морской бриз, паприку и перезрелые фрукты.

Вдруг кошка ощутила, как её грубо толкнули в плечо. Она даже уронила книгу с подогнутых задних лап. Сердитый голос прорезал сладкую дымку грёз.

 

- Пухлява, оторвись твой хвост!  Опять она за своё… Пухлява, а ну очнись, беличья башка!

 

Трёхцветку бесцеремонно встряхнули за плечи, и после этих процедур кошке ничего не оставалось делать, кроме как сонно проморгаться, стряхивая с век крохи волшебного книжного забытья. Прямо перед собой Пухлява увидела перекошенную мордочку растрёпанной желтодушки. Куница стояла на четырёх лапах, воинственно подняв к небу щипанный хвост, похожий на изъеденное молью перо. Драные уши, мех, не вычесанный после линьки, земляная корка, засохшая на носу – лесная зверюшка выглядела крайне неопрятно, и казалось, это ничуть её не заботило.

 

- Перохвост, ну что за нетерпение? Ты же знаешь, что после охоты я имею обыкновение уединяться со старой доброй Паломехией, - книгочейка погладила лапой истёртый уголок фактурной бордовой обложки.

 

Глаза куницы раздражённо сверкнули.

 

- Глупая ты кошка, Пухлява. Тратишь время и силы на чтение, а сама не видишь, что происходит у тебя под самым носом. Я раз пять тебя позвала, а ты и уха не повернула в мою сторону, - голос Перохвоста был хриплым как карканье ворона.

 

- Когда я читаю, я словно переношусь в другую жизнь. Здесь я просто бело-буро-рыжая кощёнка с дальнозоркостью, а там… О-о-о, там я могу быть кем угодно! Вот я обернулась ягуаром с пятнами, больше твоей головы, сильным и мощным, распираемым изнутри собственными мускулами. А теперь я серебристая волчиха, подпевающая своей стае в переливах триумфального воя. Затем я стану вечерницей с рыжей спинкой и острыми зубками, взовьюсь в небеса в погоне за сочным бражником…. А потом…

 

- Хватит, хватит. Ерунда всё это. Ты проживаешь тысячи чужих жизней, а о своей забываешь. У тебя тут, между прочим, тоже есть много интересного. И друзья не менее верные и любимые, чем преданная свора какого-нибудь книжного зазнайки, с которым они прошли пожары и наводнения.  Или это не так?

 

- Это так, - вздохнула Пухлява и отложила книгу, а очки подняла на лоб.

 

- Вот, значит, спустись с Небесного Гнезда в Миролапье и обрати внимание на тех, кому ты не безразлична. Мы тоже войну вместе прошли, нам тоже есть что вспомнить.

 

- А что, что-то стряслось? День такой тихий…

 

Куница потянула носом слабый ветерок, закравшийся под клён. Кружевные тени и пёстрые блики украшали зеленеющую землю, расцвечивая тёплыми тонами хмурые краски.

 

- День тихий, мир тихий, а знаешь, кто ещё тихий? – проворчала желтодушка.     

  

- Неужели Кьорсак опять хандрит? – ахнула трёхцветка.

 

- А ты ещё удивляешься. Он даже не охотился с утра, я думала, что встречу его в чаще. Но нет, он снова там…

 

- На камнях?

 

- Естественно. Пошли его тормошить, а то он совсем зачахнет.

 

__________________________

 

Цветные пятна плыли перед взором, а запахи леса смешивались в невнятную сумятицу. Там, за гранью дремот и волнительных мечтаний, две рыси тенями скользили между деревьев, ласково переуркивались, мохнатыми лапами вдавливая податливые мхи, расползшиеся по толстым нижним ветвям, могучим стволам и вздыбленным корням. Рысь-самка запрыгнула на мшистую корягу и уселась, подобрав короткий хвост с тёмным кончиком. Она тихо засмеялась себе в усы, когда самец, охваченный восторгом, пробежал мимо и, потеряв равновесие при резком повороте, с удивлённым гудением рухнул в папоротники. Комары-толкунчики встревожено разлетелись в разные стороны, а из папоротниковых зарослей высунулась немного сконфуженная морда с веточкой на носу.

 Стройная охристая рысь со светло-бурыми пятнами, разбрызганными по шкурке, она прислушивалась к звукам леса, двигая острыми, увенчанными длинными кисточками, ушами. На лбу самочки красовался изящный венок из лесных цветов. Ятрышник переплетался с медуницей и нежными колокольчиками, кое-где проглядывали сиреневые соцветия будры, и венец этот идеально сочетался с редким аметистовым оттенком рысьих глаз. Какой красавицей она была! Рысь-самец невольно залюбовался своей подругой. Та ласково улыбнулась ему и спрыгнула на землю, выбив из чавкающего мха студёную влагу. Пятнистые кошки принялись играть, трогая друг друга лапами и отпрыгивая. Ещё они чувственно бодались лбами, выражая всеобъемлющую нежность.

Малиновки и зяблики выводили сложные трели, весь лес был наполнен чудесными звучаниями, и звонкий щебет был повсюду: сверху и снизу, справа и слева, позади и впереди, далеко и близко. Солировали синицы и зеленушки, а фон держали чижи, щеглы, варакушки и мухоловки, им подпевали горихвостки и крикливые иволги, перепархивая с ветки на ветку. Рыси разлеглись на сухом пригорочке, прижавшись друг к другу, они наслаждались лесным концертом. Солнечные лучи щекотали их носы и уши, просачивались под мех, прогревая косточки. Самец был крупнее самки, хоть и моложе, и под его лапой она чувствовала себя защищённой и любимой. Он обнюхал её душистый венок и лизнул возлюбленную в лоб. Умиротворение и нега текли по его жилам вместе с кровью, и довольное мурлыканье вырывалось из его груди. Самка вторила этому мурчанию, одаривая весь мир светом своей любви.

Внезапно видение стало таять: уплывал из поля зрения мшистый лес, ускользала из-под лапы ненаглядная подруга. Рассеивалась, растворялась в пространстве, не оставив даже запаха свитых в венок цветов.

Кьорсак снова чувствовал подбородком не пахнущую медоносами шёрстку возлюбленной, а жёсткий могильный камень, на котором лежал.

Он открыл глаза и, измученно кряхтя, пошевелил затёкшими лапами. Крупный самец рыси, чьё тело было испещрено застарелыми напоминаниями былых сражений, молча поднял взгляд на подошедших к нему друзей.

Перохвост внимательно смотрела в разноцветные рысьи глаза, и глаза эти, как она опасалась, отвечали ей безразличием. Левый глаз Кьорсака был жёлтым, правый – цвета зрелого гороха, по переносице тянулся аккуратный шрам, а сама морда имела светлый оттенок. Тёмно-бурые пятна на спине и шее рыжели, спускаясь к животу и горлу, где отчётливо виднелся след от страшной собачьей челюсти.

 

- Кьор, не дело вот так вот лежать, - проговорила куница, всё ещё не отводя взгляда.

 

Рысь молчал и лишь тяжело вздыхал.

Могила Иктины Пёстрой, последней Ольхевы Лесья, представляла собой небольшую пещеру, образованную тремя лесными скалами. Когда правительница пала от клыков псогарской гиены Пежги, её тело принесли сюда и погребли в этих камнях, присыпав сверху землёй. Здесь же нашли свой последний приют и её верные друзья близнецы-горностаи по имени Крыло Ветра и Крыло Неба.  Каждый из них перед смертью сумел отомстить за рысь, забрав у ненавистной Пежги по глазу и оставив безумную гиену полностью слепой.

Пухлява зажмурилась от солнечного блика, который скользнул по её морде, отражённый от полированной бронзовой скульптурки сидящей рыси. Изваяние крепилось на самом высоком могильном камне, и перед ним столбиками вытянулись два бронзовых куньих.

 

- Мы принесли тебе поесть, ведь ты пропустил утреннюю охоту, - неуверенно мяукнула трёхцветка, подталкивая лапой недавно задушенного куницей рябчика.

 

Кьорсак и головы не повернул в сторону предложенной добычи. Друзья знали, что если рысь провалился в трясину тоски по Иктине, то вытащить его оттуда будет очень непросто. Всё, что он хотел и мог в таком состоянии – это лежать на могиле и путешествовать по просторам собственной памяти, насильно воскрешая счастливые моменты, и прокручивая их снова и снова. Кьорсак забывал о еде, забывал о друзьях и о жизни вообще, почти как Пухлява, когда она с упоением читала свои книжки. Разница была лишь в том, что кошка всегда контролировала своё состояние и любой момент могла оторваться и переключить внимание на действительно важные вещи. 

 

- А у меня  есть грибочки солёные с осени. Ароматные! Все как один – крепыши! Помнишь, мы их вместе тогда собирали в Луну Славнолова? У меня последний туесок остался. Хочешь, доедим? Пухлява картошку сварит, - уговорительным тоном запричитала куница, и Пухлява кивнула, соглашаясь с её предложением.

 

Рысь едва заметно дёрнул ушами, и от желтодушки это не ускользнуло. Кошка тоже приободрилась и завела ту же песню, что и Перохвост:

 

- А картошка-то у меня молодая! Её с лучком бы да со сметанкой, нежной, густой, мр-р-р! У меня как раз припасена такая, я утром ходила на Поле-Лужок и выменяла у коровы целый горшочек! Представь, Кьорсак! От золотистой картошечки исходит дивный пар, маслице стекает по её солнечному бочку, белая сметана, расцвеченная зелёным укропчиком, как перина укрывает крупные картофелины. Рядом примостились солёные грузди и опята, и неуловимые рыжики – ваша с Перохвостом осенняя добыча превратилась в такое дивное ароматное блюдо! Гладенькие грибочки, соскальзывающие с клыков, рассыпчатая картошечка, воздушная сметанка, пряный укроп, чай со смородиновыми листами и вкуснейший рябчиковый пирог по рецепту Перохвостового деда! Что скажешь, Кьор?

 

Но Кьорсак не сказал ничего, однако его желудок всё же посчитал нужным высказаться и громко забурчал, требуя его наполнить. Желтодушка, которая сама глотала слюнки, впечатлённая красочным рассказом об обеде, подмигнула подруге.

 

- Видимо, он не голоден, - подвела итог Перохвост, разглядывая свои грязные лапы, которые когда-то были белоснежными. – Жаль, моих грибов хватило бы как раз на троих. А так, оставшиеся испортятся. Обидно. Иктина всегда говорила, что едой разбрасываться нельзя. Сколько заготовил – всё употреби, а то обидишь лес. Помнишь, Кьорсак?

 

Рысь что-то нечленораздельно промычал, подняв голову, и это было уже достижение!

 

- Да, несъеденные грибы покроются плесенью, и придётся их зарыть, - вздохнула трёхцветка, поправляя очки на лбу. – Нам вдвоём не управиться с целым туесом.  Пропадёт добро.

 

Кьорсак недовольно поёжился. Да, его болтливые подруги не позволят ему снова окунуться в воспоминания. И дожидаться их ухода бесполезно – не уйдут без него. Пришлось кистеухому тряхнуть головой, рассеять туман мыслей и спрыгнуть с камней на траву под восторженный писк застенчивой кошки и довольное скрежетание ворчливой куницы.

Рысь выпрямился, прогнул спину, вытянул лапы, разминая их после долгого лежания, и взял в зубы поднесённого ему рябчика, чтобы отнести его в логово Перохвоста и там приготовить пирожки. Мало у кого из Лесских жителей дома имелась большая печь, и грязнуля-желтодушка была в числе этих счастливчиков, однако, в отличие от своей подруги Пухлявы, готовить она не любила. А трёхцветная кошка в свою очередь чуть ли не поселилась у Перохвоста, поскольку её самым любимым занятием после чтения была кулинария.

Случалось, Пухлява созывала своих самых близких друзей по стае – Кьорсак и Перохвост, разумеется, тоже были среди них – рассаживала всех за куньим столом, зорко следя за закрытой печной заслонкой, таящей в себе вкусный сюрприз, чтобы никто из голодных зверей не позарился на угощение раньше времени. Сама трёхцветка садилась во главе стола, спускала очки на нос, брала книгу, дожидалась абсолютной тишины и начинала громко и выразительно читать отрывок:

«… оцелот белее белого песка, чьи пятна были созвучны кофейным разводам на молоке, лёгким облаком опустился перед логовищем старого линзанга – зверя, движениями своими подобного змее. Расступился листвяной полог, впустив гостя внутрь, и нос потомка Фрызк уловил приятные нотки сладкого пирога из батата, манившего ароматом и завораживающего видом…»

Все собравшиеся увлечённо слушали, стараясь не упустить ни слова, ведь они знали, что в этом отрывке описывалось блюдо, которое Пухлява решила подать им сегодня на ужин. Дочитав, кошка откладывала книгу и открывала печь, выпуская на волю сгустившийся там пироговый дух. И гости дружно ахали, опьянённые аппетитным запахом, в который раз поражённые кулинарным искусством маленькой кошки. Бататовый пирог! Оставалось только гадать, где она брала такие редкие ингредиенты. 

Вокруг Пухлявы всегда вились чьи-то детёныши, умоляя пересказать давеча прочитанную сказку, а зверьки постарше пользовались её логовом как библиотекой, ведь оно сверху донизу было завалено томами и фолиантами, альманахами и атласами, сборниками повестей и серьёзными трудами учёных зверей. Бывало, что юные создания прибегали к трёхцветке с раскрытой книгой, тыкали коготками в определённую строчку и просили кошку приготовить упомянутое там блюдо. Ну как таким откажешь?

 

Перохвост оглянулась на три могильных скалы, что когда-то приютили под своими сводами павшую Ольхеву. Куница покачала головой. Как бы это место не погребло в себе ещё одну рысь.

Вожак стаи Непокорённых едва мог дождаться обеда. Он воспрянул духом, включился в жизнь, и с трудом удерживался от желания растерзать зажатого в зубах рябчика. Друзья шли к Перохвосту в гости, чтобы затопить печь и приготовить всё то, что они наобещали.

Жизнь не останавливается с уходом одного существа, даже самого дорогого. Жизнь продолжается до тех пор, пока жив ты сам. И жить эту жизнь надо полноценно, погрузившись в неё с головой. Что толку поверхностно касаться усами тихой глади, пускать по ней робкие круги, день за днём убивая время, если счастливым это не сделает ни тебя, ни окружающих? Жизнь многогранна, и каждая её грань по-разному преломляет свет. Застряв на одной тусклой грани, звери забывают о том, что есть и радостная солнечная сторона. А она есть.

Как же желтодушка мечтала, чтобы её лучший друг наконец понял это.       

Изменено 14 июня 2016 пользователем Варра

[Варра]

Поздравьте меня с тридцатиглавием! Это уже добрая половина книги! Урааа!

Глава 30.

Изломанные берёзовые ветви, сморщенные дубовые листья, еловые шишки – вышелушенные и целые, сосновая кора… Лесной мусор разных мастей и величин нёсся вместе с буйными потоками реки Травошёрстки, вытекающей из родника под названием Студёное Копыто и впадающей в озеро Чистейшее. Фир-Фир, пришедший сюда, почти к самому устью, вместе с Яркольдом, Варрой и Щуром, стоял на берегу и с ужасом взирал на суровый стрежень. Неумолимо неслась вода на стремнине. Ловко подхватывала и увлекала даже толстые ветки. Казалось бы, её страшные порывы должны сопровождаться не менее страшным рёвом, чудовищным рокотом, но, вопреки ожиданию, река мчалась почти в полной тишине, лишь мирный плеск доносился до уха. Обманчиво мирный.

Шерсть на холке самца росомахи встала дыбом от воспоминаний о том, как не так давно ему пришлось нырять ради спасения кота Краплака. Чуял Фир-Фиров хвост, что и на этот раз не обойдётся без спасательных операций. Ох, лучше бы они пошли в обход.

- Ну, идём, - простодушно сказала Варра, вытаскивая лапы из хлюпающего ила.

Самка росомахи стояла по локоть в мутной воде, а Яркольд сидел верхом на рюкзаке, который она несла, и неуверенно глядел на другой берег. Залитый Солнцем приветливый лужок казался таким далёким, таким недосягаемым. Никто из зверей не разделял легкомысленности светлошёрстной росомахи, даже верный Щур спрятался под сухим выворотнем, оставленным Травошёрсткой на берегу во время половодья. Варра оглянулась на друзей.

- Вы чего? – ворчунья подняла бровь, и белое надбровное пятнышко, украшавшее росомашью морду, заползло на лоб.

- Я не переплыву, - затрясся кунчонок и спрыгнул к Фир-Фиру. Ольхен утешительно лизнул малыша в макушку.

Ветер шумел в кронах деревьев над головами маленькой стаи. Берёзы гнулись и робко поскрипывали, будто скулили, кладя свои пышные, украшенные роскошной гривой головы на плечи более стойким братьям-тополям. Едва-едва виднелись за переплетеньем стволов и зеленью кустарников пологие Плавные Горы – поросшие пушистым мхом и корявым лесом рданотверые* скалы. Скрюченные сосёнки – жалкие, неприглядные – упорно взбирались ввысь, желая достичь самой вершины Плавных Гор. Но убогие деревца вежливо расступались перед протоптанной Фир-Фиром стёжкой, по которой ольхен имел обыкновение срезать путь от Сытной Норы до Долины Двенадцати Трав. Отмеченная невесомыми шерстинами, выпавшими из росомашьей шкуры, особым запахом и следами от когтей на перекошенных стволах, тропка всегда выручала того, кто первый обозначил её, выделил из общей массы пространства, тем самым подарив ей обособленную жизнь. Со временем и другие животные стали пользоваться проложенным путём. Так и закрепилось за этой тропинкой название – Фир-Фирова Стёжка.

Вечер мягко топтался у горизонта, ненавязчиво намекая жаркому дню, что пришла пора уступать место.

Какая красота царила в Далетравье! И в Лесье, и в Синезорье, и в Лужье, и даже в скудной на растительность Предхладе! Всё расцвело, засияло, выпячивая всю свою молодецкую удаль без остатка. И Солнечный Зверь каждый день всё дольше задерживался на Небесном Посту, не уставая любоваться раскинувшимся во все стороны великолепием. В такую пору и сердце билось чаще.

Три росомахи и детёныш белодушки рядком сидели на погружённом в тень берегу Травошёрстки и по очереди вздыхали. Какой же близкой казалась им противоположная сторона, расцвеченная малиновыми красками, расписанная мудрёными узорами жгучих трав и лёгкой вязью тончайших соцветий. И сход в воду на левом берегу был песчаным и аккуратным, а на правом приходилось прыгать с трясущейся, поросшей осокой кочки прямо в чмокающее илистое дно. Даже после пробного захода Варре пришлось знатно потрудиться, чтобы очистить лапы от липкой приставучей грязи. Она и сейчас сидела недовольная, выковыривая грунт из-под когтей.

- А помнишь, Фир, мы примерно здесь с тобой и столкнулись первый раз, - вдруг сказала светлошёрстная самка, поведя носом по воздуху. – Камня только не вижу, под которым я от ветра пряталась.

- А он там, выше по течению. Ты его отсюда не углядишь, тут нынче земля не такая голая, как тогда, - с тех пор как звери ушли от Эрньо, ольхен впервые позволил себе улыбнуться.

- Да, быстро всё изменилось. А ведь Солнечные Гонцы от силы два круга пробежали. А вот уже и снег сошёл, и зазеленело всё, - размышляла Варра, кутаясь в серо-синюю накидку.

- Стужешкура в этом году решила бороться до последнего, - отозвался Фир-Фир. – Ни Солнцегляда, ни Звонкобег так и не смогли полностью выгнать её. Нюхоцвет справился.

Если на солнцепёке шерсть тускнела от жары, а язык сам вываливался из пасти, то в тени возле реки оказалось весьма прохладно – шкуры зверей заметно опушились, стараясь сохранить тепло. И речная вода ещё не успела хорошо прогреться, поэтому лапы, погруженные в неё, неприятно сводило. Неподалёку от этого места на другой берег когда-то тянулась переправа – шаткий мосток из поваленных берёзовых стволов, но река утащила его во время наводнения, как и предполагал бурошкурый самец росомахи.

- Плыть надо, - сухо сказала Варра и потуже переплела свою длинную гриву, а накидку свернула и затолкала в непромокаемую заплечную сумку, сделанную из мочевого пузыря погибшей коровы. – Яркольд, садись.

- Варр, тебе инстинкт самосохранения отказал? – ольхен не удержался от оскала. – Даже мы с тобой едва выплывем из такой стремнины. Покажи мне зверя, который сможет побороть это течение!

Светлошёрстная росомаха раздражённо сморщила нос, глядя как Фир-Фир прижимает маленького Яркольда к охристой полоске меха на своём боку. Варра перевела взгляд на Щура, и тот испуганно сжался, вцепившись всеми когтями в надёжную землю.

- Показать зверя, который сможет справиться с течением? – сердито пробурчала бежево-бурая зверюга. – Так смотри!

Хитрым способом завязав водонепроницаемый рюкзак, так, чтобы ни одна капля не просочилась внутрь, Варра встряхнулась, размялась, и с громким всплеском прыгнула в реку.

Взметнулась туча колких брызг. Вода не сразу сковала защищённое густым мехом тело, и росомаха не стала дожидаться забирающихся под кожу ледяных потоков, что оплетают морозной паутиной само сердце, сжимают, крутят, утяжеляют. Она поплыла, скользнув задними лапами по илистому дну, сжав челюсти в борьбе с пронзающей стынью. Там, на другом берегу, она видела светлые солнечные полянки, которые радушно приглашали её погреться и отдохнуть. Но между росомахой и Солнцем пролегла опасная быстрина, неукротимая и коварная. Несмотря на холод, плыть было не так сложно, как могло показаться. Возле берега вода стояла тихая, она почти не текла, и Варра быстро нашла с ней общий язык, без труда преодолев почти треть пути. Но и помощи от стоячей воды было мало.

Фир-Фир, Щур и Яркольд с тревогой следили за подругой. Ольхен даже сам вошёл в воду и теперь медленно утопал в тягучем иле, подавшись вперёд, готовый в любой момент броситься на выручку чересчур самонадеянному зверю. Опять.

Росомаха и сама не заметила, как вышла на стрежень. Ужас чуть было не охватил Варру, когда река играючи понесла её прочь, словно какую-то сломанную ветку. Но росомаха отбросила сомнения, взяла себя в лапы, и поплыла, но не вопреки течению, а вместе с ним, наискосок, с каждым гребком всё ближе подбираясь к спокойному омуту левого берега. К согревающему Солнцу.

Варра терпеливо отфыркивалась усиленно ворочая онемевшими лапами, не понимая: то ли она уже привыкла к холодной воде, то ли её тело потеряло всякую чувствительность.

Друзья с ужасом наблюдали, как светлошёрстную росомаху всё дальше уносит течение, а недомерок Щур даже ринулся бежать вдоль берега, лишь бы не упустить свою заступницу из виду. Яркольд ойкнул и в страхе закрыл глаза лапками.

Надо сказать, что грести в бурном потоке оказалось гораздо проще, чем в равнодушной неподвижной воде. Плыть по течению, слегка меняя своё направление – вот залог успеха при минимальных усилиях. И Варра, судя по всему, справлялась с этим.

До тихой воды и песчаного бережка оставалось совсем чуть-чуть, когда росомаха почувствовала удар сзади. Что-то большое и твёрдое сильно толкнуло её. Щур отчаянно завопил, увидев, как его подруга скрылась под водой, и над местом, где только что торчала её мокрая, хватающая воздух морда, пронеслось толстое бревно. Но не успел росомашонок спрыгнуть в реку, чтобы кинуться на помощь, как Варра с громким вздохом вынырнула, разинув зубастую пасть точно хищная рыба. Отдышавшись, она поискала взглядом ударивший её ствол дерева. Он оказался совсем рядом, и росомаха устремилась к нему. Дальний конец бревна взметнулся в воздух. Варра с трудом забралась на отшлифованный водой неустойчивый край.

Мокрая шкурка на росомашьей спине начала подсыхать, когда Варра, чуть притопив бревно своим весом, достигла ласкового пляжа на солнечной стороне. И Фир-Фир, и Ярк, и вернувшийся к ним Щур, облегчённо вздохнули, услышав хриплый триумфальный вопль росомахи, выволакивающей чуть не убивший её, но впоследствии оказавший услугу ствол на песок.

Уф-ф! Плавунья обессилено опустилась на хвост и откинулась на гладкое, пахнущее тиной бревно, благодарно подняв морду к лиловеющим небесам. Тяжёлое выдалось испытание. Но обстоятельства, больно бьющие в затылок, могут впоследствии стать спасением. Варра с улыбкой похлопала ствол лапой и вдруг обнаружила, что он полый! И не было бы это так удивительно, если бы в ответ на её стук изнутри не послышались звуки более странные, чем эхо от ударов. Тихое стрекотание, шебуршание, царапанье… Росомаха вскочила, ничего не понимая.

- Что это с ней? – Ярк наклонил голову к плечу. – На осу, может, села?

- Так дёрнулась, - кивнул Фир-Фир. – Давай-ка, садись ко мне на холку, держись крепче. Она смогла, и мы сможем. А ты, куцехвост, за мной следом поплывёшь. Понял, Щур? Щур?

Ольхена окатило холодной водой, и он недовольно отряхнулся, глядя на серое пятнышко, скрывшееся в волнах, а затем выглянувшее наружу почти возле самой стремнины. Лёгкого нескладного росомашонка течение потащило ещё быстрее, чем его большую подругу, но воришка справился и вылез на берег чуть дальше того места, где песок изрисовали следы Варры, уже заполнившиеся водой.

С торца бревна отвалился кусок коры, и из темноты сверкнул злобный глаз. Вскоре показался коричневый нос, а за ним и вся мордочка крайне раздосадованного зверька. Мокрая шерсть собралась в сосульки, белое пятно вокруг губ пожелтело от влаги, а блестящий зрачок сурово сужался, когда обитатель бревна змейкой извивал гибкое тело, разглядывая Варру и подбежавшего к ней Щура. На месте второго глаза у существа пролегал застарелый розовый шрам.

- Ну и как это понимать? – прошипел зверёк, обнажив хищные зубки. – Мы застряли! Щеп, мы застряли! Эти щуки нас выловили! – зверь кричал внутрь бревна, показывая лапой на изумлённую Варру.

Вода струйками стекала с меха и носа, росомаха забыла даже отряхнуться. Гневливое существо чем-то отдалённо напоминало Эрньо, но было мельче и не обладало такими грубыми чертами морды как хозяйка Сытной Норы.

- Норка, - определил Щур и приблизился к чужачке, чтобы её обнюхать.

Писк! Визг! Вопль и слёзы! Щур безумно взлетел и ринулся прочь от бревна, не разбирая дороги, роняя капельки крови. Росомашонок забился в заросли кипрея и заскулил от боли, баюкая свой прокушенный носик, а Варра отплевалась от попавшего в пасть песка и зарычала на растянувшуюся на земле жирнопузую одноглазую норку, которую Щур случайно вытянул из безопасного ствола. Зверюшка съёжилась на открытом месте, пыль и песчинки покрыли её мокрую шкурку неопрятной коркой. Норка очень злобно стрекотала.

Из бревна показалась ещё одна мордочка – заспанная, чуть толще и крупнее, с ярко-белым подбородком и такой же мокрой засусленной шерстью тёмно-бурого цвета.

- Усти! Ох, Пракуница… Добрый день, славные звери, - самец норки вылез из своего укрытия и поспешил поднять самку с земли. – Усти, что ты сделала?

- Что тут творится вообще? – выпалил только что выползший на берег Фир-Фир. Яркольд на его спине сильно дрожал, хоть и не целиком вымок.

- Она ранила Щура, - прохрипела Варра, и, не сводя глаз с водоплавающей парочки, достала из рюкзака свою накидку. – На, Ярк, закутайся, не мёрзни.

- А в чём проблема? – скучающе зевнул ольхен и хорошенько отряхнулся, как только белодушка спрыгнул на землю.

В ответ на это ехидство самка росомахи фыркнула самым презрительным образом, и снова обернулась на бурых зверьков, прижавшихся друг к другу на песочке. Одноглазая норка не то сопела, не то рычала, не то всхлипывала, время от времени покусывая свои бока, а самец старательно вылизывал её мордочку и шею.

Яркольд тем временем обследовал бревно, волоча полы накидки по непросохшему песку.

- Ого, у вас тут целое жилище! – восхитился кунчонок, засунув голову внутрь.

Его голос отскакивал от шлифованных древесных сводов. Малыш, конечно, несколько преувеличил. Назвать эту передвижную нору целым жилищем было сложно. Голые гладкие стены и большая вытертая лежанка, набухшая от влаги – вот и вся внутренняя обстановка. Терпимо, но кунчонку по душе более сухие и тёплые гнёзда. А как только его нос уловил неприветливый запах тухлой рыбы и прогорклых водорослей, Ярк хрипло чихнул, круто извернулся, выдернул голову и решил отныне обходить стороной всякие сомнительные брёвна. Проморгавшись, детёныш обнаружил четыре пары глаз, уставившихся на его взъерошенный мех.

- Простите, я не представился, - обратился кунчонок к норкам. – Меня зовут Яркольд, и мой Небесный Покровитель – Вересковая Ласка. Мы с друзьями идём в Лесье, а куда плывёте вы?

- Только для этого вы нас выловили? Щеп, ты слышал? Это такие звери, которые ходят по миру и рассказывают другим о своих богах! И клянчат еду, небось. Да-да, лишь бы водоросли на хвост намотать, илом глаза залепить, а самим и бревном чужим завладеть и рыбой! А ну, убирайтесь отсюда, кровопийцы! Окунёвые мамки!

Она плевалась, скрежетала, скакала по пляжу, изгибалась дугой, пытаясь запугать зверей, которые были крупнее её в несколько раз. И если малыш Ярк действительно испугался бешеной норки, испепеляющей взглядом, то Варра с Фир-Фиром так и остались невозмутимо стоять на месте, наслаждаясь представлением. Щеп пытался успокоить супругу, бегая за ней по пятам.

- Усти, ну стой! Остановись и сядь! Усти! Укушу! Укушу, так и знай! Тебе нельзя так нервничать! Усти!

Наконец, он настиг самку и повалил её в песок. Взметнулась пыль, послышалось ворчание, и через мгновение парочка очутилась в своём бревне. Щеп высунулся к росомахам и извиняющимся тоном прошептал:

- Вы уж поймите, друзья, время сейчас непростое. Мы очень торопимся к Чистейшему озеру, моя жена, она… ну, вы же понимаете. У нас скоро будут малыши, и нам надо успеть окончить путешествие и найти нору побезопаснее.

Малыши! Ничего себе! Так это брюшко, оказывается, было набито отнюдь не налимами и сомами, а маленькими белогубыми норками!

- Оу, - ольхен смущённо почесал затылок. – Я думал, что она сама по себе сумасшедшая.

- Так и есть, - вздохнул самец норки. – Но всё равно она моя самая родная и любимая радость. Простите, что доставили вам неудобства. И за серого дружка простите, Усти его сильно хватанула. А теперь позвольте нам отчалить. Вы не могли бы столкнуть бревно обратно в воду?

- Ладно уж, - отозвалась Варра, и они с Фир-Фиром навалились на ствол.

Кузнечики распевали свою вечернюю песенку в луговых зарослях. Где-то там, под защитой розовоокого кипрея хныкал Щур, всё ещё не решаясь выйти на пляж. Но недомерок пристально наблюдал за своей стаей, ведь больше всего на свете он боялся, что они уйдут без него. Он видел, как его лучшая подруга, заносчивый ольхен и любознательный детёныш куницы толкают ствол навстречу набегающим волнам, стараясь не вращать его, чтобы не потревожить маленькую семью. Но едва бревно коснулось воды, изнутри выглянула крайне встревоженная морда Щепа.

- Стойте! Стойте… Не сталкивайте!

- Что такое?

- Кажется, мы опоздали.

Его голос срывался.

Из недр плавучей норы послышалось тяжёлые сиплые стоны, разбавляемые крепкими норочьими ругательствами…

__________________________
* Рданотверый камень, рданотверец - так в Миролапье называется гранит.

Изменено 14 июня 2016 пользователем Варра

[Фортуната]

@Варра

Возрастающая масса иллюстраций радует не меньше, чем сама история. Варра, так держать!+1))

[Варра]

Глава 31.

 

 

Все столпились у бревна, наполовину лежащего в воде. Волны лизали гладкую древесину так же, как Щеп вылизывал свою страждущую жену, стараясь её успокоить. Но Усти только сильнее ярилась и осыпала проклятиями всё, что её окружало: и реку, и песок, и ствол, в котором ей приходилось разрешаться от бремени, и терпеливого супруга, и их невольных слушателей.

Спустя какое-то время Щеп со страшным визгом вылетел из плавучей норы, споткнулся о порог и уткнулся в мокрый песок белоснежным подбородком. На его спине алел свежий укус. Весьма сильный укус, безжалостный, от души.

Фир-Фир протянул лапу и помог нору подняться. Тот закусил губу от обиды и боли, но тут же предпринял попытку вернуться обратно к жене. Ольхен наступил бедолаге на хвост.

 

- Повремени. А лучше залижи ранку.

 

Напряжением и страхом был пропитан воздух. Еле сдерживаемое томительное ожидание выматывало нервы Щепу, но он послушался росомаху и попытался отвлечься на свою прокушенную шкуру.

Варра молча сидела справа от входа. Самка росомахи положила мокрую лапу на бревно, сберегая его от скатывания в воду. Яркольд вёл себя тихо, боясь своих шумных и частых вдохов. Он тоже сильно переживал и волновался, а ведь годовалый кунчонок совсем не понимал, что происходит, но общая душевная дрожь передавалась и ему. Спросить, конечно, он как всегда, не решался.

Куцехвостый воришка по-прежнему таился в кустах.

Каждому зверю, посвящённому в тайну появления на свет, известно, что самка, носящая в себе детёнышей, будет крайне недовольна, если при рождении малышей будет присутствовать хоть один другой зверь. Даже самых близких с рычанием прогоняют, чтобы не мешали. Самочка, перекошенная, задыхающаяся, всклокоченная и раздувшаяся от приплода, совсем не хочет, чтобы кто бы то ни было имел возможность лицезреть её в таком виде – ослабленной и мучающейся. Щеп понимал это. Он не обиделся на Усти за укус и ругань. В такой момент ему оставалось только молиться Празвёздной Кунице за успешное разрешение. И он молился, молился без конца за свою желчную жёнушку и за их крошечных сыновей и дочерей.

Фир-Фиру, Варре, Щуру и Яркольду, раз уж они вляпались в этот чавкающий ил, приходилось выступать в роли «стаи помощников на случай чего». Так Ярк назвал их в своей голове, когда размышлял о сложившейся ситуации. По правде говоря, кунчонку уж очень хотелось заглянуть внутрь плавучего дома и узнать, почему же все так волнуются. Ведь и сам он в волнении уступал разве что Щепу. Даже его не успевший высохнуть хвост распушился от нетерпения, став вдвое толще обычного.

Какая дилемма! Какой сложный выбор – в этом пресыщенном гудящем маре: узнать ли всё самому, терпеливо прочитывать слово за словом, вожделенно переворачивая страницы, или же хитроумно пролистнуть вперёд, к концу главы, чтобы не задаваться вопросами, не томиться, а сразу получить на всё ответ.

Как ни крути, а жизнь – это книга.

 Яркольд любил книги. И с тех пор как немой жеребёнок Подпалыш из Конского Двора научил его читать, кунчонок никогда не терял возможности отточить свой навык. Пока друзья гостили в столице, он часто засиживался в Бросхадомской библиотеке, благодаря чему запомнил уже всех зверьков-закорючек и мог их написать. Воскрешая в памяти библиотечные залежи, пыльные обложки и пожелтевшие от времени страницы, на которых  чернильные очевидцы минувших столетий водили свои загадочные хороводы, малыш раздумывал о том, что было бы здорово, если бы и о нём кто-то написал книгу. О его приключениях и подвигах, которые он, несомненно, свершит. Книга повествовала бы об этом самом путешествии – из Далетравья в Лесье и дальше, навстречу Огням Празверей. Она бы начиналась с равнодушной и ледяной Травошёрстки, а заканчивалась где-то там, среди дубрав и  светлых рощ, в камышах озера Лапьедола. Яркольд ещё не знал, где могла бы завершиться его повесть. Но страсть как хотел, чтобы эта книжонка, в которой, возможно, будут и иллюстрации, сейчас оказалась здесь, в преддверии Долины Двенадцати Трав, в лапах совсем юного белодушки. Он бы не смог утерпеть. Он бы открыл непрочитанные главы, он бы пробежался по ним глазами, вылавливая самые интересные строки. Если бы его скорость чтения это позволяла.

 Увы, такой книги не существовало. И будущее было закрыто. Но оставался вытоптанный берег, любимые морды друзей и загадочное бревно, внутри которого совершалось что-то таинственное, непонятное… Пугающее, судя по реакции Щепа! И как же медленно капали минуты. Будто вода, которая в шкурах Варры и Фир-Фира сначала собиралась в грузные капли на самом конце прядки, и только потом тяжело отрывалась и летела вниз, разбиваясь о песок.

Странный запах доносился из недр ствола. Такой новый, неизведанный, и, вместе с тем, необъяснимо знакомый. Кунчонок пошевелил носиком и нахмурился. Он совершенно ничего не понимал!

 Всё, больше он не в силах терпеть неизвестность. Сразу надо было развеять этот сладковатый дым тайны.

Ярк встал на задние лапы и потянулся мордочкой к уху Варры:

 

- Объясни мне, пожалуйста, что же там происходит?

 

Варра моргнула, выползая из своих дум, и с хрустом повернула голову к маленькому спутнику. Она открыла рот, чтобы ответить, но не успела произнести и фырка.

 Умножаясь вспугнутым эхом, вязкую тишину пронзил жалобный вопль. Настолько болезненный и отчаянный, что у всех слышавших его шерсть вдоль хребта поднялась дыбом и застыла от ужаса. У Щепа подкосись лапы и он завалился набок, но моментально вскочил и бросился к входу в бревно.

Все затаили дыхание. Варра посмотрела на ольхена, ища в его бирюзовом взгляде нечто, что могло бы вселить в неё уверенность, но самец росомахи таращился на свою подругу так же недоумённо, как и она на него.

 

- Усы Пракуницы! Что-то не так! – завопил самец норки. – Какой кошмар, милая! Что же делать! Что делать?

 

- Замолчать и убраться отсюда, скисший комок меха! – злобно зашипели из бревна, а затем снова раздалось измученное оханье.

 

Щеп высунулся из ствола, отчаянно-умоляюще глянул на собравшихся и обессилено пропищал:

 

- Последний детёныш не может родиться. Он… просто… не может… выйти… - с этими словами нор обмяк и выскользнул из прохода на песок.

 

- Варра, ты травница. Сделай что-нибудь! – гаркнул Фир-Фир, поднимая бесчувственного Щепа.

 

- Я травница, а не повитуха. Я могу только подорожник приложить.

 

Ольхен рыкнул от досады, а стоны всё не прекращались. Яркольд испуганно запищал.

 

- Мы не можем вот так их оставить. Просто не можем. Бросхадом должен защищать жителей Далетравья. А я – часть Бросхадома, понимаешь? Целая его треть! – бурошкурый зверь лёг на песок, не способный больше терпеть мучительные вопли роженицы.  – Я не могу ничего сделать!

 

- А я всё испорчу, ты понимаешь? Будет только хуже от моих действий, ведь я не уверена в том, что делаю! – огрызнулась Варра, нервно прижав уши. – Я даже травница никудышная. Я…

 

Она осеклась. Фир-Фир поднял голову, его нижняя челюсть была покрыта слоем мокрого песка. Яркольд вдруг перестал дрожать и хныкать. Щеп так и лежал подле ольхена. А Щур… О, что было с Щуром! Так быстро и так целенаправленно он не двигался, даже когда удирал от погони. От многочисленных погонь. А каков был его взгляд! Эти решительные глаза приводили в трепет. И это был недомерок Щур! Тот, кто всё время прятался у Варры под накидкой! Заморыш в три прыжка одолел расстояние от кипрейных кустов, чьи розовые колпаки перекликались с пурпурным закатом, до визжащего ствола, где воздух был таким густым от тревоги, что даже муха бы не смогла пролететь сквозь него. Росомашонок не посмотрел ни на Варру, ни на Фир-Фира, он сразу втиснулся в бревно и застрял в таком положении – с торчащими наружу задними лапами и обрубком хвоста.

Теперь все звуки из ствола заметно приглушались. Но всё же можно было различить и охающие возгласы, и отборную ругань, и злобное стрекотание, и даже внезапный отрывистый рык Щура, после которого Усти замолчала.

Лапы недомерка месили песок, остаток хвоста разгонял комаров. Его тело то напрягалось, то расслаблялось, повисая на бревне, и Варре с Фир-Фиром и  Яркольдом только и оставалось, что ошарашено и молчаливо наблюдать, ожидая исхода. Никто не знал, что происходит внутри.

 

_____________

 

По небу плыли облака, тлеющие в хмельном закате. Нежно-белые, румяные на иссиня-лиловом полотне, они не собирались в диковинные формы, но невесомым пухом летели над Миролапьем. Спала дневная духота, и, несмотря на то, что возле реки она ощущалась не так сильно как на лугу, дышать стало легче. Ветер петлял меж камышей, и они приветствовали его лёгким вежливым поклоном, радушно шелестя. И Травошёрстка несла свои серебряные воды с такой невозмутимостью, что была присуща только большим и полноводным рекам.

Небесные странники отражались в глазах нора. Они следовали друг за другом, медленно удаляясь к западу, будто покидая сцену.

Щеп облизнул нос и закашлялся от песчинок, проскользнувших в горло. Только сейчас он проснулся окончательно и резво подпрыгнул, не успевая дышать. Рядом с нором сидел бурый ольхен, и вид у него был спокойный и умиротворённый. Он едва заметно улыбался. Другая росомаха – со светлой шкурой и длинной гривой – любовалась рекой, но, почуяв, что на неё смотрят, обернулась к Щепу и растянула морду в довольном оскале.

 

- Ну, папаша, иди, знакомься.

 

Щеп осторожно двинулся к бревну. Краем глаза он заметил третью росомаху – того щуплого заморыша, которого покусала жена. Он сидел сгорбившись, чуть поодаль, у самой реки, пробуя лапами накатывающиеся волны. Его мокрая шкура говорила о том, что росомашонок недавно вылез из воды. Нор не стал заострять на нём внимание и прыгнул в открытый торец ствола. В неизвестность.

 

- Пятеро,  откуси щука тебе хвост. Где тебя носило?

 

Усти лежала в полумраке, приминая собой грязную лежанку, провонявшую рыбой. С потолка и из стен бревна сочилась вода, то разбиваясь на крошечные брызги, то звонко капая в лужицы. Ласковым прищуром единственного глаза норка приглашала супруга подойти поближе. Настежь открытый вход дарил потоки свежего воздуха, позволяя новоиспечённой матери дышать с закрытым ртом и не бороться за каждый глоток кислорода.

Щеп приблизился к любимой и нежно коснулся её носа, после чего плавно перевёл взгляд вниз, где под тёплым материнским брюшком копошились мокрые слепые червячки, покрытые нежным светлым пушком.

 

- Пять, Усти. Пять наших малюток! – чуть не заплакал нор, рассматривая своих детей.

 

Он нагнулся и обнюхал каждого под счастливое стрекотание их матери.

 

- Три самочки, два самца, - проскрипела Усти, вылизывая малышей. – Но ты, водоросль, даже не знаешь, что произошло. Мне сказали, что ты ничком на песочке лежал, пока я тут изводилась.

 

- Прости, милая моя. Прости, ради Пракуницы! Я запаниковал. Но я так счастлив! Настоящим чудом всё разрешилось! Я боялся очнуться, потому что думал, что уже не увижу тебя.

 

- Чудом? Ты всё-таки безмозглая молока. Этим чудом стал серый росомашоныш.

 

______________

 

Варра, Фир-Фир и Яркольд уже устали ждать, как вдруг Щеп стрижом вылетел наружу.

 

- Что такое? Опять беда? – встревожился ольхен.

 

Но нор промчался мимо него и устремился прямо к Щуру, всё так же сидящему у кромки воды. Не говоря ни слова, Щеп раскинул лапы и одарил росомашонка самыми горячими объятьями, на что Щур скромно опустил голову ему на спину. Так они стояли некоторое время в полном молчании. Лишь спустя минуты Щеп отстранился от росомашьей груди и прошептал:

 

- Хвостом клянусь, ты посланник самой Празвёздной Куницы. Отныне вся наша семья – твои преданные друзья. Благодаря тебе жива моя жена и дочь. В знак почтения я хочу, чтобы ты дал имя спасённой тобой малышке.

 

Щур задумчиво моргнул. Он вдруг вспомнил своё детство. В топких Шкурах они с матерью не имели постоянного жилья, беспрестанно кочуя по самым опасным трясинам, где волки боялись ходить, а росомахам путь был ведом. Мать научила его разбираться в болотных растениях и различать следы, научила его ходить словно тень – никем не видимая и не слышимая. И жить, постоянно озираясь, чувствовать опасности задолго до их появления. В конце концов, она его и спасла, а сама сгинула в трясине вместе с ненавистным волком, навсегда сомкнувшим челюсти на её горле.

Росомашонок тряхнул ушами и серьёзно посмотрел отцу пятерых новорождённых крошек в глаза.

 

- Я дам ей прекрасное имя, - уверенно сказал он. – Это имя родилось в далёких топях, но в них же и сгинуло. А сегодня я выловлю его назад и верну ему жизнь.

 

- Так как будут звать мою дочку? – благоговейно вопросил нор.

 

- Щенка, - тихо, но очень твёрдо ответил Щур. – Щеп-Щенка, если полностью, потому что, это твой детёныш. 

 

- Щенка, - заворожено повторил отец имя своей дочери. – Я расскажу ей о тебе, храбрый зверь. Ты станешь героем сказок, что будут звучать у нашего очага. Ты станешь её героем.

 

_________________

 

Друзья решили заночевать в Долине Двенадцати Трав под покровом шелестящих стеблей и душистых цветов, которые к ночи наполнили воздух по истине удивительным ароматом: успокаивающим, убаюкивающим, свежим и незримо нежным. Варра зевнула во всю пасть и свернулась в клубок, укрывшись накидкой. Яркольд подлез под её бок и сразу же засопел.

Светлошёрстная росомаха ждала Щура, который обычно всегда прятался под мягкую ткань и прижимался к своей подруге, но сейчас он не торопился получить защиту. Росомашонок тихо сидел возле кустиков зверобоя и львиного зева и смотрел на горизонт, где зажигались запоздалые звёзды. Варра глядела на своего подопечного, пока её не сморило. Она задремала, укрыв нос пушистым бурым хвостом.

У Щура по щекам катились невольные слёзы. За сегодняшний вечер ему сказали больше хороших слов, чем за всю жизнь. Пока они шли по Долине, Яркольд не уставал восхищаться им, но и не бросал попытки вызнать, что же там происходило. Варра, не переставая, нахваливала его, а Щеп и Усти готовы были с ним породниться. Только Фир-Фир молчал. Он ушёл охотиться, как только маленькая стая организовала лёжку, и до сих пор не возвращался.

И вот, блеснули два бирюзовых глаза - ольхен вышел на примятую полянку, держа в зубах пёструю куропатку. Щур привычно съёжился, когда Фир-Фир подошёл к нему и положил свою добычу. Воришка боялся ольхена, и ждал, что он уйдёт к остальным, как обычно, буркнув на ходу какое-то ругательство. Но самец росомахи неожиданно сел рядом с недомерком и глубоко вздохнул, раздув могучую грудь. Он был едва не вдвое крупнее Щура, и от него веяло такой мощью, что, чем ближе он находился, тем сильнее росомашонку хотелось вжаться в землю.

Фир-Фир выдержал короткую паузу, а затем произнёс:

 

- Знаешь, то, что ты сделал… - ольхен замялся, причёсывая когтистой лапой шерсть на затылке. – Это было достойно. Я… В общем… Молодец, щенок, - и в знак уважения он опустил свою лапу Щуру на спину.

 

Вечер танцевал с ночью последний танец – медленный и изящный – прежде чем оставить её одну властвовать над Далетравьем. Усти и Щеп беспокойным сном спали в своём бревне, обнимая новорождённых детёнышей. Они решили продолжить путешествие утром.

Маленькая стая дружно сопела в окружении прекрасных растений и цветов, по очереди закрывающих свои соцветия. Впервые за всё время они чувствовали себя одной сплочённой стаей, семьёй, где все друг за друга горой. Теперь уж точно все.

[Фортуната]

@Варра, очень нравится, как изменилось отношение Фир-Фира к Щуру.))

[Варра]

Глава 32.

 

Неряшливые макушки величавых елей вздрагивали от порывов прогретого Солнцем ветра. Ослепляющая голубизна неба сияла и царствовала, подавляя все остальные цвета. Но на ветках, расположенных чуть ниже верхушек, и, тем не менее, поражающих своей удалённостью от земли, хвоя дрожала вовсе не от ветра. В этот день гонителю облаков и вздымателю озёрной ряби заблагорассудилось щекотать себе пузо, едва касаясь усыпанных шишками колючих верхушек. Ниже ветер не спускался.

А там, внутри деревьев, по липким смолистым ветвям, покалывающим лапы зелёными иголками, скользили белоснежные тени, уверенными прыжками – почти парением! – одолевая расстояние между качающимися кронами. Семь белых силуэтов и один тёмный – самый ловкий и бесстрашный из всех. И это не удивительно, ведь всем известно, что лесные куницы на ненадёжных трясущихся ветках чувствуют себя в своей родной стихии. Чего не скажешь о кошках, которые хоть и считаются неплохими древолазами, но на большую высоту поднимаются только в случае крайней необходимости. Но то обычные кошки. А вот эти семеро были отчаянно великолепны на такой страшной высоте! Немногим они уступали кунице. Не боялись балансировать на опасном мягком лапнике, не думали о подозрительном треске, рождающемся в самой ветвяной сердцевине, не обращали внимания даже на угрожающе сухие ветви, рушащиеся под лапами во время прыжка. Да, эти кошки были мастерами-древолазами!

 

- Быстрее, быстрее! – кричала куница, оглядываясь на самую крупную из них, неотступно следующую за куньим хвостом. – Ворониха скоро вернётся.

 

Белая хищница ничего не ответила, а только прибавила мощи своим точным выверенным прыжкам. Сёстры последовали её примеру.

 

- Двугли, осмотрись-ка! – скомандовала куница самой мелкой кошке, той, у которой вместо хвоста торчал аккуратный обрубочек.

 

Ей было сложнее удерживать равновесие, но зато она могла, не сбавляя скорости, протискиваться сквозь узкие щели и цепкие ветки. А ещё из-за некрупных размеров Двугли имела возможность забираться значительно выше своих сестриц. Это она и сделала – взмыла к верхушке, потёрлась о щёчку с ветром, и тут же спустилась вниз, доложив обстановку:

 

- Там к северо-западу пара чёрных птиц. Они далеко и движутся по кругу над одной точкой. Назад, то есть сюда, пока возвращаться не намерены… Наверное.

 

- Хорошо, - кивнула куница. – Мы уже почти на месте. Бальша, видишь ту ель? Вот там они и гнездятся.

 

Некоторое время спустя вся компания уже сидела возле громоздкого гнезда, во все глаза глядя на три гладких яичка с зеленоватой в бурую крапинку скорлупой. Яйца были наполовину утоплены во мху и тёплой шерсти, собранной заботливыми родителями на земле. Над птичьем жилищем покачивались перья, камушки и косточки, привязанные на ниточках к верхней ветке – не то обереги, не то игрушки для будущих птенцов.

 Куница роняла капельки слюны на шершавую ветку, а за её зрачками вспыхивали горячие угли жадности.

 

- Вот они! – с неподдельным трепетом прошептала она, протягивая лапы к гнезду, надёжно укреплённому в развилке ствола. – Вороновы яйца! Самый лакомый деликатес! Я давно наблюдала за этой парой, всё ждала, когда ворониха снесётся, чтобы мы получили самое свежее! Бальша, готовь сумку! Сегодня нас ждёт славный пир, такой, какой не снился даже… даже… даже гадкому Карху не снился такой пир!

 

Самая большая и старшая кошка сняла со спины кожаный рюкзачок, наполненный обрезками ткани и пухом, оставшимся с линьки. Сёстры-охотницы, взгромоздившиеся на толстых ветках вокруг птичьего жилища, были подобны снежным кухтам – мрачным древесным сугробам. Шесть белых свисающих хвостов медленно покачивались над миром. Здесь, на такой высоте, никто не мог стать свидетелем варварского разорения гнезда супружеской пары воронов.

И тут Двугли, потупив взор своих разноцветных глаз, решила высказать давно гложущее её сомнение:

 

- Перохвост…

 

Куница круто развернулась, положив свои белые загребущие лапки на тёплую скорлупу. Столь резкое движение для менее опытного зверя могло бы стать чреватым на подобной высоте.

Двугли продолжала, уже не мешкая:

 

- Перохвост, мне кажется неправильным то, что мы делаем. Это ведь их дети.

 

- Их дети – наша еда, причём очень вкусная, - отмахнулась воровка и осторожно опустила первое яйцо в заплечную сумку Бальши.

 

- Правда, Двугли. Ты же слышала, как Пухлява вкусно описывала тот диковинный омлет из книжки. Для него подходят только яйца ворона, - возразила Мурли, третья сестра.

 

- Я уже давно точу клыки на это блюдо, - облизнулась куница, укрывая пухом второе яйцо. – Опасная операция – достать этих крошек. Вороны всегда начеку, но им не нужно сидеть в гнезде всё время, как встарь. Они придумали хитрую штуку. Потрогай этот мох, Двугли.

 

- Горячий! – ахнула куцехвосточка, сжав в лапе влажный светло-зелёный ком.

 

- Они готовят специальный отвар из сока каких-то трав, который может нагревать то, что в нём пропитают. Вот этим пропитанным мхом они и выкладывают свои гнёзда, когда надо высиживать яйца. Но так делают только легкомысленные родители, которым не хватает усидчивости и хочется летать в своё удовольствие. Надо сказать, нам повезло, ведь среди всех врановых гнёзд, за которыми я наблюдала, только в этом гнезде птицы используют горячий мох и улетают на охоту вдвоём, - Перохвост была крайне довольна результатом их рискованной вылазки.

 

    Две грозные птицы, такие как вороны, запросто могли сбросить горстку кошек с деревьев, а тем, кто не разобьётся о землю и не напорется на ветки, они бы выклевали глаза за своих будущих птенцов. Восемь древесных зверей против двух небесных птиц – противостояние, конечно, неравное, но у пернатых в этом случае явное преимущество. К тому же, они всегда готовы позвать соседей, а соседи всегда готовы прийти на выручку. Поэтому и действовать нужно было осторожно, идти по верхам, чтобы, во-первых, не попасться на глаза другим воронам, а, во-вторых, без помех следить за обстановкой в небе.

 

- Но всё же мне кажется, что так нельзя, - покачала головой Двугли, глядя, как куница завязывает тесёмки на рюкзаке. – Они вернутся в разорённое гнездо. Представьте себя на их месте.

 

- Ну представила, и что? – фыркнула Кисла, вторая по старшинству сестра. – Меня это как-то совершенно не беспокоит. Они добыча. А мы – охотники.

 

- Они хищники! Как же хищническая солидарность? – не унималась разноглазая кошка.

 

- Они птицы, а мы звери. Мы пожираем их, но и они при случае обедают нами. Всё справедливо, - попыталась вразумить Двугли четвёртая сестра, Лайка.

 

  - Но детёныши…

 

- Цыц! – шикнула Перохвост, махнув лапой в сторону маленькой деморализаторши.

 

Сёстры остолбенели, даже их хвосты перестали раскачиваться. Только острые уши вращались, улавливая источник шума. Перохвост напряглась, вцепившись в дерево, и её голубые глаза, окаймлённые изумрудным сиянием, распахнулись и тут же сощурились так, как это бывает у зверей, понявших, что они влипли. В бездонной лазури биение чужого и непонятного сердца определяло свист суховея, рассекающегося о смоляные маховые перья, и задавало темп плавным, но внушительным взмахам.

 

- Двугли!

 

Только это слово успела прошипеть перепуганная куница, прежде чем с неба обрушился смертоносный чёрный смерч, будто бы состоящий из одних только когтей, клювов, жёстких перьев и неясных ругательств на птичьем.

Вожак в этой вылазке – желтодушка Перохвост – уже не могла отдавать команды. Она, скинутая с колючего борта гнезда, чудом избежавшая объятого праведной яростью клюва, целившего в её незащищённое межушье, но получившая удар по касательной, будучи оглушённой, с некуньим усилием цеплялась за нижние ветки. Сверху на неё сыпались перья, кора, иголки и белые кошки. Они с диким воем пролетали мимо и устремлялись вниз, но умелые древолазки так или иначе успевали ухватиться за еловую лапу, чтобы обняться с верным и безопасным стволом.

      Но вверху продолжалось сражение. Громогласное, полное бешенства «Кр-рах!» против заунывного, застигнутого врасплох «Маоо-о-о-у-уу-во-о-о-оу-у-у-у!».

Онка, Кисла и Лайка остались возле гнезда, отбиваясь от несчастных родителей, заставших поедателей птенцов и яиц на месте преступления. Двугли была сброшена сразу за Перохвостом, ибо, обернувшись на обращённое к ней шипение, проворонила атаку. Следом полетели застенчивая Плонь и благоразумная Мурли, которая хоть и трусливо спрыгнула вниз, но зато не лишилась глаза. А вот Бальша – хранительница краденых яиц – начала спускаться сама за долю секунды до нападения. Сохраняя драгоценную ношу, кошка держалась возле чешуйчатого ствола так, чтобы птицы вообще не узнали о её существовании. 

В чёрный от копоти чан вороньего сердца, доверху заполненный бурлящей и кипящей яростью, уже начала капать обжигающе-холодное отчаяние. Ворониха, чьё оперение было подобно беззвёздной ночи, потеряла голос, увидев своё гнездо пустым. Она обессилено шмякнулась на ветку и опустила крылья. Это позволило Онке, Лайке и Кисле скрыться за плотной хвоей нижних ярусов и присоединиться к своим сёстрам. Ворон-самец завертел головой, ища разбойников, но, когда понял, что упустил их, сел рядом со своей возлюбленной – матерью детей, уготованных для обеденного стола. Он заботливо обнял её крылом и долго что-то шептал на птичьем языке. Языке, понять который дано далеко не каждому зверю, но чувства, выражающиеся этими странными гортанными звуками, не были чужды ни одному живому существу.

 

______________________

 

- Челюсти не разжимай, даже если олень или лось тебя понёс. Слышал историю о ласках, взлетающих на глухарях? Они нападали на спящих птиц и крепко впивались в них зубами. Птица взлетала и увлекала крошечную ласку за собой в небо. Потом хищник перекусывал жертве горло, и они оба падали вниз. Чем дольше длился полёт и чем выше взлетел глухарь, тем удалее считался охотник, тем больше ему было почёта. Так и здесь. Олень – не птица, это понятно. Но ведь прокатиться на олене не так страшно, как взлететь в поднебесье, а потом камнем рухнуть вниз, да ещё и ухитриться повернуться так, чтобы упасть не на твёрдую землю, а на мягкую грудку глухаря. Так что запомни. Падаешь с ветки на кабаргу, сжимаешь клыки и не отпускаешь, пока не упадёт.

 

Благоуханная Долина Двенадцати Трав осталась за спиной, а прохладные ниши под расстилающимися кронами гостеприимно приняли путников в свой разбеленно-зелёный нерасторопный мир, булькающий лесным эхом. Случайно задетый ласочкин табак – гриб, похожий на набитый мешочек – бесшумно взорвался снопом зеленоватой пыли, которая, не спеша, поднялась ввысь, завихрилась и рассеялась в тонких лучах, благодушно пропущенных листвой Лесских деревьев. Это насмешило маленького кунчонка, и с этого момента он лопал все встреченные им подобные грибы.

Варра шла впереди. Она принюхивалась и пристально вглядывалась в изгибы тропки, на которую друзья вышли почти сразу, лишь только попав под защиту берёз, сосен и елей. Чтобы найти Кьорсака нужно либо поверить внутреннему чутью и перерыть всю чащобу, либо дойти до городка Кошкада – и там порасспрашивать жителей. Ольхия Чилига говорила, что Кьорсак не страшится показываться при свете дня в многозверных местах, поэтому его вполне можно было встретить в селении. Но Варра немного беспокоилась. Разыскивать нужную рысь в огромном лесу – всё равно, что искать седую шерстинку на шкуре горной собаки. Ведь всем известно, что мех горных псов белый как снежные шапки непокоримых вершин. Раздумывая о строптивых горах, светлошёрстная росомаха медленно моргнула и припомнила, что Чилига поведала им название стаи Кьорсака. Стая Непокорных. Да, быть может, это знание облегчит им поиски.

    Вдалеке раздался курлыкающий клич ворона. Фир-Фир отвлёкся от рассказа о способах охоты и повернул голову к подруге.

 

- Слушай, признаться, мне не по себе. Что мы скажем Кьорсаку? Я не могу подобрать правильных слов, когда репетирую разговор в своём воображении. Как думаешь, с чего нужно начать беседу с ним?

 

Варра хмыкнула и облизнула нос.

 

- С того, что нам надо сначала найти его.

 

- А я думаю, надо почтенно поприветствовать его, - высказался Ярк, прыгая на очередной ласочкин табак. – Назвать Небесных Покровителей и рассказать, кто мы и откуда. И про Мартера рассказать – мол, он летал к Ольхам и все согласились на Слап.

 

- Да, - согласилась самка росомахи. – И сказать, что у Лесья появился шанс обрести независимость.

 

- Но захотят ли они видеть меня в качестве вожака? Не думаю, что такой серьёзный рысь как Кьорсак пойдёт за незнакомой ему росомахой. У него свои планы и свои взгляды на ситуацию, я уверен.

 

- Не забивай голову ерундой. Давайте лучше решать проблемы по мере их поступления. Сейчас нам надо его отыскать. Я предлагаю двигаться в сторону Кошкада и у встречных зверей спрашивать о стае Непокорных. Авось подскажут, - Варра схватила Яркольда за шкирку и закинула себе на холку, поскольку ей надоело дышать грибными спорами, которые без остановки взвивались в воздух из-под шаловливых куньих лап.

 

- Ладно, давай так, - кивнул ольхен.

 

Он неуклюже пробежался вперёд и взлетел на упоённый Солнцем пригорочек, чтобы осмотреть окрестности. Нос чуял следы горностаев и кошек, а так же полёвок, лягушек, дроздов и лисиц, но на запах рыси – совершенно определённой конкретной рыси – можно было не рассчитывать. Ведь Фир-Фир, даже учуяв кистеухую кошку, не смог бы понять, кто тут прошёл – искомый Кьорсак или любая другая рысь.

Варра, Щур и Яркольд вскоре нагнали ольхена и встали рядом с ним, щурясь от Солнечных лучей. Куда идти дальше? Звери знали, что Кошкад расположен где-то на юго-востоке, но на деле ориентироваться здесь оказалось гораздо труднее. И как назло рядом не было ни одного прохожего зверя. Лес стоял тих и плотен, только ленивый ветер слабо шелестел его макушками.

Уши друзей разом дёрнулись, когда раздался треск веток, а за ним и дикий вой, подгоняемый грозным карканьем. Росомахи и кунчонок, стряхнув оцепенение, дружно помчались на шум и оказались возле почерневшего ствола старой ели. Вверху что-то происходило: слышались вопли, падали ветки, зелёные иголки и даже клочья белой шерсти.

Варра, Щур, Фир-Фир и Яркольд старательно вглядывались в крону, до боли в шее запрокинув головы. Разгадка не заставила себя долго ждать. Одна за другой – на нижние ветки спускались белоснежные кошки. Спускались и садились не очень далеко от земли, подозрительно косясь вниз, на непрошенных гостей. Самая крупная кошка – щекастая, лобастая, с небольшими ушками и толстым хвостом – держала за спиной до отказа набитую сумку.

Самыми последними спустились две кошки и потрепанная куница, которую они поддерживали и которой помогали. Куница прижимала к голове запачканную, некогда белую лапу и страдальчески кряхтела, но стоило ей заметить незнакомых хищников, как она тут же отпихнула от себя Мурли и Плонь и спустилась на самое близкое расстояние, какое ей позволял здравый смысл.

 

- Уходите отсюда, чужаки! Знайте, что перед вами лучшие охотницы Лесья, и я бы не советовала с ними связываться! – прострекотала желтодушка, поводя хвостом.

 

Семь белых фигур мрачным полукругом восседали над горсткой пришлых зверей. Каждая кошка была гораздо меньше росомахи, но их было семеро, а их мягкие лапки таили в себе страшные крючковатые когти.

Но, приглядевшись, Фир-Фир увидел, что у грозных охотниц на мордах застыла растерянность, а с боков и локтей у нескольких сестёр сочилась кровь. Стало понятно, что эти кошки слишком устали, чтобы безрассудно нападать. Скорее всего, они попытаются избежать столкновения, что, собственно, и хотела сделать куница, отчаянно запугивая опасных зверей. И если Фир-Фир и Варра поняли, что в действиях этих недружелюбных зверей читалась не угроза, а защита, то Щур принял всё на свой счёт.

 

- Что ты о себе возомнила? Перед тобой стоит сам ольхен Далетравья, сын Фафы, брат Рурды, отец Чилиги… ой..., - росомашонок понял, что ляпнул глупость.

 

Но это позволило Фир-Фиру собраться с мыслями, чтобы начать разговор, пока куница недоумённо переглядывается со своими товарками.

 

- Да, почти так, - добродушно оскалился бурошкурый самец. – Я действительно ольхен Далетравья, сын Рурды Далетравской, брат Ольхевы Фафы и ольхии Чилиги. И я пришёл к вам в земли с самыми добрыми намерениями.

 

- С добрыми? – прошипела Перохвост. – Как же, как же! Вы, стая трупоедов, собрались здесь в ожидании отменной пирушки? Так вот, тут все живы! Идите, ищите падаль в другом месте!

 

- Мы не падальщики! – завизжал Щур. – Ну, только в крайних случаях. Но всё равно!

 

Не обращая внимания на перебранку, ольхен сделал вдох и спокойно продолжил:

 

- Мы поспешили сюда, поскольку думали, что кому-нибудь может понадобиться помощь. Мы не нападаем на хищников просто так, а тем более, на куньих. Смотри, лесная куница, среди нас есть не только росомахи. С нами путешествует твой собрат. Правда, он каменная куница.

 

- Не бойтесь, мы не причиним вам вреда! – заурчал Яркольд. – Мой Небесный Покровитель – Вересковая Ласка.

 

Фир-Фир погладил малыша по ушастой головёнке.

 

- Видите? Добрые звери, честно говоря, нам нужна ваша помощь.

 

- Помощь? – уже чуть более благосклонно спросила желтодушка.

 

- Чем мы можем вам помочь? – подала голос Двугли.

 

- Мы ищем одну рысь. Но чтобы найти рысь, нам сначала нужно отыскать кое-какую стаю, - ольхен встал на задние лапы, а передними опёрся о ствол.

 

Кошки невольно напряглись, напружинив мускулы. На всякий случай.

 

- Стаю Непокорных! – закончила за Фир-Фира Варра.

 

При этих словах кошки ахнули, а Перохвост чуть не упала с ветки. Справившись с равновесием, куница как ни в чём не бывало приняла прежнюю позу и невозмутимо прострекотала:

 

- И зачем вам эта стая? Вы часом не из Лужья?

 

- Мы из Далетравья, тебе же сказали! – светлошёрстная росомаха потеряла терпение и вскочила, но Фир-Фир клыками дёрнул её за накидку, и она снова села.

 

- Всё верно, мы из Далетравья. И мы ищем Кьорсака, потому что у нас есть к нему очень важный разговор.

 

Белые охотницы снова принялись суетливо переглядываться и нервно мотать хвостами.

 

- Зачем тебе Кьорсак, чужак? – скрывая волнение, прошептала куница. Она сильно подалась вперёд и держалась за ветку только задними лапами.

 

Ольхен так же усердно вытянулся вверх, ей навстречу, и так же заговорщицки перешёл на шёпот:

 

- Речь идёт об отнятии у Тирана власти над Лесьем!

 

Пальцы Перохвоста разжались, и она рухнула вниз, ткнувшись в Фир-Фиров нос своим носом. Ольхен тоже потерял равновесие и шлёпнулся спиной на мягкие жёлтые иголки, заботливо постеленные старой елью. Куница тем временем оказалась у него на брюхе. Она будто зачарованная смотрела в бирюзовые глаза росомахи, утопая в них, скользя за грань яви.

 

- Так ты проводишь нас к Кьорсаку?

 

Перохвост вздрогнула от прикосновения чужой лапы и подняла взгляд на самку росомахи, облачённую в красивую серо-синюю накидку, расшитую осенними листьями. Белые сёстры тем временем спустились на землю, но всё так же недоверчиво сторонились росомах. Сверху снова послышалось карканье и шуршание.

 

- Мы отведём тебя к вожаку, ольхен, - вместо желтодушки ответила Бальша, старшая из кошек. – Надо бы поскорее отсюда убраться. Идите за нами.

 

Янтарные полоски света гладили путников по спинам, проходя от мочки носа вдоль хребта и до самого кончика хвоста. Невидимый смолистый пар поднимался от корней и прозрачным тёплым туманом обнимал росомах, куниц и кошек, лаская их горячим хвойным дыханием. Они шли спокойным размеренным шагом – впереди Бальша и сёстры, за ними – беседующие Фир-Фир и Перохвост, следом – Яркольд, увлёкший Щура в свою игру с ласочкиным табаком, ну а замыкала шествие недовольная Варра, которая то и дело морщила нос и чихала от спор.

Одинаковые ели, одинаковые сосны: повторяющийся пейзаж сбивал с толку новичков, а воздух был неподвижен. Не приносил он новых запахов, не радовал неожиданным ягодным ароматом, вырывающимся из-за тонкоствольных кустов. Иногда мимо пробегали звери. Среди них встречались и кошки, и лисы, и белки-летяги, суетливо перепархивающие с берёзы на дуб, с дуба на дёрен, с дёрна на тополь. Эти симпатичные и очень необычные создания напомнили крошке Яркольду о Мартере. Чудаковатый кунь точно так же умел парить и планировать – только хвост трепетал на ветру! У него тоже была перепонка по бокам, только не кожистая, а тряпочная, искусственная. Где-то он сейчас! Радеет за ольхена, старается помочь, беседует с Кархом, который, судя по разговорам взрослых, особа крайне неприятная и непредсказуемая. Кунчонок вдруг очень захотел, чтобы учтивый летающий зверь оказался сейчас здесь, рядом с ними, в их маленькой стае. Малыш уж было совсем раскис от мыслей о друге, но моментально приободрился, вспомнив, что встреча с ним состоится очень скоро. Они за всеми хлопотами и заботами даже не заметят, как вернётся Мартер с хорошими новостями. А потом будет Слап и Фир-Фир станет Ольхом. Разве может быть иначе? Ярк был уверен, но иначе не будет. Ведь всё всегда происходит именно так, как звери планируют, не так ли? Ярк точно знал, что это так. И эта дума успокоила его. Всему своё время, а пока можно и Песню Жизни посочинять. Бесконечная кружевная синь отражалась в поднятых к небу доверчивых глазах.

Изменено 31 августа 2016 пользователем Варра

[Варра]

           Глава 33.

 

 

Утро едва коснулось бледно-зелёного луга, и каждая травинка заискрилась самоцветными брызгами отяжелевшего тумана. Необъятное Поле плыло в безмолвии и полумраке. Будто бы сонный художник по скудности своего этюдника выкрасил весь мир сине-голубой акварелью – полупрозрачной и холодной.

 И лишь два ярких пятна различались на фоне спокойного пейзажа. Одно из них – самая высокая ель опушки Глубокого Леса. Матушка-ель, которой хороводящие вокруг ёлочки – и молоденькие и столетние – приходились родными дочерями и внучатами. Каждое утро именно матушка-ель первая приветствовала Солнце, позволяя его неторопливым лучам осторожно зацепиться за свою верхушку.

 Вторым пятном тёплых красок оказалась кобылица – соловая лошадка-тяжеловоз, приспевшая на Поле в предутренний час, чтобы отдохнуть от домашних забот и попастись в тиши и покое. Её блестящая шкура лоснилась благородной охрой, будто золотом, влажным от росы, а вьющаяся грива белой копной украшала крутую шею. Хвост в цвет гриве струился кудрями, копыта же почти полностью скрывались под пушистой бахромкой. На левом плече лошади словно по трафарету было вычерчено необычное пятно – большой круг, а вокруг него – семь маленьких кружков. Похожая метка украшала плечи и её матери, и бабушки, и так же передалась по наследству рыженькой дочери, в этот час сладко посапывающей дома.

Кобыла медленно перемещалась по лужку, погружённая в свою думу. Она с чавканьем и хрустом щипала весеннюю травку, трясла спутанной гривой, в которой навеки застряли берёзовые листья. Широкими розовыми ноздрями лошадь вдыхала туман, провожая зеленооким взором бледнеющий ночной сумрак.

Дыхание, обращённое в пар, бесшумно выкатывалось из могучей груди.

 

___________________________

 

Дыхание, обращённое в пар, выталкивалось из узенькой вздымающейся грудки с присвистом и усилием. Свежее утро резко ворвалось в сознание, на мгновение опьянив, и почти сразу же придав бодрости расторопным движениям.

 Он бежал. Он чувствовал себя странно, но он бежал. Он никогда прежде так не мчался. Но сейчас у него не было выбора. Беги, или умрёшь.

Неуклюже перебирая лапами-крыльями, делая нелепые скачки с попыткой взлететь, чёрный крылан уходил от погони. Жгучая боль прочно засела в разорванной перепонке крыла, но отчаянный зверь не прекращал попыток подняться в воздух.

Два огромных пса догоняли. С каждым ударом сердца они становились ближе. Слюна срывалась с их трепещущих на ветру языков, и крылан спиной чувствовал горячее собачье пыхтение. Старший пёс – крупная бело-серая лайка с шикарными очёсами на задних лапах – носил красный ошейник. Его молодой напарник – синий. Это был красивый чёрный кобель с огненно-рыжими подпалинами, и его стройное пушистое тело с лёгкостью рассекало пропитанный прохладой воздух.

 

- Далеко не уйдёшь, мокрая крыса! – лаяли они, клацая зубами прямо над ухом бедного летуна.

 

Как они до сих пор не поймали непривычного к земле зверька – загадка. То ли ему удавалось ловко петлять, то ли они просто забавлялись, давая обречённому существу ложную и мучительную надежду.

Мокрая крыса. Крылан и правда весь вымок, извалявшись в росе, почти ползком пробираясь сквозь холодную острую траву. Силы оставляли его.

Но он должен был! Должен был спастись, найти ольхена Фир-Фира, а потом вернуться в Бросхадом и рассказать о том, что он увидел и услышал! Любой ценой. Он не мог погибнуть здесь. От него сейчас зависело очень многое. По крайней мере, жизнь одного зверя точно зависела.

Псы продолжали азартно вскидывать влажную землю задними лапами, то ускоряя, то замедляя свой бег, а крылану оставалось только залпом глотать обжигающий воздух и взывать к прародительнице рода летучих мышей и летучих лисиц – Рассекающей Мрак.

«О, Рассекающая Мрак!» - раненый молился так неистово, что его мысли проскальзывали в мир в виде обрывков слов и фраз. – «Дай мне улететь, ради всего мироздания, дай улететь! Я должен выполнить свой долг, я должен рассказать. О, Рассекающая Мрак, Праматерь всех летающих зверей, учуй меня, учуй кровь на моём крыле, учуй несправедливую ярость и безжалостную затею! Прежде я слышал твой благострёкот в каждом взмахе моих крыл, но теперь я один, и крылья мои поникли, беспомощными тряпками стелятся они по земле. Подними меня в воздух, о, Рассекающая Мрак! Дай мне уйти! Дай спасти…».

 

- Улететь… - большие тёмные глаза крылана застлала белёсая пелена.

 

- Ему не уйти! – смеялись стражи.

 

- Спасти… - ещё один вдох, и его лёгкие разорвут грудную клетку.

 

- Теперь ты наш! – вопили преследователи.

 

- Теперь ты мой! Я кончаю с ним, Перст! – гаркнул старший пёс и вырвался вперёд, готовясь нанести последний укус.

 

Крылан со стоном упал в траву. Он сдался. Стражник скользнул упругими лапами по росе, совершая, в общем-то, ненужный прыжок. Разверзлась красная слюнявая пасть, сверкнули влажные клыки и злобные маленькие глазки. Грозный рык сотряс воздух. То, что произошло дальше, летучий зверь уже не увидел. Но он успел услышать. Услышать глухой удар и пронзительный позорный визг, сменивший боевое рычание. После чего он отправился в далёкий-далёкий полёт по бессознательности.

 

Над поверженным телом лайки с победоносным видом стояла кобылица. Сердито фыркая и прядая ушами, она буравила взглядом оставшегося стоять чёрного Перста, который, растерянно поджав хвост, вонзился взглядом в неподвижного товарища. Молодой страж, с лёгкостью дослужившийся до синего ошейника, и по юной наивности своей полагающий, будто повидал на своём веку любую непредсказуемость, стал свидетелем по истине странного действия. Он так и врос в землю, тупо раскрыв пасть, когда мирно пасшаяся неподалёку тяжеловозная кобыла внезапно с разбегу налетела на ревностного псогарского служаку при исполнении долга и сбила его с лап твёрдым лбом, отчего пёс взлетел вверх тормашками, кувыркнулся в воздухе и обнялся с мокрой землёй, где и остался лежать. Погоня за крыланом сразу выбилась у Перста из черепушки, но, едва заметив слабое движение грудной клетки лайки, младший пёс снова обрёл уверенность, расправил длинный хвост и поднял его высоко вверх. Шерсть на его холке и крестце всколыхнулась, губы расползлись в стороны, а кожа на переносице собралась в гармошку. И он затявкал на большую статную лошадь:

 

- Ты что-о-о-о? Ты чтоо-о-о себе позволяешь, кляча? Ты чуть не прикончила Фарди! Знаешь, что за это бывает? Знаешь? Нападение на стражей Псогара сурово карается.

 

- Что ты, щеночек! Я ни на кого не нападала, - отмахнулась кобыла. – Неужели ты обвинишь мать, защищающую своего жеребёнка от прямой опасности?

 

Перст перестал скалиться и в непонимании склонил голову набок:

 

- Чего? Жеребёнка? Мы преследовали вынюхивателя. Какой ещё жеребёнок? Это почтовый крылан, если ты не видишь. Ох, Фардеган, ты живой там? – стражник хотел было подойти к приятелю, но вмиг передумал, заметив, как лошадь угрожающе подняла копыто. На его нижней стороне сверкнула ярко-красная подкова.

 

- Вы гнались за моим жеребёнком и получили по заслугам. Ты хочешь поспорить со мной?

 

- Мы за крыланом гнались, безмозглая животина! Вот он за тобой валяется. Не жеребёнок, а крылан. Кры-лан. Летучая лисица. А теперь отдай его мне и помоги донести Фарди до замка.

 

- Как? Отдать моего малыша? Ты сумасшедший? Я ни в жизнь не отдам вам на растерзание своего жеребёночка, подлые кровопийцы! – с этими словами лошадь злобно ударила копытом землю и склонилась над раненым зверьком.

 

Убедившись в том, что он жив, спасительница ласково взъерошила его слипшуюся чёрную шёрстку огромным языком, а затем, осторожно прихватив зубами за холку, подняла себе на спину.

 

Это действие ещё сильнее взбеленило младшего стража, ведь он понял, что отнять преступника у безумной кобылы теперь точно не удастся. Пёс залился громогласным лаем и даже попытался наскочить на лошадку, за что получил жёсткий толчок конским коленом и повалился в траву.

А Солнце уже карабкалось вниз по матушке-ели, сердечно приглаживая головушки её разлапистых дочерей и внучек.

Перст тут же вскочил и снова принялся сотрясать воздух визгливым тявканьем.

 

- Тише, умолкни, пустобрёх. Дитё разбудишь! – ржанула на него кобылица и снова недвусмысленно копнула землю. – Забирай своего дружка, а нам пора. Прощай, надеюсь, что больше не встретимся. Вздумаешь бежать за мной – лягну!

 

И она гордой рысцой двинулась прочь, удерживая на широкой золотистой спине кряхтящего крылана. Его бесполезные порванные крылья безвольно свисали по бокам лошади, метили её тело алыми полосами и пятнами. А сзади пёс орал во всю глотку, извергал проклятия и поношения в адрес «сумасшедшей». Но преследовать не решился. Наконец, сорвав голос, Перст встряхнулся, подлез под Фардегана и с трудом поднялся вместе с товарищем, устроив так, чтобы белые лапы красношейного стража свисали у него перед плечами, а тело лежало ровно на его, Перста, хребтине. Так он намеривался дотащить Фарди до Псогара, но понял, что это будет то ещё испытание. Позвать своих воем он почему-то не догадался.

Сделав несколько шатких шагов с другом на спине, Перст остановился, тяжело дыша, и обернулся на удаляющуюся жёлтую фигурку.

 

- Я нажалуюсь на тебя Карху, Брунька! Так и знай!

 

______________

 

Жизнь постепенно возвращалась к измученному летучему лису, и первым чувством, давшим о себе знать, стало обоняние. В широкие ноздри, будто небрежно налепленные на самый кончик узенькой морды, ударил неумолимый аромат только что испечённых булочек. Совсем нетрудно было опознать их начинку: ломтики самых спелых, налитых соком и солнечным светом яблок, и чуть ли не целая пригоршня молотой корицы. Там, в трепещущей от жара печной глотке, аккуратно выложенные яблоки превращались в нежную жижу, плавясь и пропитывая пышное тесто, вбирая в себя коричную пыль и отдавая свой пузырящийся сок.

Именно это крылан почувствовал первым делом. Уже потом он в робком прищуре открыл глаза, подождал, когда расплывчатые неясные фигуры обретут форму, и в панике попытался оценить свои увечья, но не смог даже пошевелиться от перенапряжения.

А мутные силуэты, склонившиеся над зверьком, начали постепенно превращаться в кошек и котов. Их добрые усатые мордочки выражали полное сочувствие. Заметив, что крылан очнулся, коты забеспокоились, замяукали и наперебой запричитали, подбирая слова, которые, по их мнению, лучше всего могли бы подбодрить раненого.

Теперь неудачливый почтальон стал различать больше объектов. Нос уловил отчётливый запах каких-то травяных отваров или настоев, спина чувствовала мягкую перинку, а глаза увидели глухие доски потолка за головами сердобольных кошек. Значит, это было какое-то помещение.

 

- П-п-псога-ар? – почти только одними губами спросил крылан.

 

К нему приблизился молодой жёлтый кот с лохматыми щеками и подранным ухом. Кот приветливо улыбнулся и дотронулся до здорового крыла собеседника.

 

- Это не Псогар, дружище. Ты в Барсовом Уголке. Это таверна. Брунька принесла тебя несколько часов назад. Она рассказала, что за тобой гнались эти брехуны столичные. Как ты им на хвост наступил?

 

Найди он в себе силы, летучий лис схватился бы за голову, чтобы не дать ей расколоться надвое. К счастью, болтливого кота одёрнула его подруга – кошка, чей мех переливался насыщенными бурыми, лучше сказать бордовыми оттенками, а животик и грудка напоминали по цвету топлёное молоко. Старательно отращенная грива ниспадала на лоб кошки случайными прядями, а сзади жёсткие волоски были собраны в недлинный хвостик. Золотистые глаза сердито сверкнули на непричёсанного дружка.

 

- Мокки, отойди от него, - кошка встопорщила усы и скользнула оценивающим взглядом по чёрному летуну. – Как твоё имя?

 

- Ш-ш-шорох, - снова выдохнул раненый и застонал, ощутив острую боль в порванной перепонке.

 

С трудом повернув голову, Шорох увидел, как с его недееспособным крылом возится осанистый белый кот. Он прикладывал компрессы из трав, обносил края раны пахучими мазями и… чего он только не делал. Крылан поморщился и снова повернулся к челкастой кошке.

 

- Я Енси, - представилась она. – А это Мокки. С остальными познакомишься позже. Мы позвали лучшую лекарку из ДНА, она справится с твоим крылом. А теперь поспи.

 

- С какого дна? – удивился Шорох, но тут силы окончательно оставили его, и крылан выпорхнул за грань яви.

 

Ему снился ужасно долгий и тягомотный сон про щук, которые врачуют сомов и окуней, про налимов с лекарской сумкой наперевес и другие глупые и несуразные ужасы придонного мира, который, благодаря неосторожно брошенной фразе, смешался с миром медицины.

Когда крылан проснулся, он почувствовал себя гораздо лучше. Заразительно зевнув во всю пасть, летун присел на перине, но, признав головокружение, снова лёг. Енси подошла к нему и обнюхала его морду, после чего поправила подушку так, чтобы она мягко поддерживала больного в сидячем положении. Оправив чёлку, кошка поглядела на Шороха.

 

- Ну как он? – шепнул кто-то из постояльцев.

 

Теперь Шорох смог поднять свои лапы-крылья, чтобы осмотреть их. И каково же было его удивление, когда обнаружилось, что страшные зазубренные разрывы летательной перепонки - коих насчитывалось не меньше дюжины – все они искусно стянуты нитями, словно это была прохудившаяся ткань, а не живое тело. Боль почти покинула сознание, и Шорох стал медленно взмахивать крылом, водить им в разные стороны, поворачивать и сгибать, проверяя на прочность. Когда Енси показалось, что крылан слишком уж увлёкся, она остановила его движение, положив лапу ему на предплечье. Второй лапой она протянула гладкую деревянную миску, таящую в себе что-то съедобное и ароматное.

 

- Суп с горошком и копчёными кабаньими рёбрами, - пояснила кошка, вручая пышущее жаром кушанье оторопевшему зверьку. – Тебе надо поесть. Ты когда ел последний раз?

 

Действительно. Когда Шорох ел последний раз? Он задумался, принимая угощение, так нещадно дразнящее его чутьё. Крылан держал миску на животе, наслаждаясь её теплом. Голову и шею вмиг окутал манящий вкусный пар, исходивший от блюда. Долго вытерпеть зверь не мог. Он без церемоний приблизил узкое рыльце к густой охристой поверхности супа, краплёной бурой кабаниной и сиреневым базиликом, и, недолго думая, начал лакать, да так неистово, что жёлтые брызги полетели во все стороны.

Наконец, тарелка оказалась пуста. Почти. Да, она была тщательно вылизана, но на дне остались кусочки копчёного мяса. Их длинный язычок крылана старательно обходил стороной, ведь Шорох, как и почти все летучие лисы, мясом совсем не питался, предпочитая фрукты. С сочными наливными южными плодами было туго на северном континенте, но здешние крыланы уже давным-давно привыкли к картошке и грибам, к гороху и свёкле, к капусте и огурцам, к яблокам и вишням. И не жаловались.

Покончив с ужином, почтовый зверь ответил на вопрос кошки:

 

- Точно могу сказать, что последний раз я кушал аж в Бросхадоме.

 

- Так ты из Далетравья? Вот оно как, - кошка лизнула свою лапку. – Что тебе надо было в Псогаре?

 

К ним начали подсаживаться другие звери. Ложе Шороха располагалось на широком подоконнике, и только сейчас он заметил зашторенное окно. Енси стояла на полу, опираясь передними лапами о раму. Пустую миску отставили в сторону.

 

- Я гонец, - поведал крылан, царапая коготками пыльную синюю штору.

 

Он уже открыл рот, чтобы продолжить рассказ, но тут заскрипели дверные петли. Все насторожились, обернувшись на вход, а гостеприимная дверь, открытая для всех зверей, впустила нового гостя.

 

- Брунька! – обрадовался желтошкурый кот Мокки. – Я уж боялся, что ты не придёшь!

 

И все кошки разом замяукали, наперебой приветствуя спасительницу Шороха.

 

- Привет, Брунька! Заходи!

 

- Сюда, Брунька!

 

- Смотри, этому-то уже лучше!

 

Последнее сказал тот самый белый кот, который смазывал больное крыло.

 

- Труха приходила. Быстро всё залатала. И ушла, даже на чай не осталась.

 

 Кобыла с трудом втиснулась в помещение, в котором занимала чуть ли не четверть пространства, и осторожно процокала по скрипучим доскам пола. Возле подоконника она села по-собачьи и начала вежливо справляться о здоровье спасённого. Когда Шорох был готов продолжить рассказ, все звери умолкли и обратились в слух.

 

- Ольхева Фафа послала меня в Псогар, чтобы я нашёл там одного зверя. Куницу, - крылан взвешивал каждое своё слово, боясь сболтнуть лишнего. – Он улетел в Лужье, чтобы добиться аудиенции у Карха.

 

- Стой-ка! – перебил Мокки. – Куница? Улетел? Каким образом?

 

Внезапно у весёлого кота стали зудеть лопатки, и он принялся чесать их задней лапой.

Шорох продолжал.

 

- У него есть для этого приспособление – плащекрылья. Вот он и улетел в Псогар. А меня послали его перехватить и сообщить, что ольхен Фир-Фир сейчас в Лесье, и чтобы Мартер летел к нему, а не обратно в Бросхадом. Но, когда я прилетел в замок…

 

- Ольхен? Что он делает в Лесье? – удивилась Брунька. Она, рождённая в Корневой Роще Далетравья, хорошо знала дружелюбного самца росомахи с яркой птицей, украшавшей его лоб и полосками на боках в тон ей.

 

- Ну, это долгая история, - замялся рассказчик. – Но Мартер после встречи с Кархом должен был снюхаться с ольхеном, а я послан ему сообщить, что лететь надо в Лесье. Я спокойно влетел в замок. Ориентировался я ужасно, но Тронный Зал нашёл почти сразу, и почти сразу вошёл туда. Дверь не была закрыта плотно, я бесшумно приоткрыл её так, чтобы суметь протиснуться. Не хотел никого беспокоить, да ведь и не знал куда попал. А попал я на какое-то собрание. Я оказался за спинами рослых псогарских стражников, и там было так много запахов, что они заметили меня далеко не сразу. И я успел послушать, о чём там говорят. Карх восседал на троне, подле него сидела его эсбэка, а ещё рядом стоял горный пёс, который… который держал Мартера за шкирку! Я напрягся и стал слушать. Как раз они решали его судьбу. И в итоге вынесли ему приговор – заточение, а может быть даже казнь! Я не успел этого понять, ибо псы зашевелились, и я поспешил выбраться из Зала. И за дверью я наткнулся на этих двоих. Они, судя по всему, охраняли вход в Зал. Я стал взлетать, но чёрный цапнул меня за крыло, и мне осталось только бежать.

 

- О, Фрызк! – ужаснулась Енси. – Мартер там? И он в опасности.

 

- Да, - кивнул Шорох. – И я просто обязан сейчас же лететь к ольхену Фир-Фиру, чтобы доложить о крушении плана. И чтобы он поспешил сюда. Каждая минута на счету.

 

Крылан засуетился, заёрзал, хотел вскочить, но лошадь преградила ему путь.

 

- Ты ещё слишком слаб, не долетишь.

 

- Как ты не понимаешь? Я должен спасти!

 

- Ты погибнешь в пути, твои швы ещё не зажили. Даже если ты и долетишь, Фир-Фир будет добираться сюда очень долго.

 

- Я не могу подвести…

 

- Зато я могу, - Брунька подмигнула опечаленному летучему лису зелёным глазом. – Могу подвезти.

 

Шорох непонимающе заморгал на неё, и кобыла продолжила свою мысль:

 

- Ты остаёшься здесь, поправляешься и спокойно летишь в Бросхадом, чтобы сообщить о всех делах своей Ольхеве. Я же прямо сейчас поспешу в Лесье, найду ольхена и доставлю его сюда в мгновение ока. Вы знаете, что мне это раз плюнуть. Вспомните, как я домчалась до самого края Необъятного Поля, когда пришло известие, что на Деревню Утомлённой Пурги напали инеевые волки. До Лесья добраться ещё проще.

 

- Ты хоть знаешь, как выглядит ольхен Фир-Фир? – спросил Шорох, разглаживая свою чёрную как сажа шёрстку.

 

Брунька ржанула.

 

- Ещё бы! В Далетравье его все знают. Барс, налей мне кваса! Да, одна просьба. Сообщите кто-нибудь моему мужу, куда я отправилась. Чтобы он не волновался. Ну, счастливо!

 

И, одним глотком осушив самую большую кружку в таверне, лошадь осторожно вышла из Барсового Уголка, и, почуяв простор, рванула изо всей мочи под насупившиеся своды Глубокого Леса.

Высыпавшиеся из таверны кошки провожали её встревоженным взглядом.

Изменено 6 ноября 2016 пользователем Варра

[Элира]

С удовольствием возобновила чтение повести после перерыва - сейчас на 12 главе. Очень нравится стиль повествования и оригинальность персонажей. Ну а иллюстрации делают чтение просто праздником. Так держать!

Обязательно продолжу читать.

[Варра]

@Элира, урааа! Ура-ура-ура! Отзыв! Какой счастливый день!

Спасибо большое за внимание, чтение и отзыв!

[Фортуната]

 

- Стой-ка! – перебил Мокки. – Куница? Улетел? Каким образом?

А вот таким!

 

Очень жду продолжения!))

[Варра]

Глава 34.

 

Семь белоснежных кошек, три росомахи и две куницы пробрались сквозь щербатые листья папоротников и оказались в пронизанной Солнцем дубраве. Величавые дерева, растущие здесь не первую сотню лет, вальяжно расставили свои ветви, они будто застыли во время сладкого сонного потягивания. Жухлые бурые листья, отжившие своё на родительских ветках и, точно взрослеющие зверята, ушедшие в новую самостоятельную жизнь, укрывали почву, не оставляя ни клочка земли свободным от них. Жизнь без родительского покровительства и опеки сделала их грубыми и здорово истрепала. Они пожалели, что в юности так страстно желали скорее оторваться и улететь, и болезненно шуршали, когда слышали заносчивый и самонадеянный шелест их молоденьких зелёных братьев. Но разве до юнцов дошуршишься? Разве можно что-то втолковать тому, кто всерьёз убеждён, будто там – где угодно, но не здесь – жизнь веселее и насыщенней? Из желудей вырастают новые дубы. Они падают на упругую тёплую землю, и эта земля дарует им новое рождение, становится их домом. Но для оторвавшихся листьев земля – могила. Придёт время, и листья сольются с землёй, чтобы дать питание подрастающим деревьям, на которых вырастут новые листья.

Яркольд расшвыривал умирающую листву лапами, зарывался в неё и пробовал на зуб прошлогодние жёлуди. Щур неуклюже пытался присоединиться к его игре, но кунчонок был так увлечён, что не замечал этих попыток.

Перохвост шла на задних лапах слева от Фир-Фира и скрипучим голосом неустанно что-то рассказывала на протяжении всего пути. Мурли, Плонь и Кисла свернули  в другую сторону, стоило только друзьям достичь дубравы. Дубравушки, как её называли все местные, и как её велели величать карты. У трёх отлучившихся сестёр нашлись срочные дела. Вскоре и Бальша оставила компанию, поспешив к Пухляве, дабы отдать ей яйца. Перохвост упросила боевитую Онку сопровождать старшую сестрицу и охранить драгоценную ношу от возможных посягательств. Итого вместе с росомахами осталась только желтодушка, Двугли и Лайка.

 

- Ольхен, а всё же, что ты собираешься говорить Кьорсаку? – как бы невзначай спросила Перохвост, подходя к росомахе вплотную.

 

Фир-Фир слегка замялся и распушил хвост, но отмалчиваться не стал. Не в его это духе.

 

- Видишь ли, я бы поведал тебе, но рассказ этот долгий, и я хочу приберечь его до встречи с рысью. Иначе я устану и могу что-то забыть, если буду несколько раз пересказывать одну и ту же историю. Некоторые факты могут затеряться, отсеяться в процессе многократных пересказов. А я не хочу такого. Поэтому лучше я расскажу её один раз – Кьорсаку. И Кьорсак расскажет её один раз – всем вам.

 

- Вежливо вывернулся, - усмехнулась крадунья яиц и, шутя, шлёпнула ольхена лапой по плечу. – Ладно уж.

 

- Ты лучше скажи, куда мы идём? – обернулась на куницу Варра. – Где мы найдём Кьорсака?

 

Острая мордочка с хитрыми глазками обратилась к светлошёрстной росомахе. Но вместо Перохвоста Варре ответила весёлая кошка Лайка.

 

- Сегодня перед закатом состоятся лисьи пляски в Увитом Доме. Уверена, Кьор ни за что не пропустит такое зрелище.

 

- Хотя бы потому, что считает своим долгом защищать Увитый Дом и хранить в нём порядок, - кивнула желтодушка. – Сами лисьи пляски его мало интересуют, но сохранность руин… Он будет ревностно следить, чтобы никто и лишайничка не смел отодрать от камней, по которым ходила Иктина.

 

-  Он любил её? – Варра поддала жёлудь лапой, и он покатился прочь с тропы, найдя убежище под полусгнившим листом.

 

- Он жил ею. А теперь тщательно оберегает всё, что с ней связано, - куница вздохнула и опёрлась о Фир-Фира. – Однажды, вскоре после окончания войны, он нашёл её след. Отпечаток лапы чудом уцелел за столько времени, потому что находился под сводом двух скал. Там проходила тропа, но след остался чуть в стороне от неё, в глине, поэтому его не затоптали. Кьорсак чуть не обезумел, гоняя всех с той тропы, только бы не повредили след.

 

- И до сих пор гоняет? – поинтересовался детёныш белодушки, прыгая в очередной сырой ворох листвы.

 

- Нет, - ответила Перохвост. – Как-то весной случился сильный паводок, тропу затопило и след смыло. Как же горевал Кьорсак. А ведь я сразу ему посоветовала осторожненько тот кусочек глины отколупать вместе со следом и унести в дом. А он упёрся, сказал, мол, разрушить боится, и делать так не будет. Вот и получил. Ну, это так, басенка. А план у нас такой. Идём в Увитый Дом, ждём окончания плясок, а после всей шумихи ловим рысь для разговора.

 

- Мы увидим, как танцуют лисы? – обрадовался Яркольд. – Вот повезло же!

 

- Ага, я просто обожаю их! – радостно мяукнула Двугли, поравнявшись с кунчонком. – Как красиво и слаженно они движутся! Знаешь, их вожак – песец – подбирает только таких лис, у которых лапы чёрные, а тела рыжие как медь. Чтобы у зрителей двоилось в глазах. А танцуют они так пригоже: то плавно, то резко, то бодро, то нежно. А то, что они вечно скитаются и нигде долго не задерживаются, придаёт этому мероприятию ещё больше ценности. Представляете, пришли бы вы на день позже и всё – не застали бы!

 

И разноглазая куцая кошка принялась скакать и кувыркаться, выбрасывая вперёд лапы, стараясь подражать сложному лисьему танцу. Варре, однако, показалось, будто с Двугли случился припадок, и она хотела поспешить на помощь, но вовремя поняла, что ошиблась, и лишь недовольно фыркнула.

Младшая из белых сестёр вскоре угомонила свои нетерпеливые лапы. Яркольд, шагающий рядом, едва доставал макушкой ей до холки, когда они оба стояли горизонтально, но у него проросло острое чувство, будто эта кошка едва ли его старше, и сама недавно вышла из детского возраста. Чувство это было ложным. Двугли, как и её сёстры, прошла через всю войну, чуть меньше чем десять лет назад терзавшую Лесье. А по повадкам и настроению – котёнок котёнком. Каменный кунчонок ещё не набрался опыта и не прожил достаточно, чтобы задумываться о таких вещах, но взрослые звери стаи невольно удивились тому, что Двугли, пройдя через страх и потери, через жуткие испытания, сохранила такую наивную доброту и широко распахнутую душу.

 

- О, Яркольд! Я вспомнила! – спохватилась кошка и вперилась в кунчонка своими странными глазами. Тот удивлённо моргнул. – Ты же белодушка! А у вас приветствие это принято… Ну, Покровителя называть.

 

- Я назвал, - чуть не обиделся малыш.

 

- Знаю, знаю. Но, а я-то нет. Я слышала, что каждый вежливый зверь должен ответить на такое приветствие. Итак, мой Небесный Покровитель – Пракошка Фрызк!

 

- Это здорово! – улыбнулся Ярк. – Здорово, что традиции чтят. Это одна из немногих вещей, которую я успел узнать от мамы и папы.

 

- А где твои мама и папа? – Двугли тревожно прижала уши и наклонила голову к морде детёныша, чтобы ему не пришлось говорить громко, если он не хочет.

 

Но Яркольд ответил спокойно, не понижая голоса:

 

- Они ушли. Наверное, им надоело жить в нашем пне.

 

- А почему они не взяли тебя? – удивилась кошка, и её цветные глаза участливо округлились.

 

- Не знаю. Они просто ушли. Наверное, им сейчас хорошо и интересно так же, как и мне.

 

- Почему ты так думаешь? – задала вопрос Перохвост. – Как они ушли? Что сказали? Все вместе ушли? Почему ты не попросился с ними?

 

- Ну, это было ещё когда снег лежал. Мы жили в большом полом пне. У нас было два этажа – на первом мы спали, а на втором хранили вещи. Ели всегда или на улице или в гнезде. У нас было не такое удобное жилище как у Луши, например, или Ряженки. Там не было столов и пуфиков, и печки не было. Только соломенное гнездо, где мы с сестрой спали. Сестра не намного старше меня, на час может быть. Но считала себя уже взрослой и самостоятельной.

 

- А как её звали? – спросила Лайка.

 

- Не знаю, нам не дали имён. Моя мама Скалушка очень боялась навлечь на нас беду, выбрав неправильное имя. Я сам не понимаю этого. Но нас так и не назвали, а моё имя придумала Луша.

 

- Странная мама, - покачала головой желтодушка.

 

Вся компания окружила маленького кунчонка, внимая рассказу, который никому не был известен, даже росомахам. Переведя дух, малыш продолжил:

 

- Мама очень хорошая. Её мех почти рыженький, а на голове зелёный платок. Папин мех темнее, чем мой и мамин. А сестра светлее всех нас.

 

- Как папу звали? – поинтересовалась Варра.

 

- Арцог. Знаете, он родом не отсюда. Мама тоже, но вот папа жил посреди огромной воды. Потом случилось наводнение, и он добрался до земель… эх, он называл те земли, но я не могу вспомнить.

 

- Жил посреди воды? На острове что ли? – уточнила Лайка.

 

- Наверное. Я точно не знаю. И спросить больше не у кого, - Яркольд заметно погрустнел, опустил мордочку, а на его скорбно волочащийся хвост стали цепляться дубовые листья, не потерявшие надежду на лучшую жизнь.

 

- Так что произошло в тот день, когда все пропали? – напомнила светлошёрстная росомаха.

 

Друзья никогда не расспрашивали кунчонка о его семье, боясь сделать больно, но раз теперь всё равно поднялась эта тема, надо пользоваться случаем.

 

- Тихим вечером мы все ютились в гнезде, стараясь согреться. С ужином папе тогда не повезло. Всё было мирно, как вдруг со стороны реки послышались какие-то необычайные звуки.

 

Варра, Щур и Двугли одновременно ахнули. Фир, Перохвост и Лайка просто молча округлили глаза. Не просто так ушла семья Ярка, значит! Не просто так!

 

- Не то вой, не то скрип. Это не было похоже на крик живого существа. Скорей будто что-то тёрлось обо что-то, и получался звук. Но не просто звук, а мелодия. Протяжная и заунывная. Мы все всполошились, а мама перепугалась больше всех. Я почувствовал, как её шерсть встала дыбом и даже заискрила. Она встала столбиком и начала прислушиваться, а когда звук повторился, она выскочила наружу, строго сказав всем нам сидеть на месте. Папа не послушался и через пару минут выбежал следом, строго сказав нам с сестрой не высовываться. Но сестра думала, что она уже взрослая и самостоятельная, и тоже вышла вскоре за папой. Один я послушался и остался дома. Но больше я никого из них не видел. Я сидел и ждал их, замерзая, ждал, ждал, а потом обиделся и вылез, потому что был страшно голоден. Я обиделся на них за то, что они меня вот так бросили. И не вернулись. Все ушли.

 

Яркольд закончил рассказ, и какое-то время в Дубравушке царило молчание. Потом Двугли решила выразить своё сочувствие и стала тереться о кунчонка, успокаивающе мурлыча.

 

- Яркольд, с чего ты взял, что твои от тебя просто ушли? – Перохвост сморщила нос. – Всё указывает на то, что с ними что-то стряслось нехорошее. Странные звуки, а потом все пропали. Ты не думал, что их и в живых может не быть?  Ай!

 

Куница резко умолкла, получив затрещину увесистой росомашьей лапой с обломанными когтями. Варра очень сердито смотрела на желтодушку, и в складках на её переносице можно было отчётливо прочесть слова: «Редька и чеснок! Что ты творишь, безмозглая?». Куница потёрла больное ухо и злобно зыркнула на обидчицу, но промолчала. Она поняла свою неправоту.

Ярк тем временем ещё сильнее опустил головёнку, и лапки его задрожали, а глаза влажно блеснули.

 

- Т-ты правда так думаешь? – тихо спросил он. – Я… я всегда полагал, что они просто ушли в другое место, а меня забыли. О, Вересковая Ласка… Как я был слеп. Надо было бежать им на выручку, как моя сестра. А теперь их всех нет.

 

- Побежал бы – с тобой случилось бы тоже самое, что и с ними. Неизвестно, хорошее или плохое.  Яркольд, запомни, нет верных или неверных решений. А что мы делаем – всё ведёт к лучшему, - светлошёрстная росомаха искренне пыталась его подбодрить. Она даже остановилась и серьёзно посмотрела кунчонку прямо в его рыжевато-карие глазки.

 

Щур тоже подошёл к малышу и понимающе ткнулся лбом в его лобик.

 

- Я рано потерял мать, - прошептал росомашонок. – Она погибла на моих глазах. Утонула в трясине, сражаясь с волком, который хотел пообедать мною. Я точно знаю, что больше её не увижу. Никак, никогда. Никогда не получу от неё совета и больше ничему не научусь. Я сам по себе, я один с раннего детства, и мне, увы, не повезло сразу найти добрых зверей, жаждущих помочь. Я видел гибель самого родного зверя. Ты не видел. Ты не знаешь. У тебя есть надежда.

 

Яркольд протянул лапы вперёд, схватился за горлышко от горшка, надетое на Щурову шею, и притянул себя к росомахе-недомерку, спрятав мордочку в его шёрстке. И зарыдал, попискивая и скуля, переходя на слабенький тоненький вой, тонущий в густой серой шерсти. Щур обнял детёныша и прижал к себе, Солнце играло на его тусклой шкуре, согревая и даруя силы. Росомашонок вспомнил как не так давно он сам вот так же скулился в грудь Варры – первого зверя в жизни, который его пожалел.

 

_____________________

 

Когда друзья достигли Увитого Дома, Солнце уже ползло за закат. Сотни звуков и тысячи новых запахов напомнили Яркольду Бросхадом. Здесь тоже всё кружилось, играло, жило. Сновали звери, но, вместо того, чтобы радушно поприветствовать Фир-Фира как старинного друга, они лишь недоверчиво косились. Существовало и другое отличие этой столицы.

Увитый Дом, иногда именуемый Вьюнодомом, являл собой груду обтёсанных камней, составлявших некогда прекрасный замок. Он был выстроен под началом рыси Кадмарты – первой Ольхевы Лесья - ещё во времена Разгрыза как защита от Карго и его псов. Но Вьюнодом долго не простоял. После великого разделения земель кошки перестали ухаживать за маленьким замком, и природа взяла своё. Скорому разрушению поспособствовала ещё и неумелость строителей, допустивших массу ошибок, начиная от неверного состава закрепительного раствора, и заканчивая стенами разной высоты с кособокой крышей. Тем не менее, все поколения Ольхев жили тут, среди руин. Обвалившиеся стены образовывали ниши и полости, где сооружались комнатки, норки, логова. Но почти всё пространство замка было открыто прекрасным Звёздам, и дожди мочили Тронный Зал, от которого остался только пол, выложенный бледным камнем. Плющ и хмель, неплодоносный виноград оплетали светлые стены. Мох почти не рос на этих камнях, только между ними, куда неопытные строители залили никудышную смесь, легко разрушившуюся от времени.

Кунчонок вскочил на обломанный пенёк, составленный из камней. Раньше это сооружение служило подпоркой, либо колонной. Яркольд не знал. Он провёл лапой по шероховатому булыжнику, крепко зажатому своими собратьями. Холодный, грубый, совсем не такой как живая древесина Бросхадома. Но при этом всё же гостеприимный. Эти камни согревались зверями, приходящими сюда. Их песнями, добрыми мыслями и речами. Внутри полуразрушенных стен таилось тепло, но не каждый смог бы его почувствовать. Яркольд, подержав лапку на камне подольше, почувствовал.

Лисьи пляски вот-вот должны были начаться, и друзья, следовавшие за Перохвостом и кошками, заняли свои места. Им досталась широкая стенка высотой чуть выше Фир-Фира, стоящего на задних лапах, с которой открывался вид на пустое пространство в центре руин, обычно игравшее роль Тронного Зала. Другие звери, рассевшиеся на голышах, уступах, колоннах, взволнованно переуркивались. Кое-кто устроился на принесённых из дома лежаках. Больше всего сюда пришло, конечно, разномастных кошек и лисиц. Ведь это самые распространённые звери в Лесье. Но встречались и барсуки, и волки, и даже белки, предпочитавшие смотреть представление, не покидая деревьев. Варра, к своему удивлению, увидела ещё и бурую гиену, разлёгшуюся возле упавшей стены. Гиена прикрыла глаза лапой, защищая их от последних лучей Солнца. Вот уж кто здесь точно редкий гость, однако на диковинного зверя больше никто внимания не обращал. Кроме бурой гиены, Варру привлекла так же довольно большая стая собак борзой породы. Стройные, длиннолапые, псы нетерпеливо виляли хвостами, и почти все они были отдалённо похожи на Карха Тирана. Такие же степные борзые.

«Кочующая стая, видать», - решила росомаха и продолжила осмотр.

Крупные жилистые лисы таскали хворост и складывали его в кучи на полу Тронного Зала. Они не делали замкнутые круги, но в четыре вороха разложили ветви по краям. Так же они таскали пузатые барабаны, тростниковые флейты и другие инструменты для услаждения слуха. По мере наступления темноты, Вьюнодом становился всё уютнее и волшебнее, и чувство такой тихой спокойной и доброй радости плясало во влажных глазах собравшихся.

Росомаха огляделась по сторонам и заметила развешенные повсюду фонарики с прозрачными створками. Один висел почти под лапами, и Варра, наклонившись поближе, поняла, что его стенки были сотворены вовсе не из стекла, как она сначала подумала, а из доведённой до прозрачности тончайшей кожи. Действительно, в долгих перелапах таскать с собой бьющиеся вещи чревато, а такой фонарик был и легче и прочнее, к тому же, он умел складываться, становясь плоским как слюдяной пласт.

Серебристый лис подошёл светильнику на задних лапах, открыл дверцу и поднёс горящую палочку к фитилю. Огонёк мигом перепрыгнул на удобный насест и ярко разгорелся на радостях. Так были зажжены все фонарики, и в Увитом Доме воцарилось поистине праздничное настроение.

 

Когда Солнце ушло на покой, и его задачу стали выполнять тусклые светильники и игривая Луна, в Увитом Доме наступила тишина. В центр Зала вышел белоснежный лис северной породы и сел перед зрителями, обернув лапы хвостом. Освещённый холодным лунным светом, он казался духом, сотканным из тумана. Золотистые глаза ласково щурились на зрителей, ради которых и жил этот зверь. Эта была его страсть – дарить радость и удивление.

Он выждал совсем немного времени, прежде чем начал свою речь, в которой благодарил собравшихся за то, что они пришли, желал всем чудесной ночи и коротко рассказывал о том, где его труппа выступала в прошлый раз.

 

- Это тот самый песец, он главный, - шепнула Двугли Яркольду и остальным. – Он много лет назад придумал этот танец и стал обучать ему других лисиц. Знаете, как называется этот танец? Холке. От слова «Кволке-Хо» и «холка», потому что там какой-то секрет есть. То ли в нагрузке на холку, то ли в том, чтобы следить за холкой товарища, не сбиваясь с ритма. А ещё так удивительно, что сейчас почти лето, а он взял и не полинял, сохранив белую шкуру. Ой, всё, тихо! Начинается!

 

Песец умолк и замер, опустив голову. Следом за ним умолк и Вьюнодом.

Заухал барабан. Сначала удары шли друг за другом вяло, нерасторопно. Один… другой… третий… Песец сидел неподвижно. Четвёртый… пятый… шестой, седьмой, восьмой! Всё чаще и чаще опускалась обёрнутая кроличьим мехом колотушка на натянутую кожу, всё гулче становился звук. Снежный лис вскочил на четыре лапы, и каждый барабанный удар заставал его в новой позе, будто принуждая отрываться от земли всякий раз, когда колотушка касается мембраны. И чем чаще это происходило, тем неуловимее делались движения песца. Зрители затаили дыхание, следя за белым призраком, резвящимся в ночи. Он был великолепен! Казалось, что колотушка – это его лапы, а барабан – это каменный пол, на который лис приземляется. И сам он создаёт эту музыку, сам высекает ритм, сам задаёт темп, ни под кого не подстраиваясь. Густой мех развевался на лету, шикарный хвост пропускал сквозь себя лунные лучи, будто действительно был прозрачным. Призрачным. Тень плясала вместе со своим хозяином, соприкасаясь с ним лишь на краткий миг. 

Барабан бил в одиночку всего несколько десятков ударов. После этого разом вспыхнули все заготовленные костры, и на зрителей дохнуло теплом. Проснулись флейты, зазвенели бубны, брызнули струны, дополнив и обогатив рокот большого барабана. И к беснующемуся песцу единовременно выскочила вся его труппа, на миг замерев за его спиной, но тут же рассыпавшись как рябиновые бусы в неосторожных лапах. Меднотелые лисицы - все как на подбор – скакали словно языки пламени, выбрасывая вперёд тонкие чёрные лапы. У каждой артистки черный мех, охватывающий всю конечность, начинался от плеча на передних лапах, и от колена на задних. Они двигались все как одна, и создавалось впечатление, будто зритель смотрит на одну-единственную лису сквозь стёклышко, преумножающее контуры.

Фир-Фир поразился тому, как песцу удалось собрать такую однородную по окрасу команду, но Варра развеяла его изумление, предположив, что лисы-то крашеные. И песец, которому давно уже положено щеголять в буром мехе, тоже. Двугли, свято почитающая эту труппу, возмущённо зашипела на самку росомахи.

Лисицы кружились и прыгали, то синхронно, то хаотично, и между ними бился в танце их белый учитель. Музыка играла всё быстрее, всё задорней, зрители пребывали в полном восторге. Они виляли хвостами, восхищённо подбирали лапки на груди, вытягивались столбиками. Некоторые отважились верещать от счастья. Впрочем, им пока никто не сделал замечание.

Светлошёрстная росомаха смотрела на танец, но и на сидящих по стенкам зверей не забывала поглядывать. Лучше сразу найти рысь, чем потом, в суматохе и беготне. Ольхен уловил её взгляд и присоединился к поиску.

Однако найти Кьорсака в такой толпе было непросто. На чутьё рассчитывать тоже не приходилось – запахов было множество, и все они вперемешку, к тому же сюда пришли и другие рыси, и никто из друзей не знал, как пахнет вожак непокорной Псогару стаи. Варра вдруг осознала, что об его внешности им тоже ничего не известно, и выискать его глазами – затея глупая. Перохвост, Двугли и Лайка были слишком увлечены представлением, и спрашивать их сейчас не представлялось возможным.

 

- Сколько рысей ты видишь? – шёпотом спросила росомаха своего спутника.

 

- Насчитал пятерых, - ответил Фир-Фир в самое ухо подруги, так, что тонкие шерстинки на её округлой ушной раковине заколыхались от его дыхания.

 

- Я вижу троих. А нет, вон четвёртая. Две из них самки, так что не в счёт. Вон тот некрупный самец с белыми пятнами может быть им?

 

- Хм, он не похож на ветерана войны, - смутился бурошкурый самец.

 

- Двугли тоже не похожа, - пожала плечами Варра. - Ну хорошо, а вон тот? Глянь, сидит с платочком на шее, лапы потирает. Возле той кучи борзых.

 

- Может и он, не исключено, - согласился Фир-Фир. – Ты на вот этого обрати внимание. Пятен, правда, нет, но смотрит хмуро. Хотя постой, чего это он на задние лапы встал?

 

- Это вообще не рысь, это камышовый кот, - сморщилась Варра, ибо не любила, когда кто-то путает виды животных. – Он хотел пуститься в пляс, но его усадили обратно, вот он и зол. Сейчас он снова хотел встать, но его опять за хвост дёрнули назад.

 

Сидящая впереди Перохвост резко обернулась на росомах, и её жёлтые глаза, окаймлённые у зрачка голубым обручем, яростно вспыхнули.

 

- Можно потише, а? Надоели! – прошипела она.

 

Варра и Фир-Фир пристыжено опустили головы, и куница вернулась к просмотру. Зато к ним развернулась Лайка, восседающая между желтодушкой и своей сестрой Двугли. Она прыснула себе в усы, подмигнула, и  указала лапой в дальний край зрительного зала, на стенку, гибко пригнувшуюся к земле. На ней сверху сидели кошки, рядом с ней – тоже, и гиена, замеченная Варрой ранее, так же виляла хвостом совсем неподалёку. Стенка согнулась, легла на землю под собственной тяжестью много лет назад, но почувствовала препятствие в виде булыгана или составленного из камней блока, и как бы обняла его, коснувшись макушкой пола. Получилась пещерка, открытая с одной стороны, и закрытая этим самым блоком с другой. В этой-то пещерке и лежал угрюмый рысь. В полумраке, потопившем Увитый Дом, было сложно разобрать детали, но при взгляде на пятнистого зверя становилось понятно, что он совсем не наслаждается представлением. Он поднимал голову, смотрел по сторонам, а затем снова безучастно опускал её на лапы. «Когда же это кончится?» - читалось в его глазах даже на таком расстоянии.

Варра и Фир-Фир удовлетворённо переглянулись. Теперь оставалось только досмотреть танец и двинуться туда, к согнувшейся стенке. Ольхен коснулся когтем Лайкиной спины, и кивком поблагодарил кошку, когда она обернулась. В ответ белая охотница лучезарно улыбнулась.

Музыка стала постепенно замедляться, и лисьи порывы утихали вместе с ней. Лишь Луна всё так же невозмутимо ползла дальше по Небесному Гнезду.

Изменено 8 марта 2017 пользователем Варра

[Варра]

Глава 35.

 

Один за другим погибали огоньки в лисьих фонариках. И стенки пустели стремительно. Зрители, в полной мере впечатлённые танцами, отправлялись на покой. Лисы-артисты тоже ушли на заслуженный отдых, им завтра предстоял долгий путь. Только лисы-помощники не спешили уходить. В их обязанности входила и уборка пепла от костров, и сборка складных светильников, и упаковка инструментов. Этим они и занимались сейчас, находясь под строгим взглядом неподвижно сидящей рыси.

Тонкие тёмные кисточки, украшающие уши, были направлены назад, к перебитой шрамом спине, по которой стекали на бока бурые пятна, рыжея к животу. Фир-Фир, Варра и остальные пока не решались подойти к Кьорсаку. Уж слишком суровым он выглядел, слишком сосредоточенным. По словам Перохвоста, ради своего же блага этим лисам не стоит пренебрегать тщательной уборкой. Вожак стаи Непокорённых лисиц не любил. Да, стая Непокорённых. Не Непокорных, а именно Непокорённых, как объяснила друзьям желтодушка. Потому что они не просто абстрактно непокорные звери, а звери, не позволившие себя покорить в то время, когда все остальные сдались. Непокорённые по факту.

А вот причины не любить лис у Кьорсака были. Прельстившись щедрыми обещаниями, почти всё лисье племя Лесья предало свои земли, оказав Псогару помощь в их завоевании.

 

- Что, говоришь, им предложили в обмен на преданность? – переспросил не сведущий в истории ольхен.

 

- Переименовать в их честь селение, - мрачно ответила желтодушка. – Они продались за… я даже не знаю, за что! Славой это не назовёшь. Просто город  носил название Кошкад в честь кошек, а после победы Тирана он стал Лискадом, в честь этих самых предателей-лис. Но мы-то по-прежнему его Кошкадом зовём.

 

- И только ради этого? А вы не могли им тоже самое предложить? – изумился Фир-Фир.

 

- Могли. Только вот они свою суть уже открыли, и иметь с ними дела мы не желали. Пусть выметаются в этот провонявший псиной Псогар. Конечно, им не только переименование города предложили. Но и службу в Псогаре, свободную охоту на землях Луголесья. Нас предали те лисы, которым понравилась идея карьеры стража. Но, может, им ещё что-то посулили, мы точно знать не можем. Разумеется, нас бросили не все лисицы, и многие остались преданны Иктине и своему дому. Но Кьорсак возненавидел весь лисий род после этого, что, как я считаю, совершенно неправильно, - куница нравоучительно подняла вверх коготь. – Я видела, как наши лисы самоотверженно сражались против своих падших сородичей, видела, как пытались отговорить их от постыдной службы псам, которая, почему-то, их очень-очень-очень прельщала. Лисы разные. Как и все мы.

 

Кьорсак всё ещё сидел на стенке с напряжённым видом, когда друзья, наконец, отважились к нему обратиться, но их опередил степной пёс – один из тех, кого приметила Варра перед представлением. Борзой выступал горделиво, но его хвост, оканчивающийся молочно-белой кисточкой, был почтительно опущен промеж мускулистых бёдер. Светлая шерсть блестела, но ухоженной не была: то тут, то там проглядывали листочки и веточки, зацепившиеся за мех, а на спине торчал оставшийся с линьки клок. Пёс поприветствовал рысь, и глаза Кьорсака – зелёный и жёлтый – раздражённо сверкнули, однако гость не придал этому значения. Тут и без Перохвоста понятно, что вожак стаи Непокорённых презирал не только лис, но ещё и степных борзых, что вполне закономерно.

 

- Сухой Ночи, правитель, - негромко пожелал борзой. – Я и моя стая сегодня днём прибыли в твою страну, и мы просим разрешения остаться на несколько дней, пополнить запасы пищи и воды. Мы – скитающаяся стая Лихоголовых, и я её вожак. Зови меня Тиго.

 

Варра сердито наблюдала за беседой, томясь ожиданием. Всем уже не терпелось сбросить с себя груз серьёзного разговора. Только Фир-Фир заметно волновался, и стоящий рядышком Яркольд чувствовал, как подрагивает толстая шкура ольхена. Самец росомахи повторял в своей голове слова, что он должен будет произнести, пытался найти подходящие формулировки. Он-то был уже готов, но влезший вперёд них пёс всё испортил, дав время для лишних сомнений и волнения. Вот ольхен и сотрясался всем нутром, царапая когтями каменный пол. Его даже бросило в жар, но, к счастью, повеял свежий ночной ветерок. Он принёс с собой тонкий запах мяты.

Скрипя зубами, Кьорсак удовлетворил просьбу вожака стаи Лихоголовых, а лисы тем временем уже закончили уборку и разошлись. Усталый рысь облегчённо вздохнул и спрыгнул со стенки.

 

- Привет, Кьор! – крикнула желтодушка. – Подожди!

 

- Здравствуй, Перохвост. Кто это с тобой?

 

Кьорсак остановился и обернулся на зверей. Его взгляд скользил по мордам росомах и выражал лёгкое замешательство, граничащее с усталым раздражением. Заострённые бакенбарды рыси едва касались плеч, когда Кьорсак сидел ровно. Но в данный момент они почти закрывали страшный шрам от собачьей челюсти на шее вожака. Голова рыся сама собой падала на грудь – это усталость брала своё.

Куница выгнула щипанный хвост и дёрнула ухом, сгоняя комара.

 

- Это ольхен из Далетравья - Фир-Фир. И его спутники. Они к тебе по страшно важному делу. Здесь безопасно говорить, как думаешь?

 

- Не слишком, - промямлил рысь. – Отойдём к дальней стене.

 

- Хорошо, пошли.

 

У дальней стены упавшие камни образовывали укромный закуток, почти настоящую комнатку. И вход туда был заботливо прикрыт тяжёлой тканью, с едва различимыми на ней узорами. Сотни дождей вытравливали краску из этого полога, тысячи лап оставили на нём свои следы. Потому что когда-то это тусклое полотно служило ковром. И, надо сказать, ковром весьма искусной работы. Прокрашенные нити переплетались и скручивались, образуя сложный рисунок. Тут можно разглядеть и сосны, и ели, и грибы-подосиновики, и кустики черники с поблёкшими ягодами. Да, когда-то это был неимоверно красивый ковёр. Ну а теперь просто пятнистая тряпка, заслоняющая чью-то каморку.

Кьорсак заглянул за ткань, а потом сел снаружи, в углу, образованном стеной и пологом. Рядом горел факел, воткнутый в землю. Казалось, будто он один делал эту ночь теплее. Остальные звери разместились возле рыси полукругом, и, после того, как вожак разрешающе кивнул, Фир-Фир сделал глубокий вдох и уставился прямо в морду Кьорсаку, прямо на его пересечённую шрамом переносицу. Рысь вежливо ожидал, не расценивая этот прямой взгляд как угрозу.

 

- Пусть твои дни будут долгими и тёплыми, - начал самец росомахи. – И никогда не рухнут стены твоего оплота. Пусть слова Песни Жизни сложатся ровно и звучно. Прогретое Солнцем Далетравье желает тебе доброго здравия.

 

- И Лесье принимает тебя и твоих спутников под свои своды, - отозвался кистеухий. Он всегда использовал старое выражение почтительного приветствия. И делал это намеренно, как и подобает члену стаи Непокорённых – зверей, не признавших над собой власть чужого правителя, не желавших видеть своё родное Лесье лишь частью Луголесья.

 

Яркольд с большим интересом разглядывал рысь. Столько шрамов он ещё ни разу в жизни не видел. Доселе самый жуткий шрам из виденных Ярком принадлежал его матери. Кунчонок отлично помнил, как она тщательно скрывала своё увечье под платком, и только украдкой можно было подглядеть обширную отметину на материнском лбу. Два волчьих клыка и меж ними несколько ранок поменьше едва не доставали бровей куницы, а от каждого клыка на макушку тянулась череда неровных следов от крепких надёжных зубов, способных дробить кости. Эту кость они, к счастью, не раздробили, скользнув по коже. Кто и когда нанёс матери такие раны, детёныш не знал. Не знал и его отец Арцог.

  Между тем, пока Фир-Фир продолжал с вожаком Непокорённых формальную приветственную беседу, без которой никак не обойтись в серьёзном разговоре, малыш-белодушка продолжал разглядывать боевые шрамы разноглазого рыся. В его головёнке стразу стали всплывать фантазии. Вот кошмарная слюнявая собака смыкает зубы на левой задней лапе Кьорсака. Пёс покрупней хватает его за горло. Лиса разодрала бедро. Но какими когтями оставлены глубокие длинные шрамы на спине и плече, кунчонок понять не мог. Не знал он, юный и неопытный, о существовании лучесека – особого лезвия, таящего свою смертоносную упругость в мирных с виду кожаных рукавах, так распространённых среди мелких зверей.

 

- Война истлела уже давно, но раны, доставшиеся нам от неё, всё ещё жгут, - продолжал Фир-Фир, заметно волнуясь, подбирая слова. – И то, что мы… что вы потеряли, нельзя измерить ничем. Боль, скорбь, унижение. Унизительное присоединение к Лужью. Потеря Ольхевы. Не всё потерянное можно вернуть, и заменить Иктину Пёструю не сможет никто. Однако исправить досадную несправедливость мы в силах. И вернуть то, что принадлежит нам. То есть, вам.

 

Усталость и разбитость с Кьорсака как лапой сняло. Он выпрямился, и его пятнистые баки подпрыгнули, обнажая иссушённые старыми ранами плечи. В глазах блеснул интерес.

 

- Я понимаю, к чему ты клонишь, ольхен. Ты пришёл нам помочь, и твоя Ольхева желает Лесью свободы. Это замечательно! И очень вовремя. Мы возьмём своё, вернём нашу свободу. Я думал об этом с самого конца войны.

 

- О, как я рад! – Фир-Фир даже несколько опешил от такой бурной реакции. Но всё складывается неплохо. Вожак Непокорённых проявляет интерес к затее. Росомаха взволнованно оглянулся на Варру, и та одобрительно улыбнулась в ответ. -  Значит, у нас всё получится. С нами Синезорье и Предхлада.

 

- Все страны Слапа? – голос рыси стал очень довольным, почти мурлыкающим. – Отлично! Ты принёс добрую весть, ольхен Фир-Фир. Пройдём под полог, обсудим детали… - Кьорсак понизил голос до гортанного шёпота, - … сражения.

 

Почудилось, будто воздух начал трещать. Колкие сполохи разом прошибли хребты росомах, просочились под кожу и закружились в животах, щекотя дрожащие потроха. Даже крошка Яркольд это почувствовал, хотя толком и не понял весь ужас ситуации.

 

- Ну-ка подожди минутку, - выступила вперёд Варра. Её голос звучал встревожено. – Ты сказал: сражения? Ты имеешь в виду… что?

 

Теперь уже пришла очередь Кьорсака удивляться. Перохвост тоже в недоумении переглядывалась с Лайкой, а Двугли просто вся обратилась в слух.

 

- Не думает ли росомаха с длинной гривой, что можно просто взять и ринуться в бой, лететь прямо в глотки псам, украшая их шеи поперечными бороздами? – прошептал рысь, а потом обратился к кошкам, -  Лайка, Двугли! Идите и смотрите, чтобы тут не было ни хвоста, и никто не услышал наш разговор.

 

После того как Лайка прыгнула на стенку, а младшая сестрёнка отошла ближе к центру зала, принюхиваясь и озираясь, вожак продолжил:

 

- Нет, уважаемая росомаха с длинной гривой. До вожделенных шей ты просто не доберёшься. Умрёшь раньше. Поэтому нужен план. Вы пришли сюда и предлагаете помощь. Отлично, ведь это то, что нужно. Каждый ус на счету. А если Синезорье и Предхлада с нами… О, то, возможно, у Непокорённых есть шанс сравнять Псогар с песком. Я готов выслушать ваши предложения.

 

- Обсуждать порванные собачьи глотки и мечтать о накидке из шкуры кое-какой степной борзой лучше всего за чашечкой ягодного чая, -  с этими словами Перохвост скрылась за ковром-занавесью.

 

Совсем скоро до носов долетел лёгкий кисловатый аромат томлёной брусники и хрупкой прошлогодней клюквы, заваренной в кипятке. Яркольд заметил, как с другой стороны закутка из-под камней вырывается пар и дым. Ничего себе. Значит, в этой каморке есть ещё и очаг.

 

- Но Кьорсак… м-многоуважаемый. Вашей напористостью и уверенностью можно только восхититься, однако о войне не может быть и речи, - это сказал Щур.

 

Он, превозмогая робость, высунулся из-за спины своей светлошёрстной защитницы, но голос подвёл юнца скулящим дребезжанием.

 

- Конечно, это я понимаю. Сейчас мы пока не готовы. Всё, нам надо спрятаться, идёмте внутрь – все вы, - и рысь скрылся под блеклой завесой. Только короткий хвост мелькнул в рыжем свете факельного огня.

 

Зябкая ночная прохлада перестала кусать бока и спины зверей – её разгонял треск настоящего огня в очаге. Огня могучего, призванного спасать от стужи. Каморка оказалась весьма вместительной, и собравшимся не пришлось наступать друг другу на лапы и хвосты. Темноту рассеял свет вонючей сальной свечки, за счёт собственного воска удерживающейся на импровизированном столе в вертикальном положении. Столом служил ещё один отвалившийся кусок стены – длинный и толстый. Словно добрый ломоть яблочного пирога на тарелке  разместился он поперёк логова, встав торцовым краем чуть в сторону, к стене.

Пол заботливо укрывали такие же ковры, как тот, что висел на входе. Лапкам сразу стало тепло и мягко.

Перохвост принесла чайник с заваркой и шесть керамических чашек, помнящих мозолистые подушечки лап гончара, их сотворившего. До сих пор не стёрлись его кружевные отпечатки с некогда податливой, а теперь стоически замершей после обжига красной глины. Хоть творца-то и в живых давно не числилось.

 Расставив посуду на столе, желтодушка попросила Кьорсака разлить угощение, поскольку сама еле дотягивалась до края. Всё-таки стол больше подходил животным среднего размера, таким как рыси или собаки.

 Когда у каждого зверя в лапе оказалась дымящаяся вкусным паром кружка, куница вскочила на стол и взмахнула свободной передней лапой. Лапой, как обычно, сильно запачканной дорожной пылью, сосновой смолой и даже засохшей птичьей кровью, оставшейся с охоты.

 

- Мы ждали не меньше восьми лет, и вот, мы уже на пороге отмщения.

 

- Не гони ворон, Перохвост, - мягко осадил её Кьорсак. – Победа ещё эфемерна, но новые шаги уже сделаны. Когда прибудут воинства, Фир-Фир?

 

- Воинства? – растерялся ольхен.

 

Кьорсак понял всё не так! Он решил, что Далетравье и другие страны предлагают помощь в битве! В нападении на Псогар! Другими словами, в самоуничтожении. Стая Фир-Фира заметно волновалась, хотя и пыталась это скрыть. Было ясно, совершенно ясно, что вожак Непокорённых, и вся его стая настроены крайне серьёзно, они полны решительности и жажды деятельности. И жажды мести. Их можно понять, но новая война абсолютно недопустима. Ни при каких обстоятельствах. Но как же сказать об этом Кьорсаку? Как разочаровать его и не схлопотать по холке от обидчивых жителей этого благодатного лесного края?

 

- Ты говорил о помощи, - подсказала росомахе желтодушка. – Об отнятии у Тирана трона. Скажи же нам, что ты придумал.

 

- Я… я.. да, я говорил. Об отнятии у Карха власти над Лесьем. И ещё я бы сказал про нового Ольха, который воссядет в Увитом Доме. Но я ничего не говорил о возможной войне, - чтобы спрятать свою тревогу, плескавшуюся в глазах, Фир-Фир опустил морду к чашке и стал следить за плавающими в ней ягодами, находя в их вращении немного успокоения.

 

Он вдохнул терпкие пары ягодного чая, и вдруг ему почудилось, будто откуда-то из-под них навязчиво просачивается запах дикой мяты. Уверенной спиралью сплетаясь с кисловатым духом клюквы и ярким ароматом брусники, этот свежий и тонкий запах кружился над чашкой, колебался и струился, увлекаемый дыханием прямо в нос ольхена. Росомаха посмотрел в кружку, и в красноватой поверхности напитка он увидел два бирюзовых глаза, по-доброму и чуть лукаво смотрящих на него. Фир-Фир удивился, что над глазами блестела не его охристая птица с раскинутыми крыльями, а два широких светлых пятна. Он как завороженный смотрел на отражение.

 

- Будь добр, славный ольхен, поясни нам, что ты имеешь в виду, - с некоторым нажимом попросил рысь.

 

Фир-Фир дёрнулся, чай в чашке заколыхался и странное отражение, заботливо подмигнув, распалось на сотни обломков, качающихся на алых волнах. Когда оно собралось вновь, росомаха увидел в чашке лишь себя – такого жалкого, озадаченного, с желтоватой птичкой на лбу.

 

- Вы хотите развязать новую войну, я правильно понял? Собрать зверей и двинуться на Псогар, смяв его как яблоко для компота? Но зачем орудовать кровью и клыками, когда можно решить этот вопрос беседой? И никто не погибнет при этом – ни Непокорённые, ни безвинные псы и слуги замка, которые либо родились уже после Луголесской войны, либо в оной не участвовали.

 

- Беседой? – в голосе Кьорсака послышалась усмешка. – Состояла бы наша цель лишь в возвращении свободы, я, может быть, и согласился бы с тобой. Но посмотри на меня. На Перохвоста. Наши шрамы зудят, они просят омыть их самым лучшим снадобьем на свете - кровью собак, что их оставили. Без этого сердца наши не найдут покоя. А Ольхева? Тиран лично должен поплатиться за её гибель!

 

- Но смерть Иктины отомщена, - возразила Варра, делая шаг вперёд и ставя пустую чашку на стол. – От твоего клыка пала Пежга. Гиена, которая загрызла Иктину.

 

- Пежге был дан приказ. Кем, как ты думаешь? –  с вызовом спросила куница, глотнув чаю.

 

- Насколько я знаю, Карх не приказывал убить Ольхеву кому-то конкретно, - спокойно продолжала Варра. – Он просто сказал, что убрать можно всякого, кто им помешает, будь то хоть сама правительница. И присоединять Лесье он бы не стал, будь она жива. Ему было нужно только одно, и вы это знаете. Убийство Иктины – это собственный порыв Пежги. Она хотела славы. Так говорят те, кто лично знал гиену, так говорят те, кто лично был на собраниях в Псогаре. Так что смерть Иктины отомщена полностью.

 

- Пока по Миролапью ходят псы, чьи лапы и морды замараны кровью наших друзей и близких, не будет покоя в сердцах Непокорённых! – воинственно застрекотала Перохвост, потрясая когтистой пятернёй и ероша шерсть по хребтине.

 

- Мы не отступимся, ольхен, - согласился с подругой рысь. – И ты, длинногривая, тоже знай: не отступимся. Мы долго лелеяли эти мысли. Беседой ты ничего не разрешишь. Думаешь, Тиран будет тебя слушать? Ты его просто не знаешь. Он не способен приходить к соглашению и что-то уступать. С ним разговаривать невозможно, ибо этот пёс думает исключительно о себе.

 

- Наш друг сейчас в Псогаре, - сообщила Варра. – Он говорит с Кархом.

 

- Он говорит о том, чтобы уступить Лесье нам? – Перохвост изумлённо вскинула брови и переглянулась с Кьорсаком.

 

Росомахи и кунчонок вразнобой закивали, и морды рыси с желтодушкой единовременно приобрели выражения не то смятения, не то сочувствия. Перохвост подсела на край стола и положила лапу на мохнатое плечо Фир-Фира, невольно переселив на чистую росомашью шерсть комья грязи и катышки смолы.

 

- Тогда лихом вы своего друга не поминайте. Целым ему оттуда не выбраться за такие речи.

 

- Что за ерунда? – прогудел самец росомахи, стряхивая с себя сор вместе с лапой куницы. – Я Мартера знаю. Уж кто-кто, а он лучше всех умеет договариваться! Ему точно ничего не грозит, он там всех собак на место поставит, да таким образом, что они будут считать, будто их похвалили и одобрили. Да вот он скоро должен вернуться, сами у него и спросите.

 

- Я бы не разделил твоей жизнерадостности, ольхен. Беседой этих собак не возьмёшь, -  длинные кисточки Кьорсака слегка покачнулись в такт движению головы. – Они понимают только силу. Вы действительно здорово рискуете своим другом, и затея ваша обречена на провал.

 

- Мы оповестили всех Ольхов-соседей, - в голосе Фира прозвучала уверенность.

 

Он сам не ожидал, что сможет возражать в таком тоне, особенно, когда ему твердят, что всё тщетно. Но голос обнажил стальную нить. Зверь хотел парировать выпады, отстаивая свою правду и свою мечту, ради которой он проделал такой путь. За его спиной стоит всё Далетравье – его родной край, а так же Синезорье и Предхлада – дружные соседи. За ним неотступно следуют верные друзья, с которыми он познакомился совсем недавно, но уже по праву считал своими родными. Даже этого серого заморыша тоже, в какой-то степени. После случая с норками Фир-Фир пересмотрел своё мнение насчёт Щура, признав, что недомерок, в принципе, на что-то годен. А ещё за спиной Далетравского ольхена стояла далёкая прабабка, почившая много веков назад. Стояла и твёрдо держала за своего потомка крепкий оскал.

 

- Рижх, Фафа и Тарви готовы собраться на преждевременный Слап, чтобы там общим мнением решить вопрос о разделении Луголесья, - продолжал Фир-Фир. – Мартер – наш друг-куница – должен лишь пригласить Карха на Слап. Если все Ольхи настаивают на Слапе, Карх не в праве отказать. А войны не будет. Никто из нас не встанет на кровавый путь. А ты, Кьорсак, поведёшь Непокорённых на гибель, если не захочешь принять наши решения. Не бойся, никто из нас тебя не выдаст, потому что мы тоже считаем Тирана врагом. Но бить его мы будем словом. И когда он, не выдержав такого давления, уступит, за нами останется только избрание нового Ольха в Увитый Дом.

 

 

- Уж не прочишь ли ты себя на это место? – хихикнула желтодушка.

 

- А почему бы и нет? – ольхен пожал плечами. – Я мог бы стать Ольхом Далетравья, если бы не наш закон. Я хочу, чтобы все хорошие звери жили счастливо, а плохие исправили бы свои ошибки и стали хорошими.

 

- Ей-богу, как детёныш рассуждаешь. Уж неспроста в Далетравье самцов росомах не пускают на трон. Может, такую традицию стоит соблюдать не только у вас, - поморщилась куница.

 

Яркольда несколько удивило то, как проходил разговор с Кьорсаком. Рысь по большей части молчал и сидел неподвижно, а с Фир-Фиром и Варрой в основном спорила Перохвост. Спрашивается, зачем нужно было идти к Вьюнодому и ждать ночи, когда точно такой же разговор мог состояться хоть под тем самым деревом, откуда спустилась воровка врановых яиц со своей белоснежной бандой? Не подумал маленький, что вожак Непокорённых не просто дремал, убаюканный треском трапезничающего огня, а жадно и ревностно ловил каждое слово, взвешивая его в своей голове, раздумывая над сложной задачей. Это могло бы быть похожим на то, что Кьорсак колеблется между двумя решениями: мирной беседой с врагом и кровавой схваткой. Но Кьорсак не колебался. Выбор уже давно был сделан. Не станут Лесские ползать на брюхе, выпрашивая независимость. Нет. Они вырвут её с мясом.

 

- Рано считать кости перепёлки, пока она ещё поёт на кусте, - тихо проговорил рысь, щуря глаза на свечу.

 

- Когда вы собираетесь напасть? – прямо спросила Варра.

 

Яркольд заметно скучал. Сначала он тоже внимательно внимал разговору, но, мало что понимая, постоянно отвлекался, а потом и вовсе потерял интерес. Он сидел на хвостике и водил коготком по черничке на ковре. Вышитая ягодка уже не переливалась иссиня-чёрным чуть запотевшим самоцветом. Она за годы службы ковра сделалась тускло-серой. Варра предложила малышу пойти проветриться, постоять на посту с Двугли, и Ярк охотно согласился.

Когда полог перестал колыхаться, а вспугнутый огонёк на фитиле снова выпрямил спинку, Кьорсак ответил на вопрос светлошёрстной росомахи.

 

- Думали, что уже скоро, раз вы пообещали нам такие силы. Но теперь всё снова откладывается. Одних Непокорённых не хватит.

 

- Кьорсак, я говорила со всеми нашими, - как бы невзначай проронила Перохвост, потянувшись за чайничком. – Они все готовы броситься в бой, не жалея сил и хвостов. Они в нетерпении.

 

- Стражи вас перебьют всех до одного, а мирным Лесским жителям придётся несладко, ибо неизвестно, какие меры примет Тиран для подавления бунтов, - мрачно заявила Варра.

 

- Не бегите вперёд нас, уважаемый Кьорсак, - робко попросил Щур. – Дайте, мы сначала попробуем беседой вернуть Лесье. А там уж смотрите сами, что делать дальше.

 

- Нет, - прервал Фир-Фир росомашонка. - Я не смогу не вмешаться. Варра права. Могут пострадать не только Непокорённые, но и мирные звери, не готовые к войне, едва пережившие ужасы предыдущей. Представьте, вот отстоим мы Лесье словом. Все будут счастливы снова жить свободно, а тут – клац! – и Непокорённые прут на Псогар. Что делает Тиран? Правильно, ломает вашу стаю, а Лесье снова забирает себе. Ты, Кьорсак, думаешь о своей мести, но не думаешь о том, что кто-то из Лесья захочет мстить тебе.

 

Он без возмущений выслушал всю тираду, оставаясь таким же неподвижным пятнистым столбиком. Никаких эмоций. Возможно, это снова накатила усталость.

На небе вспыхивали новые звёзды. Яркольд долго терзал взглядом чёрный небоскат, силясь угадать созвездие Вересковой Ласки. Он знал его форму, но не расположение. На картинках в книгах созвездие всегда изображалось либо прямо над головой Ласки, либо за её спиной. И другие звёздные дома на тех рисунках не учитывались. Двугли ответственно несла вахту: смотрела в темноту, вслушивалась в шорохи, нюхала ветер. Несколько раз тревожно вскидывала голову к высоким ветвям, но увидеть ничего не могла. Кунчонок и сам слышал странный шелест в кроне, но кошка определила в нём случайную птицу, страдающую бессонницей. В целом всё было тихо, и никого гонять не пришлось. Но потом…

 

- С собаками не поговоришь, - спокойно повторял вожак. – Их язык – язык когтя и клыка. Так ещё с Разгрыза сложилось.

 

- С любым разумным зверем можно договориться, а уж Мартер в этом мастак, - не сдавался ольхен. – Просто дай нам шанс.

 

- Бесполезно, - хмыкнул Кьорсак.

 

За пологом послышалась возня и необычные звуки. Кто-то звонко топал по каменистому полу, а в каморку просачивался тёплый запах сена. Первым вбежал Яркольд, протаранив занавесь головой.

 

- Это она! Это внучка Берзы! – воскликнул крошка. – Я сразу узнал! И не только по запаху, но и по пятну на плече!

 

Брунька действительно стояла посреди Вьюнодома, заинтересованно озираясь. Её огромная грудь становилась ещё больше при каждом вдохе. Возле объятых длинной шерстью копыт сидела Двугли, привыкая к новым запахам. Кошка то и дело облизывала нос. Волновалась.

Стоило кобыле увидеть Фир-Фира, вылезшего из комнатки вслед за кунчонком, как она резко переступила вперёд, и ей-богу, не будь хвост младшей сестры жалким обрубком, над Лесьем поднялся бы оглушительный вой. Но миновало.

 

- Фир-Фи-и-ир!

 

Брунька наклонилась к другу, к своему земляку, и ласково прошлась по его макушке горячими губами.

 

- Здравствуй, колосок, - поприветствовал ольхен, ткнувшись своим влажным носом между ноздрей лошади. – Давно не виделись. Как ты здесь очутилась в столь поздний час?

 

- Ты, Фир-Фир. Мне нужен ты. И вы, - она посмотрела на Варру, Щура и Ярка.

 

Кунчонок уже успел и познакомиться с Брунькой как подобает вежливой каменной кунице, и от бабушки ей привет передать тоже не забыл. Кобыла всосала в лёгкие побольше воздуха, перестала суетливо переминаться с ноги на ногу и сказала:

 

- Мартер в беде. Его схватили. Почтового крылана чуть не убили. Надо торопиться в Лужье. Шорох тебе всё расскажет подробнее.

 

- То есть как это – схватили? – опешил Фир-Фир. Его нижняя челюсть задрожала.

 

- Тиран схватил? – прорычала Варра.

 

Брунька кивнула.

 

- Я вас четверых довезу на себе, - пообещала лошадь. – Только мне надо походить. Я не смогу без передышки. Но вы не волнуйтесь. До утра всяко успеем.

 

- Скажи, он жив? – только и смог выдавить из себя ольхен.

 

Брунька со всей серьёзностью посмотрела в глаза своего старинного друга, наклонив голову почти до самой земли.

 

- Я не знаю, братец.

 

_________________________

 

За гриву держался Фир-Фир, а за его золотистые полосы – Варра. За Варрину накидку цеплялся Яркольд, а его сзади прижимал Щур, тоже ухватившись за серо-синюю накидку.

Кьорсак, Двугли, Перохвост и Лайка стояли на широкой лесной тропе позади лошади. Провожали. Рысь выглядел ещё хмурее обычного, а Лайка с Двугли лишь печально прижимали уши. Непокорённые сочувствовали ольхену и его стае. Только в морде Перохвоста сочувствие переплеталось с какой-то другой эмоцией. Той, которая наружу вырывается с торжествующей фразой: «А мы же говорили! Мы предупреждали!».

 

- Псогарские псы слов не понимают, - прошептал рысь вслед Бруньке, уносящей на себе кучку зверей. – Нечего было и пытаться.

 

Влажная ночь свилась в большой клубок вокруг деревьев Глубокого Леса, но выносливая тяжелоногая кобылица уверенно разрезала её на две части, прокладывая себе путь. Однако липкая тьма снова смыкалась за её резвящимся от бега кудрявым хвостом. Это никого не пугало. Сегодня стая Фир-Фира боялась того, что готовит им рождающийся день. 

[Перси]

Е-е-е, как раз вчера думал что давно не было новых глав : з.

[Варра]

Глава 36.

 

     Стайка солнечных лучей заплясала на чёрном носу Шороха, с осторожностью подбираясь к закрытым векам крылана. Добрые завсегдатаи и работники Барсового Уголка с вечера уговаривали раненого лечь на лежанку, но упёртый летучий лис вопреки советам забрался на карниз, зацепился за него лапками и повис вниз головой, укрывшись подранными крыльями как старым, траченным молью, одеялом. И сейчас, ранним утром, его нос стал первым препятствием для разгулявшегося Солнца, возжелавшего зайти в гости к Барсу.

      Крылан сморщил переносицу, выгнул губу в гримасе недовольства, и по самые уши завернулся в крылья.

Мокки с Енси посапывали внизу, на подоконнике, свившись в единый тёплый клубок. Подоконник казался почти огненным из-за ярких кошачьих шкур, пронизанных потоками утреннего света. Жёлтая охра меха лохматого кота полыхала слепящим золотом, а красноватая шерсть его лучшей подруги то отливала благородной медью, то блестела, словно самоцвет, выловленный из недр горных отноров Предхлады.

       Сон – такой мирный, сладкий, спокойный на первый взгляд – на деле оказался мучительным и тревожным. И Мокки, и Енси, и Шорох, и Барс, и другие звери, оставшиеся в таверне, пребывали в изматывающем состоянии сильного волнения. С огромным трудом уснув, они всё равно нетерпеливо ждали утра, утаптывая призрачными лапами Ближние Луга.

Ближними Лугами зовётся мир сновидений. Очень похожи они на Дальние Луга, только с Ближних звери непременно возвращаются в Миролапье. А с Дальних уже нет, но и попасть туда могут лишь хорошие, благородные звери, чьи помыслы лишены скверны.

Барс проснулся первым, как и подобает хозяину заведения. Он лениво сполз со своей лежанки, потянулся всем телом и вышел к стойке. Вот-вот должны прийти повара, и кот открыл для них дверь, впуская внутрь целый сноп света и свежего полевого ветра.

 

________________

 

 

      Звякали глиняные миски и керамические чашки, с кухни валил густой вкусный пар – то кашеварил псовый борзой по имени Соляной. Искуснейший повар, самородок, один такой на всё Лужье. Он смешивал и разделял, солил и перчил, доливал и сливал, разогревал и охлаждал, и всё бубнил себе под нос не то песенку, не то считалочку, не то и вовсе заклинание. Барс был нескончаемо доволен тем, что ему удалось пригласить к себе на службу такой талант. Кот помнил то время, когда должность повара занимал Мокки. Помнил, как чуть не растерял всех посетителей из-за тошнотворной стряпни. Помнил и содрогался всей шкурой.

      Но Соляной, ах Соляной! Соляной Стремительный, если быть точнее. Самородок!  Со своим родным братом Тауром Стремительным он являлся чуть ли не самым богатым псом в Лужье, ибо жил в третьем доме Тридомья. Три роскошных терема стояли рядком, и испокон веку передавались из поколения в поколение. Огромная честь – владеть таким жилищем. Соляной и Таур придумали способ приумножить свои богатства. Каждый год они устраивали соревнования в беге, а тому, кто обгонит их обоих, сулили свой дом. Легко представить, какая лавина желающих попытать счастье обрушивалась на Необъятное Поле во время забега. И с каждого участника хитрые братья взимали плату – пять луговков. Обогнать псовую борзую не может ни одна собака, разве что гладкие борзые южных степей. А с братьями Стремительными и гладким борзым не тягаться. Воистину, самые быстрые псы. И они неизменно побеждали, раз за разом, год за годом, собирая полные сундуки звонких монет. И было так, пока однажды на соревнования не заявился единственный лужский конь по имени Евго. Был ли он потомком лошадей, сожранных во время Разгрыза, или же его предки пришли с других земель – этого не знал даже сам Евго. Лёгкий на подъём, быстроногий луговой жеребец, чья чёрная с рыжими пятнами шкура лоснилась и сверкала, конечно, обогнал и Соляного, и Таура. Третий дом Тридомья перешёл в его владения. И, если обозлённый Таур покинул Лужье, не выдерживая позора, то более отходчивый и миролюбивый Соляной остался жить с Евго в своём доме. Позже борзой нашёл работу в таверне, а конь привёл в дом жену, с которой познакомился в Корневой Роще Далетравья.

 

      Жизнь в таверне кипела как бульон в кастрюле, когда на пороге Барсового Уголка появились измученные растрёпанные росомахи. Все взоры тут же обратились на них

 

- Варра, привет! – мяукнул Мокки, ставя перед носом тонконогой собачки-посетительницы дымящуюся тарелку с гречей, мясом и луком. – Какие Звёзды снова привели тебя сюда? О, вижу, ты получила накидку.

 

- Спасибо, Мокки, за неё. Я с Фир-Фиром. Мы только что примчались на Бруньке, - светлошёрстная росомаха прошла вглубь помещения, и её спутники последовали за ней.

 

- Шорох! – воскликнул ольхен, завидев приятеля.

 

Росомаха подбежал к карнизу, на котором всё ещё висел крылан, и задрал морду вверх. Почтальон тут же спустился на подоконник, неуклюже помогая себе ранеными крыльями.

 

______________________

 

- Значит, вот как получилось, - проговорил Фир-Фир, внимательно  выслушав рассказ крылана о Мартере.

 

Он и его друзья сидели за столом, за обе щеки уплетая мясо в горшочках. Барс не пожалел для них даже кофе, хотя ароматные зёрна у хозяина таверны уже заканчивались. Все лакали чёрный крепчайший напиток, и только у Яркольда и у Варры кофе вкуса ради был разбавлен молоком. Шорох тоже пил кофе вместе со всеми. Он знал, что бродячие торговцы покупают эти зёрнышки  у зверей, пересёкших Великую Воду. А там, за Великой Водой на жарком Сжель-Хъярне ютилась родина кофейных зёрен. И родина крыланов – летучих лисов. И Шорох, погружая ноздреватое рыльце в горький парок, поднимающийся от чашки, грезил, будто он висит вниз головой на узловатом древе с гигантскими листьями, держа в коготках кружечку-непроливайку, наполненную свежим терпким кофе, собранным тут же, под этими сводами. Каково это – побывать на родине предков? Шорох, как и все крыланы, родившиеся на северных хъярнах, в детстве мечтал, что однажды перелетит океан и увидит места, в которых никогда не был, но знает о них всё, благодаря сказкам, легендам, историям и книгам. Но в итоге Шорох, как и почти все крыланы, родившиеся на северных хъярнах, так и не предпринял большого путешествия, поняв, что любит свой дом, своё Далетравье, не меньше оставленного предками Сжель-Хъярна. А сладкие кофейные фантазии о жарком юге никому не навредят. Это всего лишь фантазии.

     Ярк, конечно же, сразу рассказал всем собравшимся о своём Небесном Покровителе – Вересковой Ласке. В ответ Шорох поведал кунчонку о Рассекающей Мрак – Праматери всех летающих зверей. Знакомство состоялось, и малыш-белодушка принялся расспрашивать почтового зверя о полётах и доставке почты, потом о родине предков, потом о самих предках. А Шорох и рад был поболтать с юным любознайкой.

     Но вскоре росомахи двинулись к выходу, оставив пустые миски и чашки на столе. Они поблагодарили Барса, поблагодарили Шороха, и сказали, что скоро вернутся.

 

- Вы куда это? – спросил Мокки.

 

- В Псогар, - отозвался Фир-Фир, и, выслушав пожелания удачи, скрылся за дверью.

 

Яркольд распрощался с почтальоном и бросился вослед за друзьями.

 

- Осторожнее, ради Рассекающей Мрак! Будьте осторожны! – пролепетал крылан.

 

_________________________________

 

     Холодные серо-жёлтые камни Псогарской кладки Солнце старалось раскрасить в тона потеплее, и в Тронном зале властвовал пронзительно яркий свет. Струился он через высокие окна и разбивался на сотни бликов, врезаясь и в полированные подсвечники, и в сверкающие  глазированной белизной  керамические вазы, и в разноцветные стекляшки, вращающиеся на верёвочках. Это был подарок из Синезорья. «Соцветие Ветра» - украшение, раскидывающее вокруг себя разноцветные пятна, когда на него направляли яркий свет.

     День только начался, и сонная стража лениво патрулировала замок, вяло перебрасываясь гавками приветствия со своими товарищами. Слуги занимались привычными делами: кто зажигал огни в тёмных коридорах, кто топил камины, кто готовил завтрак для Карха. Особая честь, до которой непросто дослужиться, между прочим.

    Сам же Карх проснулся совсем недавно, но уже успел умыть морду, привести в порядок мех и горделивой походкой явиться в Тронный Зал, искоса поглядывая на покорно склонённые головы стражников. Его эсбэка неуклюже шагала следом, то и дело зевая. Ох, какие усилия прилагали подчинённые псы, чтобы не зевнуть самим! Кто знает, как Тиран отреагировал бы на такую неприличную вольность.

     Наконец, правитель занял своё место на троне, уселся там поудобнее, надел топазовую корону и выпрямил спину, ожидая посетителей. Салли же своё место тоже прекрасно знала: рядом с троном, на цепи.

     О, утром зверья в Псогар приходило не слишком много, в отличие от послеобеденного времени. Но всё же звери заглядывали, поэтому до завтрака Тиран обычно ожидал посетителей в Троном Зале. Они являлись, и все со своими проблемами: рассуди, Карх, помоги, Карх, пошли стражу, Карх.

     Серый большеухий лис, чью шею обнимало оловянное кольцо, приглашал всех по очереди.

 

- Господин мой, явилась большая мохнатая собака, - объявил он, и к трону Карха подошёл рослый волк.

 

- Господи мой! Пришла куцехвостая кошка! – и, пропустив закончившего беседу волка наружу, в зал скользнула красавица-рысь.

 

- Господин! Чета лисиц ждёт приёма, - на этот раз в зал действительно вошли лисы.

 

    Серому слуге в белёсом ошейнике нравилась его работа. Его звали Царц, и он любил знакомиться с интересными зверями, да только одна беда – он никак не мог запомнить их разновидности. Всех кошачьих от тигра до манула большеухий лис величал кошками, а почти всех псовых – собаками, будь то хоть волк, хоть шакал. Даже гиен он называл собачками, чем невероятно их раздражал. Не путал Царц только лисиц, ибо сам являлся лисом. Много замечаний получал он от Карха, и искренне старался исправиться. По ночам читал справочники, водил коготком по строчкам, но, выйдя утром на пост, сразу всё забывал. Ещё Царц никак не мог отучиться беспокоить Тирана вне времени слушаний, даже если проблема, с которой пришёл зверь, кажется ему невероятно срочной и важной. Несмотря на все эти неурядицы, правителю нравилось рвение лиса и подобострастное желание служить.

     Красавица-рысь махнула хвостиком и скрылась за дверью. Острый слух борзого уловил бренчание тарелок в Трапезной, и желудок его отозвался на это тихим ворчанием. Пёс уже собирался спрыгнуть с трона и отвязать Салли, чтобы пойти кушать, но мордочка Царца снова появилась в щёлке приоткрытой двери, и Тиран остался на месте.

 

- Мой господин… - робко проворковал лис, поняв, что время, отведённое на приём, уже истекло. – Пришла стайка зверей. Вы готовы их принять, или велите им ждать окончания Вашей трапезы?

 

- Что за звери? – осведомился пёс.

 

- Да какие-то далетравские куницы.

 

- Ладно уж, пусть приходят, - вздохнул правитель. – Но если за ними есть кто-то ещё, скажи им, чтобы ждали.

 

________________________

 

      Псогар не был похож на Бросхадом, ни капли. Большое и неуютное серое строение. Именно так он выглядел для некрупных зверей, привыкших к  меньшим пространствам в жилищах. Вместо тёплой древесины, привечающей их как родных,  росомах окружал неприветливый камень, холодящий подушечки лап. Если далетравский Дуб изнутри украшали гирлянды сушёных цветов, плетёные косички трав и изящные росписи стен, то в луголесском замке все украшения отличались строгостью и простотой. Это были полотна ткани, свисающие с перилл, матерчатая обивка мебели, железные канделябры грубой работы. Даже единичное Соцветие Ветра не разбавляло тоски.

      В Бросхадоме почти все предметы обихода вырезались прямо из живого дерева, не оторванные от него, но преобразованные в нужную форму умелыми мастерами. По тамошним стульям и столам бежала живая кровь – дубовый сок, и внимательные звери могли услышать в них биение души.

     Псогарская мебель вся была сделана из мёртвых стволов. Она промерзала зимой и имела острые углы, из-за чего к каждому сиденью привязывалась набитая сеном подушечка. Трон Карха и того был высечен из камня, однако сидельная подушка хранила в себе не жёсткую солому, а нежный птичий пух.

     Нравы жителей двух столиц тоже различались. На каждую отзывчивую дружелюбную морду Дуба приходилась ощеренная в раздражении морда Замка.

 

- Благословен будь, благородный Карх! – начал Фир-Фир, выступая вперёд. Он не поклонился правителю, но и не вздыбил холку.

 

- С добрым прибытием, ольхен, - поздоровался пёс.

 

     Салли, лёжа у трона, с интересом пырила на гостей зелёные глазищи. Ярк ответил ей милой улыбкой и принялся дальше разглядывать Тронный Зал, стараясь не встречаться взглядом с суровыми стражами. Большие псы пугали кроху. Шумные неуклюжие собаки с лапами, способными отдавить хвост. От таких стоит держаться подальше.

    Завороженный убранством и невиданными обитателями Замка, Яркольд даже перестал слушать, о чём его друзья говорят с Кархом Тираном. К тому же малышу меньше всего сейчас хотелось обращать на себя внимание этого важного борзого. Его цепкий взгляд, мерцающий золотом из-под полузакрытых век, идеальная осанка и спокойная чёткая речь порождали целые орды мурашек на бурой куньей спинке. Шерсть на холке сама собой поднималась, всё тело каменного кунчонка чуяло угрозу. Хорошо, что рядом Фир-Фир и Варра. Но и они заметно нервничали, по очереди вставляя фразы и доводы в беседу. Мелкий росомашонок Щур от страха вообще забыл как дышать.

 

- Ах да, куница, способная летать, - без особой заинтересованности отозвался Тиран. – Была такая. Но дерзкая просьба решила судьбу этого бедняги.

 

- Можем ли мы получить ответ о его местонахождении? – настаивала Варра.

 

- Он заключён под стражу в Подземелье Псогара, и, думается мне, свет он  увидит ещё не скоро. Боюсь, мне придётся отказать вам в просьбе об освобождении, - глаза пса сверкнули стальной непреклонностью. – Этот зверь говорил о перевороте. Ему хватило ума прийти ко мне с этим открыто.

 

- Он говорил от имени всех Ольхов и Ольхев Стран Слапа, - возразил сын Рурды. – Уважаемый Карх не в праве удерживать гонца.

 

- Мои земли – мои правила, дружок, - борзой приторно ухмыльнулся, оправив лапой локоны своих ушей. – Он оспаривал власть, и он поплатился за это. Чуете ли вы запах кабаньих котлет, скворчащих в масле? Завтрак стынет, вы тратите моё время пустыми разговорами. Мятежника вам не получить. Ступайте прочь, если не хотите присоединиться к нему в его заключении.

 

- Он говорил от имени всех правителей, а теперь это делаю я! – в голосе Фир-Фира прозвучала слабая, едва уловимая нотка вызова.

 

     Варра сразу почуяла это и встопорщила мех на загривке, непроизвольно готовясь к драке. Воздух затрещал, но Тиран и ухом не повёл, оставаясь всё той же неподвижной статуей, попирающей подушку на троне. Но, как и светлошёрстная росомаха, Салли уловила опасные колебания. Белая эсбэка встала, угрожающе опустив огромную голову. Её хозяин растянул губы в усмешке и потрепал любимицу по хребту, явно наслаждаясь заминкой и чужим страхом.

Ольхен Фир-Фир продолжал, гордо выпятив грудь:

 

- От морд и хвостов всех Ольхов и Ольхев Стран Слапа я, Фир-Фир Далетравский, сын Ольхевы Рурды и брат Ольхевы Фафы, потомок прославленной Одги-Фир приглашаю вас, Карх Луголесья, Тиран Терновый, на преждевременный Слап, который состоится в Сёстрах-Сопках в назначенное время. Так же я от корней Далетравского трона призываю освободить Мартера как безвинного гонца, послужившего лишь средством передачи сведений от нашего трона к вашему.

 

    Закончив речь, он выдохнул и опал плечами, вернув своей спине характерную росомашью горбатость. Сердце готово было пробить грудину и поскакать по серому полу, оставляя на камнях мокрые пятна.

    После нескольких секунд тягостного молчания правитель, наконец, заговорил. Медленно и тягуче, пробуя на клык каждое своё слово.

 

- Каков запал. И огнём пылают твои водянистые глаза. Я почти поджал хвост. Нет, это шутка, - испустив пару скомканных смешков, Тиран похлопал Салли по крестцу, веля опуститься. – Твои речи мудры и смелы, ольхен. Может, мне стоит подумать над твоим предложением. Может, во время завтрака? Ох нет, совсем забыл! Я такой голодный! И ужасно несговорчивый, когда мой желудок пуст. Жаль, что вы не пришли позже, тогда у вас был бы шанс уболтать доброго и сытого меня. Но не теперь, увы, увы.  

 

- Слап состоится, - твёрдо сказала Варра.

 

- Но без меня и моей страны, - пожал плечами борзой. – А ты, ольхен… Уж не ты ли тот вожак, что скрыт дубовой кроной? Ха-ха, клык даю, что ты! О-о-о, теперь мне понятно, зачем вы всё это затеяли. Самочки власть отняли, бедному самцу росомахи ничего не досталось? Да, надо прикрыться благородной целью, чтобы все ринулись бороться за твою прихоть. Освободим Лесье от проклятого тирана! Тирана в нарицательном значении, если вы не поняли. Посадим на рысий трон росомаху! Ха-ха-ха!

 

     Смех гулко прокатился по залу и затерялся где-то в коридорах, несмело подхваченный случайными стражами. На полу огромного неуютного помещения, в окружении испещрённых шрамами псов, сгрудилась кучка куньих зверей, и каждый смешок впивался в их шкуры как оса. Фир-Фир болезненно жмурил глаза, пытаясь подобрать достойные слова в ответ, но перед его внутренним взором стояла лишь одобрительная улыбка Одги-Фир и её пронзительные аквамариновые очи. Варра не сдержала рычания, но прикосновение Щура заставило росомаху подавить в себе клокочущий гнев. Яркольд так вжимался в Щуров живот, будто хотел слиться с ним воедино.

 

- Убирайтесь отсюда, далетравские куницы, - невозмутимо продолжил Карх. – Играйте в свои Слапы и борьбу за власть в другом месте. В Луголесье никакой борьбы быть не может, ибо каждого бунтаря ждёт незавидная участь. Вас тоже, если потревожите меня ещё раз. О друге своём забудьте. Его судьба будет вам уроком.

 

     Не желая больше ничего слышать, Тиран соскочил с трона, щёлкнул цепной застёжкой на шее северной бродяги и удалился в трапезную, шепнув стражам, чтобы проводили гостей к выходу. Эсбэка, прижав уши, последовала за хозяином, затравленно оглядываясь на росомах, видя в них своё благородное прошлое, растоптанное в хлюпающей смрадной грязи.

     Варра с недовольством лицезрела это жалкое зрелище. Все знают, какой Салли была в годы войны. И какой ошейник носила. И за что боролась. И кого защищала. Могучей грудью, исполненной яростного рыка, она заслоняла слабых котят Лесья, а смертоносные клыки кошки неизменно были направлены на Псогар, в самое сердце его правителя. Сколько собачьих рыл было изодрано о длинные шипы ошейника, защищавшего её горло. Ошейник как доспех, как броня – вот лучшее применение этой вещи. Что же теперь? Цепь и ошейник как символ рабства. Грудь, закрывающая врага. Клыки, направленные на сподвижников.

 

- Что с тобой случилось, Салли? – крикнула Варра ей вслед. – В кого ты превратилась? Ты отвратительна!

 

     Но эсбэка лишь глубоко вздохнула, не решаясь смотреть росомахам в глаза, и виновато потрусила дальше. Кончик белого хвоста скрылся за изгибом тёмного коридора.  

Изменено 26 октября 2017 пользователем Варра